Её всё равно уже не будет. Но, даже понимая, человек не всегда в состоянии справиться с собой. Он любил меня не ту, которая плакала от обиды (не знаю, сможет ли он мне простить, что плакала не без причины?), и не ту, которая, простоволосая, в рубашке, ходила по комнате, веселилась, вооруженная тряпкой против пыли. Совсем не ту, которая лежала, простудившись, отчего на кухне в раковине росла гора посуды, и не ту, которая приходила с работы усталая и голодная, а дома ничего не было, кроме Дмитрия, который лежал и читал или смотрел телевизор. Он любил меня другую.
Наверно, ту самую, которая глядела блестящими глазами на него, едва знакомого, в Театре Оперетты - счастливую, спокойную, свободную. Может быть, ещё ту, с которой целовались на красной тахте в ложе Большого театра. Хрустальная люстра горела в мою честь, громокипящая опера гремела, чествуя новых влиятельных властителей мира, тяжелый занавес раздвигался, чтобы нас могли приветствовать. Мы пропустили весь спектакль - шел, кажется, "Борис Годунов", но мы не смотрели, мы только слушали, да и то невнимательно.
Скорее всего, и ту он любил, что отдалась ему в полуподвальном офисе среди ночных компьютеров на зелёном диване.
И, может быть, он любил даже ту, которая вскоре начала плакать, кричать и творить невероятные вещи - началась депрессия, самая что ни на есть клиническая депрессия, спровоцированная тем, что я приняла легкий наркотик, предложенный одним из редких знакомых, кто объявлялся раз в год и вот проявился незадолго до Дмитрия, нет, вру, уже после того, как пришел Дмитрий. Филипп - так его звали - стал моим бесом, отравителем любви, которая обещала стать высокой и чистой, как бы ни были опошлены эти слова.
Не хочу приводить диалогов, хотя могла бы погрузить читателя в толщу событий. Пришлось бы додумывать, доворачивать пружинки, где надо, убирать время, прореживать, чистить реальность. Есть, конечно же, дневники, какие-то записи. Но лучше просто рассказать. В повествовательном ключе. Некоторые события достаточно просто назвать по именам, чтобы другой почувствовал необратимость.
Многие мои друзья (тогда у меня были вроде как друзья, подумать только) терпимо относились к лёгким наркотикам и ничего особенно опасного в них не видели. Я всегда с удовольствием шла на эксперимент, время от времени курила травку - было легко и приятно, таблетки, правда, принимала давно, на первом курсе, тогда не понравилось, тяжелое полувменяемое состояние. Здесь не место рассказывать о наркотическом экспириенсе, суть в том, что я от беленького кругляшка с зайчиком ничего страшного не ждала, да и не сам зайчик меня толкнул, не он один, по крайней мере. С Филиппом имели обыкновение вести "метафизические" беседы, долго объяснять, о чём. Никогда не были телесно или ещё как-нибудь особенно близки. Только разговаривали.
И после той злополучной встречи сорвало. Я в такие глубины бреда погрузилась, которые были полной противоположностью раю, куда вознес Дмитрий. Всей семье стало понятно, надо что-то предпринимать. Но что? Положить в психушку? Лечить на дому? Вести к бабке? В церковь?
Тогда он меня не оставил.
И на том спасибо.
Представляю, как тяжело было родне. Такие состояния переносятся, не смотря на всю их тяжесть, самим утерявшим границы человеком легче, нежели его близкими. Потому что в тяжелом бреду и кошмаре для него есть реальное содержание, он живет полной жизнью, хоть эта жизнь и представляет собой нечто похлеще рядового фильма ужасов. А для них в происходящем нет содержания, нет смысла, они видят одно: близкий человек сходит с ума.
А в перевозбужденном мозгу тем временем прокручиваются целые сюжеты, развертываются эпохальные картины, которые еле отличаешь, а порой и вовсе не отличаешь от реальности. Вспоминаешь случаи из детства так, словно они произошли только что, и забываешь, ел ли сегодня что за завтраком. Мара, морок, конечно, но плотный, густой, завораживающий. Каждое движение исполнено смысла, и пусть оно влечет к гибели и вещам ещё более страшным, но оно потрясает вселенную.
Страшно заглянуть в такую пропасть, потому что она не имеет дна. И нет предела, на котором падение могло бы естественно замедлиться - всегда есть, что терять. В этом весь ад: естественного предела нет. Не существует точки, которую можно принять за кризис, как во время течения обычной болезни. Все болезни - болезни души, но самые серьезные болезни души протекают, когда тело остается в порядке. У него ничего не болит. Температура нормальная. Давление тоже. Потом, конечно, со временем, всё усиливающееся уродство души скажется и на теле. Проступят другие знаки, не те, которые возникают с болезнью тела, как бы тяжела она ни была. Расползутся трупные пятна на духовном уровне, проступающие сквозь материальный покров.
