Фото из семейного архива. Мариупольская гимназия, начало ХХ века
В нашей семье много трагических историй, но одна всегда стояла особняком. Каждый раз, когда я смотрю фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние", образ главной героини перекликается у меня с образом нашей тети Клавы, Клавдии Ивановны, родной сестрой моего дедушки. Они даже с главной героиней фильма внешне похожи. Жила тетя Клава в Дружковке.
Поездки к ней были одним из самых ярких воспоминаний моего детства, словно путешествия в другой мир, для меня, маленькой девочки, казавшийся просто сказочным. Резной буфет, кресло-качалка, красивая посуда, столовые приборы с вензелями (я еще не понимала смысла этого слова, но оно мне нравилось). Старинный толстый кожаный альбом со старинными плотными фотографиями теперь уже позапрошлого века. На фотографиях были изображены женщины в огромных и очень красивых шляпах, статные мужчины в мундирах. Но больше всего я запомнила рукописную фантастическую повесть "Полет на Луну". Повесть, которую сочинил сын тети Клавы Бобка, когда ему было лет двенадцать. Это была старая желтая тетрадь, исписанная каллиграфическим, но еще детским почерком. В повести рассказывалось, как его отец, капитан космического корабля Евгений Стеблин-Каменский, взял с собой в полет на Луну своего сына Бобку. А когда отца забрали в тридцать седьмом, Бобка тщательно стер резинкой фамилию Стеблин-Каменский и сверху написал Бедолажкин. Капитан корабля Евгений Бедолажкин взял с собой в полет своего сына Бобку Бедолажкина. Я не помню деталей этой повести, скорее – детского рассказа. Я ее читала, когда мне самой было лет примерно столько же, сколько и Бобке, когда он ее писал. Но я очень хорошо запомнила эти желтые листы, исписанные пером, и стертую фамилию. Бобка не пережил смерть отца. У него было больное сердце, и он умер. Эта история, эта рукописная книга на меня, тогда совсем девочку, произвели очень сильное впечатление. Бобки не стало в том возрасте, в каком была я, когда впервые узнала об этом мальчике и его судьбе.
Бобка Стеблин-Каменский
История любви и жизни тети Клавы достойна отдельной книги. Ее муж дворянин, адвокат Евгений Стеблин-Каменский, закончивший Петербургский университет, еще в студенческие годы заболел идеей "свободы, равенства и братства" и свято поверил в идеалы революции. Его мать была выпускницей Смольного института благородных девиц в Петербурге, отец преподавал в Варшаве в университете. В Мариуполь Евгений приехал строить новую свободную страну. Там они и встретились с Клавдией Ивановной. На вечеринке она так станцевала мазурку, что у молодого Стеблин-Каменского уже не осталось сомнений: эта греческая красавица станет его женой.
В тридцать седьмом Стеблин-Каменского забрали, а она еще очень долго носила передачи в тюрьму, часами простаивала в очереди среди таких же обреченных на вечное ожидание женщин, даже не зная, жив муж или нет. Через год умер сын, от нее, как от жены врага народа, отвернулись знакомые, из квартиры ее переселили в барак. От перенесенных стрессов отказали ноги, выходила ее уборщица школы, в которой она работала. Потеряв все и всех – одна, с прямой спиной, как ее научили еще в гимназии, она прожила долгую и достойную жизнь, проработав учительницей. Умирая в 86 лет, Клавдия Ивановна попросила положить в гроб ее свадебное платье, перешитое из бального наряда свекрови, в котором та выпускалась из Смольного.
Меня никто не воспитывал антисоветчицей, но я достаточно хорошо знала историю своей семьи, чтобы никогда не желать вернуть прошлое. Прокручивая в голове всю историю старших поколений, я иногда думала, что мы живем в каком-то Богом забытом месте или участвуем в страшном эксперименте, проводимом неведомо кем над человечеством… Что-то было во всем, произошедшем вначале с ними, а теперь и с нами, – бесконечно жутким и неотвратимым. И вот эта липкая тень советского прошлого, казалось, навсегда исчезнувшего, настигла и меня. Как-то моя мама сказала, вспоминая историю нашей семьи: "У нас каждое поколение начинает со стула и чемодана". Пришла очередь и моих "стульев и чемоданов".
Гибель бога
Я продолжала жить войной, даже выехав за пределы Донецка, – неотрывно следила за всеми военными сводками. Это было очень странное чувство: читать новости и смотреть видео, когда в твоих до боли знакомых местах, где ты гуляла, ходила в школу, целовалась с мальчиками – теперь ездят танки и взрываются снаряды. Находясь в Донецке непосредственно под обстрелами, я воспринимала это проще. Возможно, потому что во мне еще жила надежда. Теперь надежду сменил страх за близких. Там остались мама, тетя, друзья.
