Скоро кто-нибудь придет. Навестить меня. Может, завтра. И завтра мы поедем, после того, как поговорим с врачом, на Птичий рынок или еще куда-нибудь, где стоят круглые аквариумы, и в клетках бьются разноцветные попугаи, и шуршат, ероша подстилки, хомячки. Кого-нибудь приобретем себе. Хотя бы щенка, чтобы можно было заботиться о ком-то. И там плавают чарующие взор рыбки. И пусть мне кто-нибудь завтра попробует возразить, когда речь пойдет об аквариумах.
- Вот ее надо лечить, ее! - узкий и длинный палец Инны тыкает в Нюру, которая снова занята ерундой: выбирает из урны банановую кожуру и обсасывает.
С ногтей Инны еще не сошел лак, которым она мазала ногти до того, как попасть сюда. Впрочем, ногти остригли в приемном покое. Беспокое…
- Нет, - говорит Жанна и улыбка оживляет, расцвечивает ее губы. Она запросто улыбается, и улыбка не портит, не червивит лица, как у большинства здесь. - Ее не надо лечить. У нее стоит полечиться. И поучиться.
- Поучиться - чему? Жрать собственную рвоту?..
- Возможно, - говорит Жанна.
Кажется, здесь вообще никто ничем не болен. Может, они, эти люди, просто такие. Сами по себе такие они, и все. И что же тут теперь делать? Если такими им легче жить. Может быть, это и есть их способы жить, стратегии выживания. Попробуй поживи в таком мире, как наш. Почему бы и не подобным образом? Это очень даже умно: быть безумным в настоящем мире. И надо стремиться быть подобным среди подобных. Кто-то еще из античных философов говорил…
Разговор внутри продолжался, и был громче, чем внешний.
- Неужели ты думаешь, что я трушу? - спрашивал железный женский голос. - Неужели ты полагаешь, что я боюсь оставаться здесь одна? Нет, я боюсь, что это они здесь останутся на веки вечные. Для того, чтобы увести кого-то отсюда, нужно благословение свыше. Но не с шестого этажа пятиэтажного дома.
- А завтра я хочу все же вернуться сюда, - звучал другой, усталый. - Ведь мы с тобой еще не определились с местом для аквариума. И ты единственный человек, который может указать это место. Я там, снаружи, быть устала. А здесь хорошо: все время колют что-то. Только ноги одеревенели.
Пока тут еще пусто. Никого. Только Инна, Жанна, Нюра. Что ж, я-то, по крайней мере, всех отпустила. Это не от меня зависит, что они здесь. И на том спасибо. Счастье, что ты не можешь нести ответственности за других.
Правду я уже сказала. И ничего уже страшного не случится, если выпьешь немного маленьких желтых, красных и синих, разноцветных, - одним словом, таблеточек. Может, они помогут тебе успокоиться, и, во всяком случае, ты уж точно выспишься этой ночью. А ты ведь хочешь выспаться, не так ли? И потом, разве можно умереть, если ты уже однажды умер?
- Но я-то не умирала, - возражала я голосу. - Правда, я уже почти забыла, что такое сон, но - самое время напрячь память и вспомнить, как следует, в красках. Кажется, я так утомилась, что не в состоянии буду сделаться ему подругой. Мой бедный друг, что они с нами сделали?
Здесь есть часы, электронное, светящееся мертвенно зеленым светом, табло в коридоре, но сломалось: дырочки загораются не в той последовательности. Впрочем, у некоторых сестер есть маленькие наручные часы. Да и зачем тут часы?..
- Что же мне делать с вами, - вздыхала Анна, - если вы все умрете на моих глазах, у меня на руках. Мы просто временно забыли, что суд идет прямо сейчас, когда мы так заняты очередной затяжкой и разговором.
- Почему у тебя разноцветные носки? - обращается Жанна и ко мне, поверх моего, а точнее, чужого, но происходящего у меня внутри спора.
- Потому что нет других.
- Хочешь, дам свои?
- Только если запасные, - говорю я: не могу же я лишать ее носков.
- Нет, я могу только с ноги.
- Не нужны ей твои носки. Она боится грибка! - заявляет Инна.
Я впервые за несколько дней рассмеялась.
- Чего-чего?.. Грибка-а?
- Ты не боишься грибка?
- Нет, я не боюсь какого-то там грибка.
- Она боится гибели, - Нюра отвлекается от банановой кожуры. Теперь в пальцах ее - огрызок.
- Тебя не спрашивают! А ты - ты точно сумасшедшая, - произносит Инна злорадно, и в доказательство крутит длинной изящной рукой у виска. - Я тут приглядываюсь, и знаешь, здесь сумасшедших немного. Напротив, снаружи я не встречала собрания столь здравомыслящих людей! Но все-таки их тут усиленно лечат, поскольку на фасаде написано: "Дурдом". А ты попала прямо по адресу, ты останешься тут надолго. Помяни мое слово. Грибок - такая штука, она разъедает ногу. Тут надо бояться очень простых вещей. А именно, подцепить заразу. Видишь, какая кругом антисанитария?..
- Интересно, - говорю я вместо ответа. - Почему они не разрешают носить часы?
- Идеальные песочные часы не имеют дна!.. - изрекает Нюра.
