- Ну и что бы это дало? - спросил я.
- А вот помнишь, - сказал Гаурд, - эти с кораблями, ну как их там? У них еще локация была где-то на юге, совсем в ебенях. Так даже после генерального выноса, когда Гэндальф ходил Мордор выносить, им было все фиолетово. Потому что даже такой маньяк, как Арагорн, знал, что заебешься туда идти.
- Ну так это ж в книжке, - ответил Хоблин. - Ты бы еще, блин, царя Давида вспомнил.
И мы вернулись к работе.
А потом мы сидели у костра, и красные отблески плескались на траве; выпили, открыли жестянки с кукурузой и солеными огурцами.
- Как у тебя? - спросил я Тингола.
- Да ничего, - ответил он. - Правда, с соседями поругался, и с работы выгоняют.
- Н-да, - сказал я, - хреновато.
- Зато я понял, - сказал он, - смысл того, что эта гора, любая гора, именно здесь.
- И какой же?
- Это долго рассказывать, - ответил он.
Потом помолчал и все же добавил с некоторой неуверенностью:
- Ведь ты же знаешь, что у меня с дьяволом довольно сложные отношения?
- Да, - сказал я, - теперь знаю.
- Это же как у Цоя, - объяснил Тин, - через час уже снова земля, через два - на ней цветы и поля.
- А мы? - спросил я, тоже подумав.
- А мы, - сказал он, - просто этого не понимаем; нам кажется, что если мы не видим внутреннюю сторону жизни, мы с ней и не сталкиваемся. А она ведь очень страшная и совсем не прозрачная, хотя, как бы неровная, в складку.
Я посмотрел в глубь огня, потом в толщу темноты между деревьями, потом, как тогда в пустыне, на яркие бусинки звезд.
- Тин просто не понимает, - объяснила мне чуть позже Нимродель, отодвигаясь от огня, - что миров много, и при этом этот мир все же один. Нам кажется, что мы находимся на их стыке, а на самом деле, мы просто стараемся заглянуть через край, через край за их грань, а там только боль, и следы, и алмазная пыль.
- Поэтому, - добавила она, чуть подумав, - валары и выбросили туда Мелькора; видящий уже не сможет жить в этом мире.
Оказалось, что у нас нет ни одной гитары, мы еще выпили, и Нимродель выплеснула остатки своего вина в огонь; пламя окрасилось в темно-кровавый цвет. Один за одним они стали ложиться спать. Мне же спать не хотелось, и тишина ночи наполняла поляну, наполняла душу. Мы с Тинголом встали и молча пошли по тропе в сторону ближайшей стоянки, но там тоже спали, а потом еще дальше - на свет костра и звуки голосов. В локации золотых драконов пели, и мы сели на край бревна; снова глядя в огонь, я пытался вслушиваться в слова, но смысл песен ускользал от меня, в них были звезды, и любовь, и сражения - часто всерьез, иногда с насмешкой, но в тот вечер каждая песня оказывалась прозрачной и скользкой, скользящей, ускользающей, как живая рыба, их слова не связывались друг с другом, и я скользил вместе с течением звуков, иногда удивляясь тому, что слова, столь нелепые и бессмысленные, могут звучать столь прекрасно. "Прожитых под светом звезды, - сказал я себе, - по имени солнце". Но потом мне стало скучно; бессмысленность их слов захлестнула меня, как темная болотная вода. Я встал с бревна и уже один отправился в дальнюю локацию зеленых губуров, о чьем существовании мне пару часов назад рассказал Гаурд.
Ночь была прекрасна и удушлива, и одиночество нахлынуло на меня тяжелой, густой, непрозрачной волной. В глубине души что-то дернулось, вспыхнула и раскрылась пустота; "Мне не следовало столько пить", - подумал я, предчувствуя приступ тошноты, но, вопреки ожиданиям, он так и не наступил. Вместо него одиночество, густое, нависающее и тяжеловесное, столь ощутимое в своем присутствии среди людей, проявилось снова сквозь деревья ночного леса и с тяжелым гнетущим звоном стало биться о высокие чугунные стены моей души. Я замедлил шаги, остановился; "Возможно, мне стоило остаться там, где поют", - подумал я. "Почему же мне столь одиноко среди людей?" - мысленно сказал я, потом повторил то же самое вслух и сел на камень. Ночь лежала вокруг меня, бессветная и бесконечная; шорохи и шелест южной земли отражались в пустоте черного неба, шелестел кустарник. "Мне бы хотелось быть своим хотя бы здесь, в одиночестве, под черным ночным небом, - сказал я себе. - Мне бы хотелось хотя бы здесь уметь говорить "мы"". И весь шум, и вся суета последних месяцев, с их бесконечными разговорами, бесплодными поисками, людными кафе, спорами и случайными женщинами опустились на меня неправдоподобно медленной снежной лавиной, селем из ночного кошмара, холодом небытия. "Тьма, - сказал я себе, - тьма". Я долго курил, сидя на камне, задыхаясь от опустошенности и отчуждения, вдыхая остывающий, пьянящий, ослепительный галлилейский воздух. А потом все же отправился в сторону локации губуров.
