Словом, для него открылась истина: подлинно мужская психология – это не острые углы, а внутренняя ответственность, упакованная опять же в деликатность. Так что его мягкость с женой, с дочерью – не ущерб, а благо. А уж с пациентками особенно. В роддоме мужчина психологически нужен женщине больше, чем где-нибудь: его взвешенное слово, волевое решение поддержать. Сколько страшных, можно сказать, преступных ошибок совершается здесь именно потому, что мужья и любовники, оставшиеся за стеной роддома, оказались психологически несостоятельны.
Игорь Сергеевич, как мог, отдувался за своих безответственных собратьев.
– Что будем делать? – спрашивал он теперь каждую беременную пациентку.
– Я на аборт, – отвечала незамужняя, или замороченная, или слишком молодая, но всегда обманутая женщина. Этот обман заключался в том, что когда-нибудь она горько пожалеет свое загубленное дитя. Все потом изменится, мир сдвинет события в иную конфигурацию, и изо всех бед на первый план выйдет главная: "нет ребенка". Ни того, отправленного когда-то под нож, ни другого, потому что первый аборт зачастую оставляет женщину бесплодной. Словно последующие дети, обидевшись за отвергнутого братишку или сестренку, уже не хотят изначально назначенных им родителей…
– А сердце бьется, – говорил в таких случаях Игорь Сергеевич. – Бьется его сердечко, растет… Есть данные, что у малыша уже и чувства есть. Вот мы с вами сейчас говорим, а он понимает… Если б мог, попросил бы за себя: мама, не убивай!..
В других случаях на аборт направлялись все понимающие, замученные жизнью женщины, у которых уже был ребенок, а чаще два. Они представляли, на что идут, сознательно соглашаясь оборвать новую цветную ниточку, завязавшуюся от их плоти-крови. Страдая, они приносили себя и внутриутробного малыша в жертву уже родившимся детям – ведь одному достанется больше внимания, чем двум, а двум больше, чем трем. Не говоря о материальных ценностях, жилищном пространстве и прочем.
– У вас уже двое? – как бы невзначай интересовался Игорь Сергеевич. – А младший старшему не мешает?
– Как это? – не понимала женщина.
– Ну ведь одному больше всего достанется: отдельная комната, два апельсина вместо одного, два костюмчика, две игрушки. Все в двойном размере.
– Но у меня же двое детей! – с зарождающимся оттенком негодования отвечала мать. – Я вообще не понимаю, о чем вы!..
– У вас их практически трое, – поправлял Игорь Сергеевич. – Но вы решили устранить последнего, чтобы двум старшим вольготней жилось. Однако если так рассуждать, то и второй может оказаться лишним… по вашей логике…
И он заканчивал разговор, поскольку все было сказано.
Бывало, что пациентка просилась на аборт, боясь не родить здорового ребенка. И в этом случае Игорь Сергеевич давал ей чрезвычайно простой, но грандиозно важный совет. Всем известно, что структура организма закладывается на ранних стадиях и самая важная из них – внутриутробная. От того, как она пройдет, зависит потрясающе много. Вот на этом и основывался Игорь Сергеевич, когда советовал.
– Знаете что? Устройте сейчас своему младенцу беспрерывный сеанс любвитерапии. Представьте себе, как он там, маленький, борется, выжимает из себя максимум сил, чтобы родиться без изъяна. Поддержите его! Сейчас настроение ребенка целиком зависят от вашего: убедите его, что он желанный, любимый, долгожданный… Это обязательно скажется на его здоровье!
– Так просто? – удивлялась беременная, до сих пор размышлявшая над дилеммой аборта и дорогущего, однако ничего не гарантирующего лечения.
– Все великое просто.
Так Игорь Сергеевич отдувался за своих безответственных собратьев: мужей, женихов, любовников, не подставивших вовремя плечо. И чаще всего – в области психологии. Женщина, как известно, чувствует намного тоньше мужчины, из ребра которого ее создал Бог. Вследствие этой тонкости ей свойственно опираться на нечто существенное, воплощенное в мужском начале. А если сам Адам потерял крепость своего психологического скелета? Что тогда делать Еве?
Говорят, нравственное здоровье женщины важнее для общества, чем нравственное здоровье мужчины. Но в жизни эти две категории взаимозависимы: ни одна не заменит другую, так же как ни одна без другой не обойдется. Ведь и общество в целом, когда становится близким и любимым для конкретного человека, получает от него и мужское, и женское названия: Народ, Родина.
30
Больной все еще был в беспамятстве, а медбратья в белых халатах по-прежнему стояли вокруг него. В соседних палатах находились и другие пациенты, с не столь резко выраженными симптомами. Но, несмотря на это, у них не было шансов выжить самостоятельно: только этот больной, пылающий в самой высокой лихорадке, мог победить смертельные бациллы и выработать в крови спасительную сыворотку.