10
В Мрыне я погостила недолго. Обратный путь был легок с опустевшим рюкзаком гостинцев. Впрочем, как всегда, родня взялась было навьючивать тюки с самородными дарами, но, по счастью, на сей раз удалось отбояриться ценой известных усилий. Арсения, мрынского гамлета, я не видела перед отъездом. Возможно, он и не хотел когда-либо встречаться со мной. Узнать теперь не у кого: в то же лето он погиб, утонул в местной вонькой речке, заросшей ряской и желтыми лилиями, которые с закатом закрывают свои чашечки и прячутся под воду.
Глава 2. Страна
1
Руки больше не повинуются мне: они ищут складки на халате, вертят зажигалку, достают из пачки и кладут обратно сигареты. Сигареты эти я выменяла у Инны, здесь они - что деньги. Мне самой негде взять сигарет, не скажу же я маме: "Мама! Купи дочери сигарет". Я пообещала Инне за пачку написать стихотворение. Каждый продает, что может. Вспомню что-нибудь, запишу и отдам. Как нерадивый или впадающий в бедность график множит отпечатки одного офорта. Обесценивая оттиски.
- Пусть меня приведут в те пространства, откуда не будет выхода, - истерически говорила снежная королева. Она была сварливой снежной бабой, настощей каргой, но я понимала, что она составляет какую-то важную мою часть. - Пусть меня приведут, я скажу: здесь нет выхода! Куда вы меня привели? Мне ответят: ты же сама. Ты же сама просила - в пространства, где выхода нет. Так вот же они. Ты не рада?
Я самый главный свой собственный предатель. Как мне избавиться от этой полукомической дуры, сидящей во мне, пустившей во мне свои корни? Как мне выблевать ее, вырвать из внутренностей, куда мне выйти?
- Что ты вертишься, как на шарнирах, Елена? - спрашивает Анна.
Она по-прежнему жует толстую книгу, и я, как всякое мелкое мельтешение, рассредотачиваю ее.
- От галоперидола еще не так запляшешь, - говорит старуха, которую раньше я не видела или просто не замечала. А, нет, видела!
Инна хихикает.
Вот Прасковья Федоровна шуганула ее с унитаза, на котором та курила, вот задрала халат и спустила голубые ворсистые портки. Пока она справляла нужду, я наблюдала, потеряв всякий стыд, за ее лицом. Спокойное и гладкое, хоть и испещренное морщинами, с маленькими вострыми глазками-жучками и ртом, в котором виднелись ровные зубы - разумеется, вставные. Но мне не понравились ее слова.
- А вы считаете, меня - галоперидолом?
- А ты голоса слышишь? - вопросом ответила она.
- Какие еще голоса?
И вдруг я поняла, что те переклички и повторяющиеся разговоры, которые произносят в сознании явно чужие сущности, их споры, раздоры, или, напротив согласный визг - и есть… голоса.
Инна хохотнула.
- Посмотрите-ка, Прасковья Федоровна, да вы просто открыли ей глаза!..
- Ей - это кошке, - сказала Прасковья Федоровна, оправляя халат и спуская воду, - о присутствующих в третьем лице не говорят.
- А может, она отсутствует.
- Это ты отсутствуешь.
- Замолчите! - вдруг привзвизгнула Инна. - И вообще, я не с вами разговариваю, а с белым кафелем!..
Прасковья Федоровна взглянула на меня и сказала:
- Надо потерпеть.
Надо потерпеть… Снова включился сиплый вентилятор, здешний убогий "кондишен", загудел, как будто в системном блоке компьютера - лопасти превратились в сплошной диск.
Что ж, разве не многие от нас люди, искусные в осаде и стрельбе, видели во сне сна жену - прекрасную, светлолепную, стоящую на воздухах посреди разрушаемого града, ини - мужа древна власы, в светлых ризах…
- А с ангелами повремени разговаривать, - бросила Прасковья Федоровна, уходя.
- Я и не разговариваю, - буркнула я.
- Ты что, правда видела ангелов? - спросила Инна, явно заинтересованная новой темой. - Здесь пруд пруди кого видели. Здесь всякой нечисти по углам - как грязи. О них говорят, как о старых знакомых или героях сериалов. Вот Анна…
- А? - та поднимает голову от книги.
- Ну, ты же рассказывала - вот, расскажи и ей.
- Слушай! Я тебе, во-первых, рассказывала не про себя, а про своего мужа. А во-вторых, после любых ангелов человека надо лечить. А Прасковья Федоровна, между прочим, человек бывалый и зря ничего не скажет.
Сколько ангелов умещается на рычаге смыва?
- А вот я их видела, - входит и произносит Жанна.
Они могли бы, по крайней мере, входить и выходить не так часто и резко. Прокуренный туалет, как таинственная телефонная трубка. Здесь идет разговор с отсутствующим Богом. Как врываются люди там - звонком, сообщением, электронным письмом. Их появление чаще всего предваряется… А если не предваряется, то это достойная удивления ситуация, как случайно встретил давнего знакомого в переходе на Пушкинской, - и потом можно рассказывать там и сям разным людям, которые, прежде - и чтобы - увидеть тебя, обычно звонят, или шлют письмо, или…