- Славка говорит, ты похожа на королеву Анну.
- На самом деле я - Лоренцо Валло.
- Почему? - Ошарашен.
- Ну, вообще-то Лоренцо Валло - это глагол.
- Как это?
- Слитно. И с маленькой буквы. Лоренцовалла, лоренцовалла и постепенно налоренцовалла.
- Надо лоренцовалл перелоренцовать, перевылор… перевыр…
Вот такой треп. Возвышаюсь над Никитой на эскалаторе.
- Ты куда сейчас?
- В библиотеку.
О, банкротство моих хилых надежд.
Станция метро Кропоткинская.
- Мне выходить, - произносит Никита. Безо всякого сожаления.
- Мне тоже, - решаюсь я.
- На этой станции можно играть в шахматы, - произносит Никита, глядя на мраморно-гранитный пол. - Восемь на восемь разноцветных клеток, - я считал… Мы здесь как фигуры. Куда пойти?..
- Было бы действительно здорово набрать команду, сыграть. - Пропускаю мимо ушей двусмысленность "пойти".
- Как-нибудь, - хмыкает. - На королеву ты не потянешь, может, ладьей?
- Пешкой. Без возможности стать королевой играть не стоит.
Скотина. То "королева Анна", то "не тянешь".
- Живешь в этом районе?
- Нет. Просто я тоже хотела поехать в библиотеку…
- А может, заглянем в кафешку, здесь неподалеку?
Стеклянная комната. Таких сейчас полным-полно в Москве. Стойка. Огромный, дико национальный самовар и интернациональная микроволновка. Столики "под мрамор", плетенные легкие стулья. И несколько посетителей, оживляющих пейзаж.
Набор всяческой снеди в витринках. Пугают омары, красная икра и осетрина.
- Н-не, пошли отсюда, - тяну Никиту за рукав.
- Вот уж нет! - Звякает хилой мелочью в кармане. - Чего пожелаете, королева Анна?
По правде сказать, я желаю по-быстрому и, по возможности, без урона для собственного достоинства смыться отсюда. Если у тебя шиш в кармане, ты преступник перед всяческим благополучием.
Вытаскиваю из кармана несчастную, сто раз деноминированную десятку:
- Хотела купить "О духовном в искусстве" Кандинского, но…
- Оставьте свою мелочь, миледи, - с барским видом пробасил кавалер. - Есть у меня несколько луидоров. Не только духовным жив человек.
Садимся за столик. Ждем кофе.
Вглядываюсь в тех, кто сидит по соседству. Со взаимным любопытством взглядывают на нас. Вот они, кому не наклодно - кофе по двадцати рублей за чашеку-наперсток. Обычно одеты. А чего я ожидала? По алмазу с куриное яйцо в каждом ухе?
- Вот, думают, двое безденежных идиотов, - обиженно говорю.
- Не заморачивайся, этот мир создан не для денег. - Учительствует Никита. - Это тебя Ванька загрузил, да? Социальное там неравенство, статус, перераспределение ценностей…
- При чем здесь Ванька?..
Официантши скользили мимо, кассирша грустно смотрела в окно фиолетово накрашенными глазами.
- Понимаю, мы не те, - поймал Никита официантку, - но мы тоже заплатили за кофе. И не уйдем, пока не выпьем его.
Я почувствовала: краснею.
- Ой, Ир, - громко крикнула официантка, - А мы ребяткам кофе-то не налили!
- Кому? - очнулась кассирша, - А чего ж не налили-то?
- Замотались…
Во чреве хлева теплые легкие струи звонко бьют в барабан подойника. Покорная Лыска жует траву-мураву. Мерное чередование ударов струек и вздохов Лыски замедляет время. Убиваю комара на щеке. Стою пред теплой влажной тьмой, где обитает умиротворенное, мудрое, рогатое животное. Поздний вечер. Распахнутая мгла небесная, в крупную, как роса, звезду.
Мою прапрабабку звали, как и меня. Выяснилось это совсем случайно. Бабушка провозгласила сие, выдержав некоторую паузу в разговоре.
- И какая она была?
- И-и, деточка… Маты говорила, не скупа, шутковать умила. Ей вечно треба было шось таке, - бабушка, на секунду оставив Лыску, повела по воздуху ладонью, - слово перегорнуть… Даже матери люди вспоминали, как баба шось говорила… Але ж я ее зовсим не помню…
Дальше не слушаю. Сладкая усталость клонит ко сну. Весело прошел этот день. А впереди еще целое лето таких же.
- Наша жизнь - кино, - рассуждает Серега, валяясь на копне, прямо на полиэтилене, которым укрывают копыцы от дождей.
- Театр, - восстанавливаю первоисточник.
Мы на берегу Кыколово. Это пруд, точнее, болото, недалеко, за селом… Кто его так прозвал? Почему? Кыка здесь живет, кикимора? Или кикола какая-нибудь? Лягушки квакают. Курлыкают аисты, сидя в своих огромных гнездах по вершинам деревьев. Кликают друг дружку утки.
На Кыколово яростная рыбалка. Не успевает крючок утонуть, как его кто-то куда-то тащит. Рвешь удочку на себя, а на крючке - тина. Или пучеглазая "удудка" - рыбешка со спичку.
- Слышь, ребя, - говорит Лешка, обернувшись к нам. Конопатый, щурится от солнца, в зубах соломина. - А какое это кино?
