- Побывать на Стэнфордском ускорителе. Хочу еще раз увидеть туннель. И если получится, попытаться в последний раз получить призрачную частицу. Есть одна идея, как ее найти…
- А пустят тебя туда? - усомнился Уит. - Ты же в проекте с ними больше не участвуешь.
- Ну, мы используем старые связи. Ничего, никто не осудит. Как вам? Съездили бы втроем в Калифорнию на машине. Я знаю там недорогие гостиницы…
- Ага, знаю, с континентными завтраками, - подхватил Уит.
Я вообразил, как Уит ведет "олдсмобиль" и иногда, чтобы отдохнуть, дает мне порулить. Отец спит на заднем сиденье. Мы пересекаем Средний Запад. Конечно, мама ни за что бы на это не согласилась, но я видел, как хочется этого отцу. Неизвестная науке частица - для него это было почти то же, что для других людей Господь Бог.
Когда мы допили пиво, Уит настоял на том, что он за всех заплатит. Отец с трудом встал со стула. Он подошел к бармену и многословно поблагодарил его. Потом пожал этому парню руку. Раньше я несколько раз был свидетелем того, как отец стоял и думал о своем, не видя протянутой ему руки, - словно дикарь, которому непонятен этот жест. На этот раз он не только пожал руку бармену, но даже сказал ему добрые слова:
- Отличный у вас бар. Вы меня извините, что я так напился. Я совсем не жилец на этом свете, вы, наверное, поняли. Меня зовут Сэмюэль Нельсон.
Когда мы пришли на парковку, Уит помог отцу забраться в машину. При этом он придержал его за голову, чтобы тот не ударился, - так делают полицейские, когда сажают преступника в патрульный автомобиль. Я сел с отцом на заднее сиденье.
- Ну, куда теперь? - спросил Уит, сев за руль.
- Домой, - ответил отец. - Туда, где моя жена скажет мне: "Дыхни", чтобы узнать, не пил ли я и не ел ли пищи, приготовленной вне дома.
По дороге отец опустил стекло со своей стороны, чтобы проветриться.
- Ты совсем хорош, - сказал я.
- Такое чувство, будто покалывает иголками по всей центральной нервной системе, - ответил отец.
- Хорош, как фортепьян, - подтвердил Уит.
В дом мы проникли через заднюю дверь, ведущую в кухню: таким образом мы надеялись избежать встречи с мамой. На улице уже совсем стемнело, и я понял, что мы в какой-то момент потеряли счет времени. Пахло запеченным мясом, и от этого запаха я сразу пришел в себя. На кухне были повсюду разбросаны сковородки и грязная посуда. Вдруг раздался голос мамы - и мы застыли на месте.
- Вы очень вовремя, - сказала она. - Я только что накрыла на стол.
Мама вошла в кухню и встала в дверном проеме. Выражение ее лица не сулило ничего хорошего. Уит поддерживал отца, а тот вращал глазами и глупо улыбался. Со стороны можно было подумать, что это бродяга, которого мы спасли где-то от смерти и привели к себе домой. Мама была одета в кельтскую юбку и свитер, на шее у нее блестело янтарное ожерелье. Она сложила губы в виде арки - это архитектурное сооружение означало крайнюю степень отвращения. У нее был вид пожилой матроны - дамы, которая может отмерить нужное количество муки на глаз, но тем не менее всегда пользуется мерной чашкой и которая считает, что традиции и создание сложных вещей из простых ингредиентов - самые большие радости в жизни. Она сурово оглядела нашу позорную троицу и спросила:
- Что это за мерзкий запах?
- Угадай из трех вариантов, - ответил отец. - А - домашнее пиво: Б - жареная курятина; В - запах тления. - Сказав последнюю фразу, он поморщился и добавил: - Извини, напился. Я попросил вот этих двоих свозить меня за город и накормить острыми куриными крылышками.
- Понятно. А я-то нарвала мяты в оранжерее, чтобы получше приготовить ягненка.
- Извини, пожалуйста, - потупил голову Уит.
- Это отвратительно! Стряпала с двенадцати часов. Ну все! Теперь я вам покажу, идиоты!
Ее щеки пылали от гнева. Я почему-то вспомнил про сестер Бронте.
- А что, я бы поел баранины, - неуверенно сказал отец, но тут же поправился: - Хотя, правду говоря, возможности человеческого желудка ограниченны.
Мама повернулась, чтобы скрыть подступающие рыдания, и, уходя, бросила нам:
- Можете теперь готовить себе сами!
самая длинная документально подтвержденная голодная забастовка имела место в тюрьме уэйкфилд в йоркшире и продолжалась 385 дней
Когда она ушла, мы, не сговариваясь, взглянули друг на друга. В глазах у всех читалось: что же мы будем есть, если она откажется готовить? Нельзя останавливать жизнь на кухне, это сердце нашего дома. Только запах свежеиспеченного хлеба связывал его с мирскими заботами, и только обильные обеды удерживали отца от окончательного отрыва от реальности.
