Он вынул маленький сверток и осторожно поставил его на поднос, лежавший у меня на коленях. Я смотрел на золотую фольгу и тщательно подвернутые уголки.
- Разверни! - сказал Уит.
- Он, похоже, не может, - вмешался отец.
- Чепуха! - отрезала мама. Она взяла мои руки и положила их на золотой сверток. - Натан, хочешь порвать эту фольгу и увидеть, что там внутри?
Я кивнул. Уит и отец заулыбались, а мама в сильном волнении приложила руку к горлу. Это был первый знак, что я понимаю их. Мама положила мои руки рядом со свертком и сняла фольгу. Я попытался подвинуть сверток к себе. Пальцы не слушались. Как будто между кожей и суставами образовалась пустота. Наконец я почувствовал, что у меня в руках картонная коробка размером с обувную, и поднял крышку. Внутри лежал вытянутый кусок пластика, прикрепленный к чему-то вроде мотора.
- Сделано с модели, - сказал Уит. - Это точная копия той ракеты, на которой я летал.
- Чудесно! - воскликнула мама.
- Первая ступень еще не отошла, - добавил Уит. - Ракета выглядит как в момент отрывания от Земли.
- А, космический корабль? Отлично! - одобрил отец.
В этот момент все, не исключая и меня самого, совсем забыли, что мне уже целых семнадцать лет.
Уит забрал у меня из рук ракету, изобразил старт и принялся описывать круги вокруг кровати, показывая, как она летает. Ракета то возносилась к потолку, то проносилась мимо моей подушки и резко устремлялась к полу. В конце концов она приземлилась на моем животе. Я засмеялся.
- Натан, ты понимаешь, кто мы такие? - спросил вдруг отец.
- Не торопи события! - цыкнула на него мама.
- Погоди немного, и он справится! - выразил уверенность Уит.
- Ну, я просто хочу удостовериться… - сказал отец.
Он наклонился поближе ко мне, так что я почувствовал тепло и запах из его рта, и попробовал заглянуть мне в глаза. Я смотрел за окно и видел белку, скакавшую с ветки на ветку дерева.
- Натан, посмотри на меня минуточку, - попросил отец. - Ты знаешь, кто я такой? Я твой отец. Я учил тебя алгебре и геометрии на нашей кухне начиная с семи лет. Ты помнишь, как нарисовать параболу? Если помнишь, кивни.
- Сэмюэль, перестань, пожалуйста! - сказала мама.
Отец ухватился за спинку кровати обеими руками. Я показал рукой за окно: мне хотелось, чтобы они увидели то же, что я.
- Смотри-ка, белка! - воскликнул Уит. - Привет, подружка! А толстая какая, а?
- Мы для него чужие люди, - сказал отец. - Вот так, растишь сына, учишь его всему, что знаешь…
- Он слышит тебя, - предупредила мама.
- …и в конце концов выясняется: все зря, потому что время все уничтожает. Мой сын жив, но после аварии у него другое сознание. Вот вам аргумент против доброго Бога. Пожалуйста, вот он, любуйтесь! Нет, я никогда этого не пойму…
- Замолчи немедленно! - потребовала мама.
- Сэм, пойдем-ка лучше выпьем кофейку, - вмешался Уит.
- Прошу прощения, - сказал отец. - Сам не знаю, зачем я все это наговорил. Натан, я правда не знаю. Я обещал себе, что буду говорить только о хорошем. Ну, например, о пикниках. Или вот - о статье, которую я прочитал: пишут, горячие ванны продлевают жизнь. Погодите, сейчас я пойду налью себе кофе, а потом вернусь и скажу что-нибудь такое… по общим вопросам. Чтобы просто поболтать.
Он вышел в коридор. Уит последовал за ним. Прежде чем дверь закрылась, я успел услышать голос отца:
- Этого не должно было случиться…
13
Но это случилось. Тем летом мама решила отправиться в поездку по Греции вместе со своими подругами по "Леварту", а отец, Уит и я поехали погостить к моему дедушке, Поупу Нельсону, жившему на Верхнем полуострове штата Мичиган. Мы договорились сначала отвезти маму в аэропорт, а потом двинуться на машине на север. За рулем "олдсмобиля" был Уит: он любил исполнять роль пилота и потому нацепил настоящие авиационные солнцезащитные очки. Отец сидел рядом с ним и читал научный журнал. Мы с мамой устроились сзади.
- Я позвоню, как только прилечу в Афины, - говорила мама.
- А что, в Греции есть телефоны? - спросил Уит.
- Очень смешно, - отозвалась мама. - Греки, между прочим, придумали демократию и медицину.
- Однако ракету на Луну они, насколько я знаю, не запустили, - парировал Уит.
Он опустил стекло и высунулся, чтобы оценить плотность движения.
