Вдруг что-то произошло. Стоящих над постелью облетел шорох беспокойства, а самый высокий из них, которого больной называл крестным, вскинул над головой свой огненный меч. Оба воина, державшие больного за руки, тоже обнажили мечи. Старцы и жены, князья и княгини, мученики в белых окровавленных рубашках сдвинулись вокруг больного. На стенах, отражавших бредовые кошмары, сгустилась тьма, и кое-где полыхнули язычки багрово-сизого пламени.
– Как посмел ты, отверженный, войти в сие сонмище святых и ангельских ликов? – грозно вопросил высокий с огненным мечом. И все присутствующие словно повторили его вопрос, тревожно и грозно ожидая ответа.
От двери раздался невнятный свист, порою напоминающий шипение:
– По праву своей добычи…
– Как ты дерзаешь, когда больной еще жив?
– Превышено! Сию минуту мое в тысячу раз превысило ваше!
Взгляды медбратьев скользнули по стенам и, полные непролитых слез, вновь вернулись к своему предводителю. Было ясно, что положение в самом деле критическое: баланс здоровых и зараженных клеток только что сложился как одна к тысячи. Малейший перевес в ту или иную сторону мог сыграть решающую роль. Хотя бы еще одно доброе дело, еще один импульс, направленный к правде, к чистоте, к гармонии…
– Я обещаю! – Это был нежный, но сильный женский голос с грудными переливами. – Вот она – Мальвина, которая завтра станет во святом крещении Евфросинией!.. Пусть это сейчас же ляжет на благую чашу весов. А раз так, уже не превышено!
От двери взметнулся протестующий вой, превратившийся на лету в тявканье и затем в писк, угасший шипением. Больше уже оттуда не доносилось никаких звуков.
А во тьме, все еще покрывающей стены палаты, зажглась одна маленькая звездочка. Из нее вышла растерянная молодая девушка в темных брюках и оранжевой куртке работников коммунального хозяйства. И весь сонм собравшихся возле больного радостно смотрел на нее, мельчайшую клеточку организма, находящегося между жизнью и смертью, микроскопическую светлую точку, способную остановить перевес зла. Все бывшие здесь старцы и жены, правители и священство, блаженные и мученики вздохнули с облегчением, а воины вложили мечи в ножны. Медбратья радостно шуршали рукавами, похожими на крылья.
– Я обещала, – повторила княгиня своим дивным переливающимся голосом. – Смотри, Мальвина, я за тебя поручилась.
Потом она обняла девушку и накинула поверх ее оранжевой безрукавки крестильную рубашку, длинную и ослепительно белую. "Как совесть после крещения", – сказали медбратья, у которых были такие же сияющие одежды.
– Я буду это носить? – с трепетом спросила девушка.
– Завтра это станет одеянием твоей души, – улыбнулась в ответ Евфросиния.
– "Ризу мне подаждь светлу одеяйся светом, яко ризою!.." – серебристо звенели голоса медбратьев.
– Но ведь эта белизна долго не продержится! Ведь пойдут пятна, разводы; пропадет такая красота! – взволновалась девушка.
– Постираешь, – продолжала улыбаться княгиня.
– В чем? Я, конечно, знаю, что сейчас рекламируют много отбеливающих средств, с хлором и без хлора. Но такая одежда… Такую я просто не знаю, в чем стирать!
– В своих покаянных слезах, – объяснила княгиня. – Будешь время от времени ходить на исповедь. Темные пятна на светлой ризе – грехи, пятнающие душу А когда оплачешь грехи, она очистится.
– И тогда можно приступать к таинству Святого Причащения, – радостно досказали медбратья.
31
Я проснулась с мыслью, что сегодня мне предстоит что-то важное, только не могла вспомнить, что именно. И тут позвонила Нюта:
– Мальвинка, пойдем сегодня со мной в Душепопечительский центр.
– Зачем? – удивилась я. – Ты же давно ходишь туда одна.
– Меня сегодня Толик будет провожать, а я стесняюсь, – смущенно хихикнула Нюта. – О чем мне с ним всю дорогу разговаривать?
– Это тот Толик, который у Иларии Павловны живет? – В первый момент я своим ушам не поверила. – Он же пьющий! Помнишь, как у Тимура Шаова: "А это друг мой Толик – но вас, говорю, не заинтересует он, он, видите ли, алкоголик…"
– Знать не знаю никакого Шаова, – отрезала Нюта.
– И потом, этот Толик старше тебя!
– Ненамного. Ему сорок лет, ну, может, чуть больше. А мне двадцать пять… В дедушки еще не годится!
Я вспомнила о Леониде Сергеевиче, и мне стало грустно. Ну было бы ему тоже сорок, так нет – наверное, пятьдесят с лишним…
– Мальвиночка, я тебя очень прошу!.. Ты ведь, наверное, с уборкой уже закончила? Ну что тебе стоит!
– Ладно уж, так и быть. С уборкой, действительно, на сегодня все. Сейчас приму душ и пойдем.