- Немое, - философствует Сергей, - и глухое. Черно-белое. То есть, знаешь, как зебра. Полоса черная, белая…
- Не, я имею в виду, по жанру? Мелодрама какая-нибудь тупорылая… Стремительно клубятся облака. Кажется, будто мы плывем, а небо неподвижно. Рыбачить надоело. Удочки на берегу.
- Нет, а что? - Продолжает Лешка, радостный от нашего молчаливого одобрения. - Вестерн - не подходит. Ни тебе ковбоев, ни тебе погонь. Так? На ужастик тоже не тянет. Потом… Что там еще? Комедия. Если комедия, то дурная.
Так и расцеловала бы их в смуглые щеки! Но мы здесь не признаем телячьих нежностей.
- Для примера Варька. Ее жись - как это - опупея.
- Эпопея.
- Ну, эпопея. Я эту Варьку ваще не понимаю, - взволнованно привстает на локте Сергей. - Помните, как они с Василем гуляли… Он за ней ходил, ухаживал, всякое такое. Добился, женился. И пить стал. Вот тоже мне, ломовой боевик.
- Обещал бросить.
Лешка пасмурнеет. Сейчас он суров в суждениях и даже тот факт, что у Василя есть мотоцикл, на который он позволяет садиться и даже "рулить на большой скорости", не спасет Варвариного мужа от осуждения.
- Как она живет, я не представляю. Этот не работает, малые орут, баба Катя ругается постоянно… Мы тут с Серегой к ней в гости ходили, так баба Катя сказала, что мы всю колбасу сожрали! - Лешка возмущен нелепой выдумкой бабы Кати.
- А вы сожрали? - все-таки уточняю я.
Хмыкают:
- Ну, сожрали. И что с того? - Лешка все еще безукоризненно серьезен. - Колбасы-то - два кусочка на тарелочке! А Варька живет с такой житомоткой. Помереть не встать.
Юные негодяи слямзили колбасу у добрейшей бабы Кати, последнюю, можно сказать, колбаску. Знаем мы эти два кусочка. Небось, вся баб-Катина орава могла бы день-два питаться. Я бы на месте бабы Кати, наверное, отодрала бы их за уши, а потом слегла от нервного потрясения.
Лешка, умело и ненавязчиво подтолкнутый, скатывается с копны.
- А-а-а! - Поняв, что происходит, он азартно карабкается наверх. - Все, ты труп!
- Чи-во? - Недоверчиво прислушивается Серега. - А ну, уйди!
Затем и я, чертыхаясь, под бессмысленный гогот барахтаюсь в колкой соломе. Набесившись, усаживаемся рядком. Сверху видно все озеро.
- Вон Сашко Беленко рыбалит.
- Айда к нему.
Крапива вдоль берега - выше нашего роста. На листьях - черные волосатые гусеницы. Я их боюсь. Пацаны для смеха норовят сунуть мне гусеницу покрупнее под нос.
Пробираемся по заросшим тропинкам. Беседуем.
- Чего он там ловит? Ведь не клюет. Скоро дождь будет.
- А удудки?
- Удудка рыба глупая и мелкая, в хозяйстве негодная.
- Загнул! Удудка хороша, если ее много и она в готовом виде. А что мелковата - так есть удобнее. Как семечки.
- Жалко мне рыб. Кишки выпустишь, чешую снимешь, а они еще бултыхаются. На сковородке еще подпрыгивают.
- Рыб ему жалко! Поедать их любишь?
- Люблю.
- Вот и нечего!
Почва на Кыколово торфяная, пружинистая, пугливая - будто огромное животное, прислушивается лопухами к каждому шагу. По пути обрываем репейники, перестреливаемся. Стрекозы тарахтят. Хорошо.
- Помните, мы составляли график уловов?
Конвульсивно изломанная линия на двойном клетчатом тетрадном листе. То не везло дико, то неслыханная удача сваливалась на нас. До сих пор этот график валяется где-то в ворохе наиважнейших бумаг.
В самых зарослях, как большой одванчик, стриженная Сашкина голова. Его локаторы оборачиваются на шорох. Выгоревшие брови сдвинуты, глаза в белых ресницах строгие.
- Тыхо, вы. Всю рыбу распугаете.
Подходим на цыпочках, садимся. На кончике удилища, прямо напротив Сашка, сидит сосредоточенная стрекоза. Глазастая, огромная, красного цвета, такие больно кусаются. Сашко и стрекоза гипнотизируют друг друга.
- Где твоя рыба-то?
- Вишь, плавае, - Сашко плавно кивнул, чтобы не потревожить свой поплавок из гусиного пера. - Кругами, крокодилы шипучие.
Совсем рядом, в сантиметре от поверхности - темные хребты толстолобиков.
- Так они ж не ловятся, - вздыхает Серган.
Сроду толстолобики ничего из рук человеческих не брали, на то и толстолобики. Мы все наживки уже испытывали на них - манку, кукурузу, перловку… Пшено не клюют. Отруби презирают. Тестом не питаются. Уж и так, и сяк - и с олией, и с маслом… Гречневая каша - тоже не для них. Картошку предоставляют колорадским жукам, брезгуют. Потчевали их хлебо-булочными изделиями - от дарницкого каравая до французских булочек - без толку. А червей всех мастей, мух-горюх зря распинали. Хоть бы из приличия одного гурмана нам откомандировали, толстолобые брюквы!
- Сеть надо, - с вожделением и тоской стонет Сашко. Быстро хватается за удочку, что установлена на рогатине. Другую осторожно вдавливает в торф.