– Зачем они вовлекали его в опасность? – без слов – здесь вообще разговаривали без слов – вырвалось у одного из медбратьев. – Ведь теперь сами могут погибнуть!
– Он справится, – с надеждой ответили остальные. – Вспомните, уже не раз так бывало…
– А сколько здоровых клеток?
Стоящие у постели взглянули на стены, отражающие все, что делалось в воспаленном мозгу больного.
– Их меньше, но они сильнее. Именно те, что победили заразу, могут дать сыворотку, убивающую яд.
Медбратья с надеждой слушали главного из них, на голову выше остальных. Когда халат на нем распахнулся, стало видно, что он еще и воин, потому что у него были копье и меч. Клинок меча горел как полоска пламени.
И вдруг в палате зазвучал настоящий человеческий голос – не мысленно, а с колебанием воздуха, как говорят люди. Больной неожиданно пришел в себя и слабым охрипшим вскрикнул:
– Крестный!..
– Я здесь, – тотчас же отозвался воин с огненным мечом.
– Что будет? – спросил больной, безнадежно пытаясь приподнять голову.
– Господу ведомо. Я с тобой, и остальные тоже.
– Помогите мне! – с трудом выговорил больной, вновь роняя голову на подушку.
– Все, что можем! Но нужно от тебя! Слышишь?! Старайся выдержать! Старайся!
Больной прикрыл глаза, показывая, что понял, и тут же вновь впал в беспамятство.
– Все-таки он приходил в себя, – безмолвно сказал один из медбратьев.
– Только бы не перед смертью!.. – отозвался другой.
– Скоро придут посетители, они помогут. Сами когда-то болели вместе с ним. И сумели выздороветь.
– Это так.
Несколько секунд длилось молчание. Потом один из медбратьев спросил:
– Ну, а что прочие больные?
Другой пожал плечами:
– Их жизнь зависит от того, как закончится здесь. А пока что ж, все то же… Пациент из соседней палаты объелся апельсинами, отчего у него на щеках выступила оранжевая сыпь. Еще у одного завяли розы, но шипы по-прежнему колются, так что и там ничего хорошего. А еще один прикусил себе половину языка, в знак того, что окончательно порывает с нашим больным. – Он кивнул на постель, вокруг которой они стояли.
– А тот, который зовет себя большим братом?
– В состоянии возбуждения. Ему кажется, он должен пройти по всем палатам и посмотреть, не прячет ли кто из больных оружие.
– Чтобы отобрать?
– Это само собой, но не только. Он говорит, над теми, у кого оно есть, должен осуществляться контроль. Нам он не доверяет, поэтому объявил, что такие палаты должны стать зоной его влияния.
– Но ведь у него тоже есть оружие! Он держит его во всех углах палаты и даже под кроватью, потому что по углам оно уже не умещается!
– Запрет относится ко всем, но не к нему самому, – медбратья не то чтобы улыбнулись – это был лишь намек на сожалеющую улыбку. В следующую секунду они уже были вполне серьезны.
– Что же посетители?
– Сейчас будут. Чувствуешь? Они уже близко!
В палату стали заходить те, кто обычно навещал больного. Как всегда при этом, комната наполнилась различными ароматами, почему-то не перебивающими друг друга. Приглушенно шелестели одежды: княжеские уборы, ризы священников, монашеские рясы – и простые крестьянские рубахи, и ветхие рубища. Позванивали мечи и прочие воинские доспехи. Переливался на белых одеждах красный узор, напоминающий пролитую кровь.
И опять первым к одру больного подошел старец с лучистыми глазами, в монашеском клобуке и поношенной рясе, в желтых лаптях из лыка. А вслед за ним – согбенный старичок в черной шапочке, в белом балахоне, на котором висел большой медный крест. Вновь больного гладила по щеке стройная, как свечка, худая женщина в красной кофточке и зеленой юбке, а к другой щеке прикоснулась маленькая старушка: ее светлая улыбка играла во всех морщинках слепого, но радостного лица. Не было сомнений, что она все-таки видит мир, несмотря на свои сощуренные незрячие очи.
Потом настал черед воинов. Твердой, но плавной поступью подошел высокий и стройный чернобородый князь в серебряных доспехах. Он брал руку больного, однако она безжизненно падала. А другую руку пытался поднять другой древнерусский воин. Он был не так высок, скорее широкоплеч, в красном плаще и с кудрявой русой бородкой. Следом за ним подходила его княгиня в блестящем кокошнике и дорогих уборах. Но сквозь все это великолепие у нее просвечивала надетая на тело власяница.