Семья Стеблин-Каменских
Каждое мое утро начиналось с тщательного изучения новостей и звонка маме. И мой первый вопрос был: "Стреляют?" Мама всегда говорила, что нет. Один раз во время разговора вдруг произнесла: "Ой", – и повесила трубку. Я потом прочитала в сводках, что снаряд разорвался недалеко от маминого дома, как считалось, в одном из самых безопасных районов города.
Беда ходила вокруг кругами. У моей подруги во время обстрела в Донецке погиб отец; девяносточетырехлетний дед, который прошел всю войну, а теперь так и не смог понять, кто с кем и за что воюет, чудом остался жив.
У другой подруги снаряд попал в квартиру над ними. Вместо потолка образовалась дыра. Подруга уже давно перебралась в Киев, и теперь окончательно стало понятно, что возвращаться ей с двумя детьми некуда. Практически под домом моей тети "эти" поставили "Град" и непрерывно вели обстрел.
Я читала новости и ненавидела себя от собственного бессилия, потому что ни защитить, ни помочь своим родным ты не можешь. Ты ничего не можешь.
Как-то я позвонила маме, она шла на день рождения к своей коллеге, они всю жизнь проработали на одной кафедре. Коллеге исполнялось девяносто лет. Я ее хорошо знала. Что должна была чувствовать эта женщина в свои девяносто, прожившая достойную жизнь, испытавшая тяготы одной войны и снова очутившаяся на войне?
Старики редко и тяжело уезжали. И не потому, что хотели жить в новоявленной республике. В этом городе прошла вся их жизнь. Здесь они любили, рожали и растили детей, хоронили своих друзей и родных. Это был не просто их физический дом. Это был их уже метафизический дом.
У мамы была подруга, ей было далеко за 70. Они с мужем жили в районе, который постоянно обстреливался, на их улице остались всего два дома с жильцами. Все остальные соседи покинули город. Финансовые возможности пожилой пары позволяли им уехать тоже, они были обеспеченными людьми, их звали к себе родственники, но они отказались, потому что здесь был их ДОМ, который значил для них намного больше, чем просто каменные стены.
Среди наших знакомых оставались в Донецке как раз те, кто никогда не хотел никаких республик. Помню, как-то разговариваю с мамой, спрашиваю о наших пророссийски настроенных знакомых. Мама говорит: "Уехали в Россию, вернутся, когда стрелять перестанут. – А потом подумала и добавила: – Когда установится украинская власть".
В одно прекрасное утро мне нужно было куда-то идти, и я, еще не поднявшись с постели, по традиции быстро просматривала новости. Листая ленту, я случайно наткнулась на видео расстрела кладбища, где был похоронен мой отец. Мама как-то сказала: "Здесь похоронены все свои". Кладбище было очень европейским, без помпезных памятников – ухоженное, с маленькими аккуратными надгробьями. Рядом находился женский монастырь с деревянной и очень красивой церковью. Кто-то уже сделал музыкальную подложку под видео. Под звуки трагических аккордов горела красивая церковь монастыря, на заднем плане виднелись развалины Донецкого аэропорта. Кладбище расстреливали из "Градов".
Я никуда не пошла, я целый день сидела на кровати и снова, и снова смотрела видео.
С отцом мы были большими друзьями. Он был не только моим отцом, он был стеной, защитой, учителем, другом. Мы с ним были одной крови во всех смыслах. Он научил меня всему: ездить на велосипеде и плавать, любить футбол и киевское "Динамо", работать и быть самостоятельной. Когда-то в классе четвертом я попросила помочь мне с задачкой, он с ходу решил ее системой квадратных уравнений, я еще получила взбучку, что не знаю, что это такое. Эту систему квадратных уравнений мы стали учить только года через два. Больше о помощи я не просила.
Он всегда ставил мне планку выше, чем другим. И я не могла ее не взять.
Я еще не смогла принять его уход, а у меня уже отняли его могилу.
В реальность увиденного мной на экране монитора поверить было сложно. Я в который раз ощутила себя героиней моего затянувшегося фильма о войне. Очередная печальная сцена. Неубранная кровать чужого дома, я в пижаме, неумытая и нечёсаная, целый день, не отрываясь, смотрю в повторе видео расстрела своего прошлого. С каждым разрывавшимся снарядом у меня отстреливали часть моего классически счастливого детства, моей беззаботной юности, всего того, что было для меня дорого и ценно.
В тот день во мне что-то умерло. Умер Донецк. Умерло прошлое. Впереди у меня был долгий путь возращения к себе новой. Той прошлой меня уже не было.