И во всём этом ну нет того мгновения, когда можно сказать: "Ну слава Богу, теперь так плохо, что хуже уже не будет. И завтра, если не начнется выздоровление, наступит смерть". Страданию, безумству, кошмару всегда остается, куда продолжаться. А смерть всё не наступает. Я насмотрелась на сумасшедших. От них даже оболочки человеческой подчас уже не остается, а они всё ещё живы. Лица одутловаты, обессмысленны, как морды спящих животных - да и то, физиономия моей собаки во сне выражала целые гаммы чувств - из угла рта течет слюна, а они даже не замечают. Не контролируют.
О Господи, Господи. Как верить в Тебя после этого?
Да моё сегодняшнее состояние - просто чудо самообладания, свободы, спокойствия, по сравнению с тем, в которое ввергла одна-единственная маленькая таблеточка с безобидным симпатягой-зайчиком.
Наверное, Дмитрий воспринял как предательство. Предательство по отношению к нему - да так, собственно, оно и было. Я встретилась с Филиппом, естественно, ничего не сказав жениху, более того, выдумала историю о встрече с однокурсниками - ничего глупее и трагичнее я сделать не могла, как пойти на то сомнительное свидание.
Но я отчаянно боролась с Дмитрием - хотя и любила его. Нет, именно потому, что любила. Может показаться непонятным, но кто чувствует, что я в чём-то похожа на него самого, поймет. Остальным объясню: я сопротивлялась тому, что в мою жизнь пришел человек, и заявил на меня свои права как на нечто, ему одному принадлежащее.
Он стал довольно быстро просвечивать весь мой день: "Чем ты занималась? Куда ходила? Где была? С кем встречалась?" Характер этих вопросов спервоначалу был нащупыванием темы для разговора, я рассказывала о ярких впечатлениях, смешила его; потом вереница превратилась в ритуал, предваряющий разговор, и я отделывалась односложными высказываниями - уже были предметы поважнее, поинтереснее для обоих, и вызывала смутную и лёгкую досаду настойчивость Дмитрия. И вот теперь я должна была лгать, отвечая на вроде бы уже ставшие обычными расспросы.
Думаю, тогда, в период такого страшного помрачения рассудка, я и заставила Дмитрия потратить в один-два месяца весь запас терпения, веры, любви, заботы, предназначенный не на один год. Потому что воистину сверхчеловеческое терпение потребовалось от него, чтобы простить - или убедить себя, что простил - мою первую опрометчивую неверность, раннее предательство. Потом будут и другие. В браке люди всегда предают друг друга - впрочем, вне брака тоже. Конечно, мы не небожители, живём в определенных условиях, тисках, обстоятельствах, подчинены своим характерам, манерам, привычкам, всё это так успокоительно, приводить подобные резоны. Они не могут служить оправданием, а между тем служат им, потому что очень весомы. Как говорят, невозможно переоценить.
В растерянности, что крах все-таки состоялся, я как-то высказала эту мысль в разговоре с Наташей - потратили богатства, которые предназначались на всю жизнь, промотали в рекордно короткие сроки. Она ответила в таком духе: любовь не есть нечто, что имеет конец и что можно потратить, истощить, как денежные средства. Любовь - всегда обновляющихся источник, раз уж он открыт, выпить его весь вряд ли возможно… Это и так и не так.
Диалектика свободы учит, что можно совершить ошибку и поступив единственно честным способом, приняв единственное необходимое решение.
Да, я проклинала тот день, когда познакомилась с ним. Но никогда не думала, что тот день мог бы не состояться.
И ни потом, ни теперь, ни до того, ни после я не сожалела, что вышла замуж и что мы венчались. Я как-то записала в дневнике: один из немногих поступков, которые я совершила сознательно и правильно во всех смыслах слова.
И все-таки я сделала тогда ошибку.
Ума не приложу, как одно может сочетаться с другим.
Заварю-ка я себе ещё чаю, мой невидимый и невиданный собеседник. Нам ведь некуда торопиться, не так ли? Ты всё ещё слушаешь меня? Терпишь? Ты внимателен? Я тебе интересна? Дальше ведь до самого конца ничего другого так и не будет. Удивительного поворота, цепляющей метафоры, занятного сочетания слов, интеллектуальной новинки… Ничего.
Я стараюсь вносить сюда только то, что прожито, усвоено, овеяно, оглажено, обласкано раздумьями. Что очень важно мне. Но будет ли важно тебе - не имею понятия. Перебирая московские встречи, пассажи, обстояния, вижу их колоссальное однообразие. Конечно, некого винить - кроме себя, некому указывать на подобную улику. Моя жизнь, и проживаю, как проживаю. Среди всех эпизодов только в нескольких дрожит звенящая игла, пронзающая сердце. Их-то и пытаюсь вшить в ткань текста. Остальное, что я помню, слишком безопасно для кокона, в который завертываешься. Наполнено неистинным, неправедным. Слишком уютно, порой упоительно, порой просто забавно, весело. Таких я могла бы набросать, хватает. В них даже были бы в известной и достаточной мере обобщения.