Так я оказалась в Душепопечительском центре, куда сегодня не собиралась. Провожавший нас с Нютой Толик всю дорогу молчал, смущенно покашливая. Подруга тоже молчала, а мне пришлось выискивать нейтральные темы разговора, который они почти не поддерживали.
Но, как ни удивительно, именно после этого странного провожания я поняла, что Толик и Нюта очень подходят друг другу. Эдакий фарфоровый ландыш в каменной серой подставке – на такой сувенир я любила смотреть девчонкой в витрине галантереи. Или живая белая фиалочка под сенью некрасивого, но широкого плотного куста, защищающего от непогоды.
Распрощавшись наконец с Толиком, мы вошли в центр. Нюта отправилась на беседу к психологу, а я решила поторчать в коридоре, чтобы Толик успел уйти домой. Мне не хотелось делить с ним еще и обратную дорогу: пусть лучше Нюту встречает и провожает, одну только Нюту. Это она первый раз смутилась, вплоть до того, что вызвала на подмогу меня. А дальше пойдет-покатится, растает ее смущение как сиреневый туман…
– Здравствуйте, – сказал надо мной чей-то голос, и я увидела отца Андрея. – Вы ведь Мальвина?
– Да, это я. Здравствуйте, отец Андрей.
Все-таки в моем имени есть одно бесспорное преимущество: из-за него меня никогда ни с кем не путают.
– Помню, мы с вами говорили о вашей подруге, а после о вас самой. Вы ведь родились в день памяти святой княгини Евфросинии, верно?
Оказывается, он запомнил меня не столько по необычному имени, сколько по этому факту – тоже весьма знаменательному, если я все-таки решу окреститься с именем Евфросинии. И словно читая мои мысли, отец Андрей спросил:
– Креститься не надумали? А то назначим день…
В принципе я созрела, но, с другой стороны, зачем пороть горячку?.. Ведь я и в центр-то сегодня пришла случайно, из-за Нюты с ее смущенным Толиком. А тут сразу – назначим день… Не то чтобы у меня был какой-то протест против крещения, просто хотелось перенести это событие на потом, на неопределенное время. Наверное, я созрела еще не полностью…
– Знаете, Мальвина, – доверительно сказал мне отец Андрей, – разумеется, таинство должно совершаться, когда вы сами хотите. Но только хочу вас предупредить…
– О чем?
– Давно замечено: взрослый человек, чтобы окреститься, должен преодолеть некий внутренний барьер. То есть ему не хочется креститься именно сегодня, сейчас…
Я спросила:
– А почему нельзя подождать, пока человек соберется?
– Потому что каждый раз, как только он соберется, вновь возникнет желание отложить на потом.
– Да почему же?
– Да потому, что так нечистая сила подстраивает: сегодня одно не так, завтра другое, послезавтра просто настроения нет. А со временем человек вообще перестанет об этом думать, да так и останется некрещеным…
Мы немного помолчали. Мне вдруг вспомнилось ощущение, с которым я утром проснулась, – что сегодня мне предстоит сделать что-то особенное, очень важное, можно сказать, вопрос жизни и смерти.
– Если вы сейчас не спешите, пойдемте со мной в храм, – предложил отец Андрей. – Я покажу вам образ княгини Евфросинии. Вы видели его в первый раз, как пришли, но теперь он вставлен в иконостас…
– Пойдемте, – согласилась я.
Мне захотелось взглянуть в лицо своей княгини. Может быть, она подскажет, что такое я должна вспомнить?
И вот я увидела Евфросинию. Я узнала ее среди других икон, потому что она сама посмотрела на меня своими лучистыми глазами. И я вспомнила какой-то большой зал, превращенный в палату для больного, от которого зависит будущее всей земли. Я была мельчайшей частицей, одной из биллиона клеточек этого больного, но, тем не менее, от меня в тот момент зависела его жизнь и смерть. От того, останусь ли я только Мальвиной, или стану еще Евфросинией.
А со всех сторон смотрели светлые лица, удивительно похожие на те, что окружают меня сейчас. Вот на иконе старец-монах, подходивший к больному первым, и надпись под ним – преподобный Сергий Радонежский. А вон старичок в белом балахоне с большим медным крестом – преподобный Серафим Саровский. Женщина в красной кофточке и зеленой юбке подняла для благословения худую, почти бесплотную руку – блаженная Ксения Петербуржская. И рядом с ней слепая-зрячая старушка в белом платочке, с растекающейся по лицу улыбкой – блаженная Матрона Московская.
А впереди высокий воин в доспехах, святой благоверный князь Александр Невский. И еще, еще… Все они казались мне знакомыми, ведь я уже видела их во сне.
И тут меня словно позвали, хотя и без слов. Обернувшись, я вновь встретилась взглядом с княгиней Евфросинией и вспомнила, что мне надо сделать.
– Отец Андрей! Не могли бы вы окрестить меня прямо сейчас?
– Сейчас? – удивленно повторил он. – Но ведь вам надо подготовиться…
– Я приняла душ перед тем, как сюда прийти.
– Это, конечно, хорошо, но это еще не все… – Было видно, что он слегка ошеломлен моим внезапным решением.
– А что – нужны какие-нибудь вещи?