Я сказал, что не уверен, что бураги будут столь же дружелюбны по отношению к нам, чужакам, сколь и по отношению к ним, великим губурам. Преторианец пообещал свою защиту, и все же, несмотря на уговоры, будучи наслышан о жестокости и вероломстве бурагов, я настоял на том, чтобы остаться их ждать вне городской черты. Мне не хотелось закончить игру столь скоропалительно. Неожиданно ко мне присоединилась монашка, хотя ей, по-моему, ничто не грозило; это было хорошо, я был немного с ней знаком и по другим играм, и она была мне искренне симпатична. Преторианец ушел со своими воинами; довольно долго мы сидели на камне и ждали, пока он вернется.
Поначалу мы старались обращаться друг к другу на "вы", обсуждали войны, жестокость драконов и сомнительные поступки князей различных улусов Гудрубая, старались не выходить из ролей, но довольно быстро разговор повис в пустоте. Было заметно, что моя монашка жалеет о том, что не пошла вместе с ними, и ей не терпится узнать результаты экспедиции. Я подумал, что, на самом деле, она еще тоньше, чем казалась на первый взгляд.
- Интересно, куда это они пропали? - сказала она.
- Скоро вернутся, - ответил я, - куда он денется, - а потом добавил, - а вообще-то Преторианец славный парень.
- По-моему, тоже. Мы как-то были у них с Барухом на работе, - сказала она, чуть подумав, и у меня в душе все замерло.
- И как? - спросил я, впрочем довольно равнодушно.
- Там так прикольно, - ответила она, - они сидят, а вокруг ящики, ящики, ящики; все разных цветов; у них даже стол в такой пещере стоит среди ящиков. А уже оттуда вход в холодильник.
- Что-что? - сказал я изумленно.
- То есть?
- А они вообще где работают?
- А я думала, ты знаешь, - ответила она, - они охраняют овощной склад в Гиват-Шауле. Мы туда с его сестрой заходили.
- А мне кто-то говорил, - сказал я, - что Боря в Шабаке работает.
- Вау, ты больше слушай. Это все полная пурга, а Барух - известный грузчик. Наверное загрузил кого-то попьяни, вот и пошло.
- Вот все и разрешилось, - подумал я опустошенно. - Осталось рассказать Марголину; жаль, что потратили столько времени на этот бред.
Я почти не почувствовал разочарования, скорее облегчение; но потом я вдруг представил себе, как расстроится, каким дураком ощутит себя Марголин, и мне стало грустно. И вдруг мои мысли замерли и остановились. "Даже если предположить, - сказал я себе, - что все это была полная чушь, уж слишком много разных людей слышали об операции "Лонгинес". Здесь что-то не так, не так просто. Возможно, Боря и Преторианец тоже что-то такое слышали и решили подъехать автостопом, а возможно, что и не только". Обо всем этом следовало еще подумать, но уже не сегодня. И тут мы увидели Преторианца; он шел медленно, и на голове у него был белый хайратник. Позади, на расстоянии в десяток шагов, шли, понурившись, его доблестные воины.
- Ну и как у вас дела? - закричала монашка.
- Скорее мертв, чем жив, - ответил он грустно, - и вы нас не видите.
На несколько секунд его тень застыла рядом с нами и полетела дальше в мертвятник.
- Ну вот все и подтвердилось, - сказал я спокойно. - Похоже на то, что ты видела, это и вправду Черный Камень Гудрубая.
- А мы же им говорили, - сказала она, неожиданно вставая на мою сторону. - Но если человек дурак, то кто же ему доктор?
- Как тебя зовут, сестра? - спросил я.
- Ивирин, - ответила она, с нежностью посмотрев на меня. И в этот момент я подумал, что мне незачем больше ходить за Преторианцем, и теперь я могу полностью раствориться в игре.
- Мы теперь обладатели страшной тайны, - сказал я себе и ей, - и нам нужно добыть этот камень до того, как до него доберутся великие мира сего и смогут использовать его в своих войнах.
Она кивнула; и почти сразу мы увидели двух высоких воинов из того города губуров, где мы незадолго до этого были; они направлялись прямо к нам.
- Где доблестный Раданхил? - спросил первый из них, оказавшийся тем самым воином, который уговаривал короля немедленно меня сжечь.
- Он не послушался наших советов, - ответила Ивирин еще до того, как я успел ее остановить, - и, похоже, погиб вместе со всем своим отрядом.
- Мы не верим вам, исчадия преисподней, - сказал он, пожимая плечами и поправляя шлем. - Вас обоих, крыгов недорезанных, следовало бы давно сжечь. Особенно эту ведьму, - почему-то добавил он.
- Я не позволю вам позорить славное имя губурского воина, - сказал я, - и так разговаривать с одинокой, беззащитной монахиней. Если бы речь шла только обо мне, я бы промолчал, но теперь я вынужден вызвать вас на поединок.
