8
Захватив с негустой книжной полки маленький синий томик, я отправилась к пруду словно бы невзначай - хотелось повидать Арсения. Может быть, извиниться: зря обидела, хоть бы и ненароком.
"Записки охотника" не шли на ум, а ведь, когда я читала их в прошлый раз, и в голову не приходило, что они исполнены изумиельного юмора, и струятся на равнине русского языка спокойной исполненной вод рекой. Чтобы уяснить всякие языковые редкости, пожалуй, не помешал бы словарь, но его не было.
"Изволите видеть", "пойдем со мной, читатель". Я уже была там, куда звал Тургенев, и впилась книгу.
Позади зашуршало, и я поглядела, ожидая видеть певца, но то была большая безрогая кудлатая коза, пришпиленная неподалеку на цепочке, которая просто оказалась длиннее, чем мне показалось. Животина с тупым любопытством неподвижно уставила свои квадратные зрачки и тихо проблеяла. Подошла, перебирая маленькими аккуратными копытцами. Шугануть ее? Приласкать?
Я протянула ладонь ей навстречу ладонь, и она ткнулась крупными теплыми влажными ноздрями, одна из которых была розовая, другая - черная. Тупой мягкий нос обдал ладонь влажным дыханием. Вымя висело такое веское, разбухшее, что ей трудно было ходить.
- А я думаю, хто мою Тихосю поддаивает? - раздался визгливый голос с другой стороны.
Бабуля телепала к нам, опираясь на палку и держась рукой за поясницу. Пушистые брови непрорезавшихся рожек нацелились со свирепой угрозой:
- Дачница?
- Да нет, простите. Я тут у родственников. И не трогаю я вашу козу. У нас - корова.
- Корова! - бабуля фыркнула. - У коровы молоко - никакого толку, что воду пьешь, а у козы сладенькое, сок, а не молоко. Ты вот пробовала хотя? По разговору слыхать, городська.
- Нет, наверно, не пробовала. Точно не помню.
- Не помню! - снова передразнила бабулечка, и снова фыркнула, как еж, словно чихнула. - Попробувала б - запамьятала! Густе молочко, як сметана.
Скулы заломило: жарко, и от молока я бы не отказалась.
Бабка намотала цепь на руку и двинулась со своей козой огородами к хате, которую я и не приметила сначала - маленький беленый домик с отставшей кой-где штукатуркой и крест-накрест планками наружу, с резными наличниками, прятался в вишнях на взгорке.
- Не трогала она, аха! - ворчал божий василечек, заботясь, чтоб я слышала все до слова. - А поддаивает-то кто? Черт леший?
Так же сварливо она бросила мне:
- Ну, подымайся, ходим!
- Куда это?
- Дак угощу Тихоськиным-то, раз уж так полюбилось…
В сарае встрепенулась пестрая курица на насесте, хрюкнул поросенок.
- Ну, ну! - окоротила бабка. - Всем стоять!
Сейчас, подумалось, вытащит из подпола замшелый пулемет, захованный со времен Петлюры, и всех порешит. Она завела козу за ограду, вытерла руки с синими венами и глубокими, словно нарисованными тушью морщинами, разложила старенькую тень марли на ведре. Обмыла козьи соски и принялась шоркать, приговаривая:
- Ты Тихо-Тихосенька, смирнесенька, молочко даешь вкуснесеньке, ой ты матушка кормилица-поилица, домоводница-домоседушка, и молочко-то твое на травушке полевой, анарав-то у тебя любезный, и шерстка-ат твоя что чистый бархат.
Заслушаешься.
- Вы сами придумали?
- Чего придумала. Господь за нас все уже придумал. Бильш не выдумаешь, хоч цилый вик думай. Пей! - она сунула мне в руки железную кружку с отбитой в двух местах эмалью и сплющенную.
Парное, густое, теплое.
- Пей, пей, девонька, щеки яблука, расти, коса, до пояса, а с пояса до пят, шоб было женихов штук пять. Це не я кажу, це ще матерь моеи матери казала, колы волосся мени мыла, а молоко для волоса пить дуже корисно, вин тоди крепкий стае, хоч веревки з нього вяжи.
Я вернула пустую кружку, поблагодарила.
- Не спасибствуй, милая, - старуха пожевала губами, бросила еще раз бесцветный слезящийся взгляд. - Нема за шо, тебе не впрок пойдет. Нещасливая ты девка, упустила свою судьбу, теперь не нагонишь.
- Это еще почему вы так думаете?
- Почему не по кочану, а вижу. Инколы вот вижу, а конешно шо не як матерь моя - она постийно всех видела, а я только иногда, на некоторых людей глаз мне открывает - и зрозумило, - а на кого смотрю-смотрю, и хоч ты мне очи вынай, нет понятия: будто неживые какие. Тебя вот, вишь, увидела. Нету тебе пути, так-таки и знай - нету. Отчаяния на душу не бери, а попусту все ж не мечтай, туча над тобой, скорая и большая.
- Ну, бабушка, пошла причитать! - сказала я в растерянности. - Я бы вас еще послушала с удовольствием, но лучше пойду.
- Ступай, дитятко, с Богом, - проговорила бабуля. - А возьми хрестик, да гляди не потеряй, последнюю долю с себя сымешь с им вместе.
