И по мере того, как он продвигался вглубь архива, все явственнее и явственнее слышался ему чей-то странный, дробный смешок. Будто два голоса негромко разговаривали и обрывались в мелкое хихиканье. Поплутав меж стеллажей, Кметов вышел на открытое пространство. Здесь стояли два стола для работы с бумагами, несколько стульев. У высокой, почти во всю стену, изразцовой печи, от которой шел ровный жар, установлен был уютный диванчик, и на этом диванчике увидал он Колобцову в компании какого-то маленького толстого старичка в длинном черном платье и в похожей на скуфью шапочке. Перед ними стоял низенький столик с большим кувшином и два бокала, наполненных неким оранжевым напитком. При виде Кметова Колобцова перестала улыбаться и отодвинулась от старичка.
- Это к вам, Богумил Федосеевич, - официальным тоном произнесла она.
- Милости просим, милости просим, - ласково произнес старичок, рассматривая Кметова. - Вы подходите, Сергей Михайлович. Рад познакомиться - Манусевич, архивариус тутошний.
- Очень рад, - произнес Кметов, пожимая старикову ладошку.
Манусевич, приговаривая: "И мы очень рады, и мы очень рады!", неожиданно проворно поднялся, побежал и принес Кметову стул.
- Вот-с, - сказал он. - Стульчик. Присаживайтесь.
- Да я ненадолго, - произнес Кметов садясь.
- Ну как же ненадолго? - сказал Манусевич. - Вы ведь отчетик принесли показать, а это дело небыстрое, дело, можно сказать, долгое. Вот и Марьяна Николавна подтвердит.
Колобцова кивнула, поджав губы.
- Да вот соку не желаете? - спохватился Манусевич. - Я его по-особому настаиваю, получается что твой квас. Хмельной! - добавил он, хихикнув.
- Нет, благодарствую, - отказался Кметов. - Мне бы с отчетом разобраться. Леонид Иванович говорил…
- Ох, да что же это я? - засуетился Манусевич, отодвинул в сторону кувшин, стаканы. - Давайте его сюда, давайте. - Он вздел на нос очки и придвинул к себе жалитвослов.
Повисла пауза. Слышно было, как гудит огонь в печке. Колобцова неподвижно смотрела в одну точку. Манусевич, шевеля губами, читал, быстро перелистывая страницы. Дочитав, он отодвинул от себя жалитвослов, как давеча кувшин, снял с носа очки и задумался.
- А ведь до вас, Сергей Михайлович, - сказал он, кашлянув, - здесь я жалитвами занимался. Совмещал две должности, так сказать. Ну, доложу я вам, было и времечко. Отчеты каждый месяц надо было составлять - так много жалитв поступало. Так ведь и жалитовки тогда были другие - писали их в основном люди грамотные, не то что теперь. С такими жалитвами и жалитвослов получался - не чета нынешним. Сейчас ведь как? Берет такой спецьялист кипу жалитв, раз-два - и сляпал жалитвослов. Забывают старые обычаи, форму. Этакое повреждение нравов приключилось. В наше-то время жалитвослов следовало начинать с жалитвы предначинательной, для каковой брали обычно простенькую жалитву, вот как, к примеру, жалитовку этой бабушки. Она всего-то и просит, чтобы помиловали ее и отключили сок. Сок ей, конечно, не отключат, но помилуют. И таких жалитв нужен целый раздел. И только за ними, за просящими помилования, следует пустить серьезные жалитвы, в которых просьба изложена подробненько, с именами. Но что-то таких я у вас не вижу. - Манусевич, снова вздев очки, глянул в жалитвослов.
- Изветы я не включил, - отчего-то сконфузившись, произнес Кметов.
- А вот и зря, - сурово взглянул на него Манусевич поверх очков. - Как без этого? Для того жалитвы и пишут. Чтоб, значит, управу найти. Так, я говорю, жалитвы с именами, те - в конец.
- Я не буду изветы… - помявшись, сказал Кметов.
Манусевич и Колобцова переглянулись.
- Вот он, упадок нравов, обновление, - завздыхал Манусевич, а Колобцова ему поддакнула. - В прежние времена разве можно было такое от человека услышать?. Вера в правительство была крепче.
- Я ознакомился с жалитвословами, - произнес Кметов тверже. - Имена там называются с основанием, не облыжно.
- А это не вам решать, - вмешалась Колобцова. - С жалитвенника одного довольно - чтобы имя указал. А соответствующие органы сами решат, облыжно или не облыжно.
- Ну, не надо, не надо так, - остановил ее Манусевич. - Пусть Сергей Михайлович сам решает. Пройдет два-три слушания - и определится. Отчет мне нравится, хороший, сбалансированный отчет. Жалитвы подобраны актуальные. Внесите вот наши замечания - и будем зачитывать.
Кметов нагнулся вперед и задал вопрос, который мучил его уже давно:
- А куда мне следует подавать отчет?
Колобцова и Манусевич засмеялись.
- Подавать вместе будем, Сергей Михайлович, - сквозь смех проговорил Манусевич. - Дело это ответственное, ведь подавать, как выразились, отчет следует изустно. Голос должен быть казистый, привычка читать вслух да нараспев. Ну ничего. Сделайте покамест три копии, а оригинал принесете мне, он на нашу полочку пойдет. И готовьтесь на послезавтра - поедем в центр, на слушания. Там большое собрание намечается, со всей области съедутся жалитвы читать. Мне-то не впервой, а вы посмотрите… Зрелище презабавное.