Губуры пели, и среди них я почти не увидел знакомых лиц; но я знал, что у них много новичков. Я сел рядом с Иркой Хайфской, и она отбросила на плечи свои длинные черные волосы.
- Кто это поет? - спросил я.
- Преторианец, он же ваш - иерусалимский, - сказала она.
- Странно, почему я его не знаю.
- Может, видел, просто не обратил внимания.
- Может, - ответил я.
- Он еще вместе с Борькой работает, - уточнила она.
- Каким Борькой? - и подумал: "Ну как же их много".
- Ну Борьку-то ты точно знаешь, - настаивала она. - Он еще с Марголиным тусуется.
И вдруг я все понял.
- Это тот Борька, который в Шабаке работает?
- Да, - сказала она, - я что-то такое слышала.
И уже совсем под утро мы сидели с Преторианцем на огромном камне, допивали "Рога Саурона", обсуждали оружие, и он хвастался тем, как он умеет фехтовать.
- Мечи, - сказал он, - нужно называть не в честь побед, а в честь битв, которые изменили твою жизнь.
- Я слышал, что у тебя хороший меч, - сказал я.
- Дерьма не держим, - ответил он и вынес из палатки длинную палку, обмотанную потемневшей тканью, со стальной, чуть ржавой гардой и рукояткой, покрытой толстым слоем серой изоляционной ленты. Поверх ткани черными аляповатыми буквами, имитировавшими шрифт с колонны Траяна, было написано "Лонгинес".
7
Утром я позвонил Марголину и пересказал свои новости.
- Ты обязательно должен приехать, - заключил я, но он отказался.
- Если я начну активно общаться с Преторианцем, - сказал он, - это будет слишком подозрительно, и Боря немедленно все поймет.
- Не преувеличивай, - ответил я, но он снова отказался.
- На этот раз действовать нужно тебе, - добавил он, - я и правда все испорчу.
Мы достроили оборонительную линию, натянули стены из высокого черного полиэтилена, которые было запрещено штурмовать, разметили дворец и храм; потом сели на землю - отдохнуть и поболтать. К нам заглянула какая-то девушка из локации Преторианца, и я незаметно расспросил ее про его роль; впрочем, много что о своей роли он уже успел рассказать мне вчера ночью. Полученной информации вполне хватило для того, чтобы мысленно перестроить мою роль так, чтобы наши с Преторианцем дороги встретились. Так и произошло. На "параде" я нашел глазами людей из его локации и постарался их запомнить; еще через пару часов, надев чужой плащ и назвавшись чужим именем, я уже был у ворот их города. Вход преградила стража.
- Если тебе дорога жизнь, чужестранец, - сказали они, - уходи отсюда. Наши враги сильны и многочисленны, и король не велел никого пускать.
- Неужели столь многие доблестные воины, - сказал я, - боятся одного безоружного странника. У меня нет даже меча, который я мог бы оставить у ваших ворот, но у меня есть новости, которые могут заинтересовать вашего короля, и я бы хотел поговорить с кем-нибудь из придворных.
После долгих сомнений, колебаний и вопросов, они проводили меня к костру; навстречу вышел младший визирь их улуса. Я рассказал им о том, что у странного отшельника, которого никогда не существовало, хранится, как я слышал, меч против людей из Серебряного Племени, но отвести их к отшельнику я отказался, объяснив, что, как мне предсказано, я смогу обрести видение пути только после того, как удостоюсь мистического откровения в одном из храмов - возможно, в храме их города. Я слышал, как один из воинов тихо сказал визирю, что подозревает во мне шпиона, наделенного сильной враждебной магией, и что меня необходимо срочно сжечь, но я не очень испугался; пока они надеялись получить меч, я был вне опасности. Меня отвели в храм, где я долго вел сложную теологическую беседу с его настоятелем, потом бродячая монашка с серыми глазами и короткими светлыми волосами рассказала нам о "такой прикольной феньке", которую она видела у варварского племени зеленых бурагов, а еще чуть позже я вернулся к костру. К тому времени ко мне уже привыкли, и мы выпили вместе; пока мы сидели у огня, я расспросил монашку о том загадочном предмете, который она видела, и, судя по описанию, он оказался священным Черным Камнем, нейтрализующим магию драконов. Впрочем, он хранился в одной из самых многочисленных и защищенных локаций.
Я подошел к Преторианцу и рассказал о своем открытии.
- Губуры, - сказал я, - должны упредить своих врагов и спрятать черный камень в надежном месте до того, как до него доберутся враги драконов и губуров.
- Это будет несложно, - ответил он, - бураги - наши союзники.
Он получил разрешение короля улуса, взял с собой четырех воинов для конвоя, и мы отправились к зеленым бурагам. По дороге мы поболтали с Преторианцем на разные темы. Но на подходе у нас возникли разногласия.
- Я не думаю, - сказал я, - что действовать надо столь прямолинейно.
- Путник, - ответил он, - твои речи мне подозрительны, хитрость неуместна в отношениях с союзниками.