- Все будет в порядке, - сказал отец, откладывая журнал. - Мы поживем у Поупа три недели и вернемся как раз вовремя, чтобы успеть подобрать тебя в аэропорту.
- Я почему-то нервничаю, - сказала мама.
- Когда будешь взлетать, жуй жвачку, - посоветовал Уит.
- Слушай, что он говорит, - кивнул отец, поворачиваясь к маме.
Мы остановились у входа в аэропорт. Отец вытащил из багажника мамины вещи и встал на тротуаре с сумками в обеих руках. Родители попрощались. Мама стряхнула перхоть с плеча отцовского пиджака. Я отвернулся, но их разговор все равно услышал.
- Могли бы вместе поехать, - сказала мама.
- Да что я буду делать в Греции?
- Отдыхать на пляже.
- Загорелого физика никто не будет принимать всерьез.
Я обернулся и увидел, что мама улыбается.
- Смотри, чтобы Натан правильно питался. Натан, слышишь? Одному богу известно, что там твой отец будет держать в холодильнике.
- Пока, Синтия! - Он дотронулся до рукава ее кардигана.
- Я позвоню.
- Да, пожалуйста, обязательно позвони нам.
Отец отдал ей сумки, обнял ее за плечи, и они не спеша поцеловались. Уит завел двигатель, высунул руку в окно и похлопал по борту машины, как по крупу лошади. Я увидел группу членов клуба "Леварт", человек десять, в широких шляпах и рубашках с закатанными рукавами. Они стояли у входа на регистрацию.
Когда я сел в машину, мама придержала дверцу и сказала:
- Веди себя там хорошо.
- Да что там может случиться, в Мичигане? - пожал я плечами. - Может, Поуп построит такую модель корабля, что нас всех арестуют?
- Не давай папе ссориться с дедушкой.
- Постараюсь. Да и Уит не даст им разогреться.
Сидевший за рулем Уит улыбнулся и утвердительно кивнул.
Мама поцеловала меня в лоб и захлопнула дверцу машины. Потом помахала Уиту, он коротко просигналил в ответ, и она направилась к своим попутчикам. Нервная женщина из клуба, часто бывавшая у нас в доме, раздавала участникам поездки украшенные печатью "Леварта" папки с какими-то дополнительными документами. На фоне бледно-голубого неба резко выделялся силуэт пальмы.
Поуп Нельсон был вдовцом. Он жил в старом кирпичном доме на берегу озера Мичиган. Это был типичный деревенский житель - упрямый, всегда стоявший на своем; если он шел по оживленной улице, то никогда не уступал дорогу встречным пешеходам. Походка его больше походила на строевой шаг. Дважды в неделю он обедал в кафе со своим приятелем - начальником местной пожарной команды. По вечерам, придя домой, Поуп выворачивал карманы и складывал всю мелочь в стоявшую на телевизоре банку с завинчивающейся крышкой. Звоном этих монет завершался его день.
То, что мой отец был сыном этого человека, удивляло меня неимоверно. Отец - худой, костлявый и высокого роста. Поуп - приземистый старик с коротко подстриженными волосами, красным носом и пузом, которое выпирало из державшихся на подтяжках джинсов. Отец варил свои собственные, особенные сорта портеров и янтарных элей. Поуп хлестал "Миллер" и "Будвайзер". Отец не верил в Бога. Поуп был скорее религиозен, ну по крайней мере, он боялся Божьего гнева. Казалось, что у сына нет ничего общего с отцом, и оставалось только диву даваться, как у бывшего морского офицера, который легко находил общий язык с работниками бензозаправок и заигрывал с симпатичными продавщицами в универмаге, мог вырасти такой неловкий и замкнутый сын-ученый.
У моего отца было еще трое братьев, все старше его. Они жили в Калифорнии и Нью-Джерси, и я встречал их всего несколько раз на семейных встречах и свадьбах. Они походили на лесорубов: мне запомнились грубые шутки и крепкие рукопожатия. Жены их отличались полнотой и отменным здоровьем. Один брат работал биржевым маклером, второй был летчиком, третий - полицейским. Моего отца они звали Сэмми. Я думаю, что постоянная бравада старших братьев и Поупа заставила моего отца в детстве замкнуться в себе. Он рос тихим, скрытным ребенком и к тому же страдал астмой. Бабушка, насколько я знаю, была очень верующей, но при этом имела ясный и живой ум. Когда она умерла, мой отец еще только учился в начальной школе. После ее смерти в доме вдруг не оказалось ни женщины, ни хоть одного рассудительного человека. Я живо представлял себе отца - худенького мальчика, который сидит, запершись у себя в комнате, и колдует над химическими приборами и увеличительными стеклами. И это в доме, где из приборов хранились только удочки с искусственной мухой вместо наживки да гоночные лыжи.