Ничего не прояснилось для Кметова из его слов, только возникло больше вопросов. И он было собрался спросить про то, что такое слушание, как Колобцова вдруг произнесла:
- Да вы не путайте его, Богумил Федосеевич. Парень способный, сам разберется. Партия знает, кого назначать… А вы, Сергей Михайлович, загляните как-нибудь к Петру Тихоновичу, он уже вторую неделю интересуется, кто за наш жом будет читать.
- Да как же я загляну? - удивился Кметов.
- Да прямо так и загляните, - ответила Колобцова. - Петр Тихонович, он занятой, но для вас всегда время найдет.
Манусевич кивнул в подтверждение. Они сидели на диванчике и одинаково, с затаенной улыбкой, рассматривали его. "Эх, молодежь!.." - читалось в их взглядах, с некоторым сожалением читалось. Они ведь как славно поработали на своем веку. Сколько заслушано, сколько рассмотрено. Сколько постановлено, сколько оформлено. А теперь эстафета переходит к молодым. "Не посрамите нас, стариков", - читалось во взглядах Манусевича и Колобцовой.
"Не посрамлю", - подумал Кметов и встал.
- Вы что же, уже уходите? - разом вскричали Манусевич и Колобцова.
- Надо отчет доделать, - неуверенно ответил Кметов, снова садясь.
- Ну, если отчет, то тогда идите, идите, - заговорил Манусевич, толкая его мягкими ладошками. - Дело не ждет, а кваску можно потом испить, - он хихикнул.
Кметов неловко попрощался и почти бегом покинул архив. Он чувствовал и облегчение, и неудобство. Дождь на улице не переставал.
6
В своем кабинете Кметов словно бы очнулся. Он уже подметил эту особенность своего рабочего места отрезвлять, встряхивать. Отсюда, как с капитанского мостика, виделось широко. Светлая, четкая, пролегала генеральная линия до самого горизонта. Ее свет рассеивал клубящийся по сторонам морок, служил путеводным ориентиром, сильным и верным. Все мыслишки, пришедшие ему в голову после разговора с Камарзиным, неуверенность, оставленная посещением архива, истаивали при взгляде на этот ровный чистый свет. Он вдохновлял, поддерживал, настраивал на служение. Все во имя человека, все во благо человека. Наполнив стакан соком из установленного в кабинете крана, Кметов медленно осушил его. Сок был здесь особенный, с добавкой из ананасов, манго и еще каких-то тропических фруктов. Избранничеством пахнуло от него. Пускай напишет еще одну такую - переправлю Домрачееву, решил Кметов. Будут с ним органы разбираться. Это - не глас коллектива. Это - глас одного человека, заблудшего и требующего исправления.
Придя к такому решению, отдал Кметов свой отчет на перепечатку и отправился домой. Было уже поздно. Камарзин, небось, уже вернулся с занятий. Но Кметов даже не посмотрел на его дверь, когда взбегал по лестнице к себе. Завтрашний день он посвятит осмотру склада, подготовит себя к слушаниям. А сегодня надо спать. И Кметов крепко заснул, освещенный теплым светом генеральной линии.
Утром он пришел на работу в свое время, оставил портфель в кабинете, повесил пиджак на спинку стула и не спеша спустился вниз. День стоял зело чудный. Сияло оранжевое, как апельсин, солнце. Трава на газонах была доисторически зелена. Встречающиеся рабочие уважительно здоровались с Кметовым. Кметов тоже здоровался.
Склад был грузен, как собор. Ворота были распахнуты настежь. В темной глубине виднелись какие-то коробки. Кметов, немного робея, вошел и огляделся. Здесь было холодно. Повсюду громоздились штабеля деревянных ящиков с изображением апельсинов. Между ними были оставлены узкие проходы. Высоко вверху виднелись массивные металлические балки, оттуда доносилось голубиное воркование. Пахло апельсинами, деревом и голубиным пометом.
Не зная, куда идти, Кметов медленно шел по проходу, как вдруг какой-то голос завопил откуда-то сбоку:
- Стоять!
Кметов застыл на месте и тут увидел бегущую на него невиданных размеров крысу с апельсином в зубах. Шмыгнув мимо, она попыталась пролезть в узкий просвет между ящиками.
- Именем партреволюции! - завопил тот же голос, и мимо Кметова, грохоча сапогами, пробежал человек в синей спецовке, с винтовкой в руках. На ходу он передергивал затвор. Упав на колено, человек прицелился в крысу. Бахнул выстрел, от ящиков полетела щепа, крыса подпрыгнула и завалилась на бок. Апельсин покатился по полу. Человек подобрал его и, потерев о штаны, сунул в карман. Повернувшись, он заметил Кметова.
- Во что творят, - произнес он удовлетворенно.
Был он невысокого роста, сухой, голубоглазый. Волосы у него были реденькие, рыжеватые, уши топырились. Смотрел он весело.
- Как вы ее, - показал Кметов на крысу.
Человек ухмыльнулся. В передних зубах наблюдался у него ощутимый недостаток.