- Интересно на чем же, - сказал он, сбрасывая плащ и обнажая тяжелые доспехи, - на кулаках, на палках, на пивных бочках?
- Разве ваш друг, - сказал я, - не одолжит свой меч бедному страннику, чтобы вы смогли защитить свою честь?
Его друг согласился и отдал мне меч; я тоже сбросил плащ, оставшись в одном хитоне. Потом мы похоронили его по губурскому обычаю, трижды сплясали на могиле и хором повыли, я вернул меч его законному владельцу и попросил его заверить их короля не только в моей вечной преданности, но и в том, что как только я удостоюсь мистического откровения, я сразу же, как и обещал, приду показать им путь к таинственному отшельнику.
Тем временем стемнело, и только теперь, оставшись вдвоем с Ивирин, я обнаружил, что нас окружает прекрасная, прозрачная, чуть холодная ночь. Свет луны, еще низкой и чуть прикрытой облаками, отражался на волосах моей спутницы, серьгах, тонкой цепочке на шее. Она была светла и прекрасна. "Разве монашкам разрешается носить цепочки?" - подумал я и попытался вспомнить ее настоящее имя, но хотя ее лицо и было мне хорошо знакомо по другим играм, это имя так и не выплыло из ночной темноты памяти. Я рассказал Ивирин о моем детстве в сожженном драконами поместье, недалеко от Хвадвобраса, а она - о своих пропавших родителях и о бессветной юности в монастыре. Навстречу нам пролетела пара драконов, и мы предусмотрительно отошли на обочину; чуть позже мы встретили несколько рыцарей, сопровождавших трех вельможных дам из неизвестного нам города - в длинных кружевных платьях, с роскошными и безвкусными украшениями. Лес шелестел своими ветвями, обволакивал ночными шорохами, скрипами, дыханием; и я снова увидел, как на высоком, как колокольня, небе загорелись белые капли звезд. Где-то там, подумал я, пролегает невидимый ночной путь колесницы вечности. Одиночество, столь острое и отчаянное еще вчера вечером, распалось на мелкие искорки, слившиеся с мирозданием; холодный ветер скользил сквозь нерушимые стены души, делая их прозрачными, светлыми и счастливыми.
Я не думаю, что мне следует подробно рассказывать о том, как мы узнали об эликсире невидимости, и как в городе алхимиков, где мы пытались его найти и, в конечном счете, узнали его рецепт, нас посадили в Черную Башню смертников. Именно там, в Черной Башне, в окружении двух воров и одного раненого мага, я и сказал Ивирин, что еще только встретив ее в городе губуров, много лун назад, я влюбился в нее, но вынужден был молчать, зная о ее монашеском обете. Она же ответила мне, что была вынуждена принести этот обет после того, как пропали ее родители, в страхе перед жизнью на улице, нищетой и смертью, и что монашки и настоятельница были равнодушны и жестоки, и именно поэтому она и убежала из монастыря. И тогда я ответил ей, что вынужденный обет обетом не является, и она доверчиво прижалась ко мне. Я поцеловал ее, и мы целовались долго, с повторами и возвращениями, помня о том, что это последний, предсмертный поцелуй. И тогда один из воров, заключенных в башне вместе с нами, сказал нам, что если мы не побрезгуем помощью человека, бывшего капелланом короля лесных разбойников из Бурура, он будет рад избавить Ивирин от монашеского обета и обвенчать нас. Он провел, один за одним, два обряда и сказал, что "браки заключаются на небесах". В любом случае, ответила Ивирин, мы там скоро окажемся, и заплакала.
А потом произошло чудо. Разбойники бурурского леса прокрались в город и, воспользовавшись отсутствием большей части воинов, ушедших в поход на Черных драконов, вырезали кулуарками стражу и открыли ворота тюрьмы. Мы быстро пробежали по городу и даже успели найти и забрать четыре элемента, необходимых для создания эликсира невидимости. Так получилось, что два других у нас уже были. Но в свою банду разбойники нас не взяли, и мы остались целоваться на лесной поляне под прозрачным светом уже высокой - луны; и мне приходилось ласкать ее тело, ее грудь, плечи и бедра сквозь толстую ткань черной рясы; но ее руки были теплыми и нежными. Потом мы все-таки избавились от рясы, моего плаща и даже рубашки и продолжали целоваться уже лежа на сухой неровной земле, постоянно наталкиваясь на корни и колючки.
- Нет, - сказала Ивирин, поднимаясь, - здесь слишком неудобно.
И мы пошли трахаться ко мне в палатку. Мы шли по лесу при свете маленького карманного фонарика на две тонкие батарейки, время от времени чувствуя, как ноги проваливаются в ямы и рытвины, и ночь была упоительной, черной и таинственной. Лес обволакивал нас своим темным, изумрудным дыханием. У Ивирин были огромные, прекрасные серые глаза и тонкая белая кожа, чуть светящаяся в темноте.