Она вынула из кармана и вложила в мою руку дешевый металлический раскрашенный голубым и белым крещальный крестик на засаленной ленточке. Ну, вряд ли я стану носить такой!
Вернулась домой в задумчивости. Увидела племянника, и только тогда вспомнила: Арсений так и не появился. Впрочем, и к лучшему.
- Ты это откудова?
- Бабку встретила одну чудную.
- Маркеловну?.. С козой?
- С козой.
- Небось, понаплела она тебе. Ты ее не слушай, у ней сын в Россию отпросился на заработки и пропал считай десять лет как. Она безобидная, а притрушена якась - с придурью. Все несчастья скликает, пророчит всякую беду и вообще вредная стала.
- Она мне вот крестик подарила…
- Фу, ну и дрянь, на чем это он висыть? Ленточку сорви. Да и вообще все выкинь, напасть одна.
- Как крестик выкинешь, ты что?
Ленту срезала, а крестик - "дай хоч спиртом протру", сказал племянник - надела на цепочку с медальоном. Он совсем легкий, пусть.
9
Нашла носки. В шкафу, который стоял в коридоре, и где валялись тапочки, из которых пару извлекли мне в первый день. Там были и носки, правда, один синий, а другой белый и с дыркой, но у меня мерзнут ноги. Да и это психушка, в конце концов, так что можно носить, что хочешь. Хоть вверх ногами.
И почему-то я почувствовала, глядя на синий носок, что я близка к смерти. Какая спокойная и будничная мысль. Может, я здесь нарочно, чтобы наконец протрезветь. Даром, что не пила. Если не пила, это еще не значит, что не надо трезветь.
Я слишком малодушна, чтобы встречать смерть лицом к лицу. Еще пока малодушна. И поэтому я не получу известий о смерти. Ни от кого. И глазам своим не поверю, и рукам не поверю, ничему я не поверю. Потому что если это правда, то мне о такой правде ничего не известно.
Нюра подбирается сбоку. Она обходит меня кругом в зеленом помаргивающим коридоре и говорит печально:
- У тебя изо рта пахнет.
- Откуда ты знаешь?
- Там во второй палате вырвало женщину. И у тебя теперь пахнет…
- Не приставай! - это Инна.
Она учредила надо мной опеку, кажется.
- Хочешь сигаретку?
Теперь уже можно не только сигаретку. Мы идем в туалет. Густая вонь.
- Это еще кто наклал?..
Прямо на полу - куча дерьма.
- Надо, наверное, позвать санитарку, - говорю в растерянности.
- Ой, как есть дурная. Думаешь, санитарки будут тут убирать?..
- Да ладно, я уберу, - дверь открывается, и входит Жанна.
Тут все время кто-то входит и кто-то выходит. Как в калейдоскопе. У меня уже голова не варит от всего этого. От сигареты тошнит.
- Зачем ты будешь здесь убирать? - раздражается Инна. - Вообще-то это их обязанность, - она машет в сторону двери.
- Я буду убирать по предписанию, - Жанна достает из кармана и предъявляет, как пропуск, знакомый акафист.
Я буду бывать везде. Мне не помешает ни тяжесть в желудке, ни запах изо рта, мне ничто и никогда не помешает. Здесь, конечно, открыто, но ключи наши - это мы сами, хотим того или не хотим.
Считай, что я тебя предупредила.
- С кем это ты все время разговариваешь? - спрашивает Инна.
- Разве я разговариваю?
- Разговариваешь. Это заметно.
Она посверкивает глазами, в них лихорадочный блеск, такой жидкий и очень яркий блеск, наверное, и его сообщает какой-нибудь препарат.
- А рассказать тебе, как я сюда попала?
- Сделай одолжение.
- У меня отчим. Он сильно пьет. Он так пьет, что у него ходуном ходят руки, и он меня ненавидит…
Комплекс Электры. В уме продолжается что-то еще, но мне хочется откинуть, отшторить этот диалог, как чужой, навязанный кем-то извне, ведущийся не мной, а кем-то посторонним, враждебным, кем-то, кому очень хочется и действительно свести меня с ума, я отбрасываю - но оно снова липнет ко мне. Усилием я возвращаю себя туда, где кроме меня еще реальные люди.
- А стоило мне один раз напиться, - прорезается резкий дребезжащий, как надтреснутый стакан, голос Инны, - и он вызвал психушку. Ты представляешь? Не пойму только, почему не раньше? Видно, мысль такая в голову не приходила. Но с тех пор, как пришла, он зато это делает уже третий раз!.. Ха-ха-ха. Меня здесь лечат, а я не больна, не больна!..
- Как послушаешь нас, все попали так себе, за здорово живешь, - говорит Жанна. Она уже покончила с уборкой и теперь снова сидит и курит. - Мы просто не хотим нести ответственности.
- Ты бы хоть руки после говна помыла!..
В нашей дуэли нет погибших или победивших. Потому что дуэль длится сорок тысячелетий, никак не меньше. И есть цена, которую мы платим за свою свободу. Цена - то, сколько ты дашь за обладание своими правами, которых никто не сможет у тебя забрать.