- Да, плохо дело, - сказал Уит. - По голосу слышно, что она дошла до ножки.
- До ручки, - поправил отец.
- Ну пусть до ручки, - согласился астронавт.
- То есть это мы ее довели, - сказал я.
Все помолчали, а потом Уит заметил:
- А все-таки крылышки были улетные.
- Мне надо поспать, - сказал отец.
Было видно, как он устал. Мы с Уитом отвели его в комнату для гостей, в последнее время служившую ему спальней. Он жаловался, что мама ворочается, а потом ей обязательно надо поправить все простыни. Снимая с него ботинки, я увидел, что шнурки совсем истерлись, и сразу вообразил его растрепанную фигуру где-нибудь в университетском кампусе: вот он идет по гравийной дорожке и незавязанные шнурки волочатся за ним следом.
Уит пожелал всем спокойной ночи и направился к своей машине. Я же пошел искать маму: именно мне предстояло извиняться и пытаться загладить общую вину. Отец умирал, а Уит не был нам родственником. Все могло начаться с отказа готовить еду, а потом трещина стала бы увеличиваться, и скоро жизнь в этом доме превратилась бы в мучение. Я вышел из дому. Мама оказалась в оранжерее, примыкавшей к южной стене дома. Здесь она выращивала цветы и травы. Мы, наверное, были единственными в Висконсине, у кого зимой в оранжерее рос собственный базилик. Здесь висели мощные лампы, работало отопление, а с потолка свисал патрубок увлажнителя воздуха. Пару минут я наблюдал за ней через окно. Было совсем темно, светил только узкий, новорожденный месяц, и еще слабый свет исходил от обогревателей внутри оранжереи. Мама удаляла сорняки при помощи специальной лопатки, неровное стекло слегка искажало пропорции ее фигуры. Я открыл дверь, и на меня пахнуло влажным теплом.
- Быстренько закрывай! - прикрикнула мама.
Я плотно затворил за собой дверь. На горшках с растениями читались надписи: "щавель", "эстрагон", "настурция".
- Все садовничаешь? - спросил я.
- Представляешь, эти сорняки вырастают за одну ночь, - пожаловалась мама.
Слез у нее на глазах уже не было.
- Мы уложили отца в кровать.
- Он будет мучиться утром. Вы хоть понимали это?
Она стряхнула листья, прилипшие к руке.
- Он сам этого хотел.
- А если он захочет сделать себе инъекцию очистителя для труб, вы ему тоже позволите это сделать? - сердито спросила она, выдергивая какой-то сорняк из горшка с фиалками. Сорняк она держала двумя пальцами, брезгливо, как мышь.
- Прости нас, - сказал я.
Она поглядела на меня и отложила лопатку:
- Пятый раз уже пропалываю сегодня.
Я подошел поближе и встал рядом с ней. Мама была на целую голову ниже.
Помолчав, она сказала:
- Твоя двоюродная бабушка Беула, бывало, сушила тут цветки лаймов.
- Зачем?
- Это природное снотворное. Она заваривала их и пила перед сном. Думаю, у нее даже развилась от них зависимость.
- А ты тогда была маленькой?
- Да.
Она взяла бутылку с насадкой и обрызгала фиалки.
- Ты, наверное, чувствовала себя одиноко здесь, тогда… после аварии на железной дороге.
- Да. Но мы всегда были заняты.
- Жаль, что я не увидел твоих родителей.
- Мне тоже жаль, - ответила мама.
Она зачерпнула несколько чашек почвенной смеси из мешка и высыпала ее в горшок с цветами.
- Ты правда не будешь больше готовить?
- Посмотрим.
- Это будет нам наказание, да?
- Возмездие.
Она сжала губы, чтобы не улыбнуться.
- Но мы же тогда умрем с голоду, - сказал я. - Отец даже воду вскипятить не умеет.
- У нас столько еды в погребе, что можно продержаться целый год. А кроме того, я не думаю, мальчики, что попытка научиться обращаться с плитой принесет вам вред.
Снаружи по деревьям прошел порыв ветра.
- Натан!
- Что?
Она заговорила, не глядя на меня, словно обращалась к своим растениям:
- Твой отец скоро уйдет от нас. Нам надо готовиться к этому.
Она осматривала травинки, словно решая, какую из них срезать. Затем вдруг отбросила ножницы и обняла меня. Она снова плакала. Я чувствовал, как напрягаются ее плечи, очень сильные, потому что она каждый день плавала брассом в бассейне Молодежной женской христианской ассоциации. Мы простояли так долго. Я украдкой посмотрел из-за маминого плеча в окно оранжереи. За ним было совершенно темно.