- Хотел. Но всему свое время. Нельзя нарушать ход вещей. А ты его нарушил. Теперь надо платить по счетам, Шемихаза.
- И каков же этот счет, Михаэль?
Михаэль не ответил. Он стоял, рассматривая бывших соратников.
- Н-да… А вы изменились… Размякли, расслабились. Рамиэль вон даже потолстел!
Рафаэль и Сариэль хихикнули. Улыбнулся и Габриэль. Шемихаза и его спутники хранили спокойствие. Они ждали вердикта. Но Михаэль не торопился.
- Что, женщины настолько сладки, что вы перестали быть воинами? Вся ваша сила была извергнута в их тугие нежные тела? Что вы дрожите? Натаниэль, ты же всегда был самым остроумным, чего ж молчишь? Страшно?
- Нет, не страшно, - сказал Натаниэль. - Жду, когда ты перестанешь глумиться, хочу услышать суть, зачем пришел.
- А ты мне не указывай, что и когда говорить! - разозлился Михаэль. - Я тебе не твои похотливые дружки, я тебе никто, понял? И вы нам всем больше никто. Поэтому будете стоять и слушать, а я сам решу, когда и что сказать, ясно?
Натаниэль и Езекиэль дернулись было, но вовремя остановились, опять натянув на лица каменное выражение. Габриэль на всякий случай придвинулся ближе. Рамиэль вроде только с ноги на ногу переступил, но встал так, что преградил ему дорогу. Обстановка накалялась.
- В общем, решение такое, - помолчав, начал Михаэль. - Назад вам, сами понимаете, пути нет. Но и здесь вы оставаться больше не можете. Люди, которых вы развратили своими ненужными знаниями, исчезнут с лица земли. Все, кроме одного.
- Кого? - не выдержал Езекиэль.
- Не скажу. Он единственный, кто не получил от вас никаких знаний, поэтому он будет жить как положено. И он, и дети его, и внуки его, и потомки его. И вы к ним не будете иметь никакого отношения. Это понятно?
- Понятно.
Внутри у всех четверых кричала и рвалась наружу страшная боль, мир вокруг был заполнен отчаянием, от которого нет спасения, только выхода не было, ничего нельзя было сделать. Это был конец. Но внешне они оставались невозмутимыми.
- Дальше. По поводу вашей братии. На землю вам теперь вход воспрещен. Наверх - тоже нельзя. Так что сидите, сами знаете где. Будете выполнять самую грязную, самую черную работу, которая отныне с нас снимается. Нам за верность даровано выполнять только самые приятные поручения. А вам - в дерьме возиться. Навсегда. Это тоже понятно?
- Понятно. - Шемихаза судорожно сглотнул. - Когда?
- Когда надо! - оборвал Михаэль, и четверка, развернувшись, отправилась в обратный путь.
Шемихаза и его соратники остались стоять, молча глядя на вестников, пока те не превратились сначала в черные точки, а потом и вовсе не исчезли с горизонта. Каждый из них не произносил вопроса: "Что делать?", на который не было ответа. Оставалось только ждать.
У хижины, затерянной в глухом ущелье, сидел старый Ламех и смотрел на поле, ожидая всходов. Вот так каждый день - просто сидел и ждал. Он давно жил вдали от всех, не прибившись ни к одному селению, поэтому пришествие учителей мудрости прошло мимо него.
Жена его, несмотря на возраст, была беременна первым ребенком. Вот так получилось. Он сам удивлялся.
- Ну, здравствуй, Ламех, - раздался за спиной чей-то голос. Он обернулся. На него, улыбаясь, смотрел непонятно откуда взявшийся высокий и красивый человек. Улыбался широко, прямо весь светился.
- Здорово, - буркнул Ламех, еще не зная, чего ждать от таинственного незнакомца.
- А что так неприветливо? Ну да ладно. - Человек присел рядом с Ламехом, стал смотреть с ним в одну сторону. На поле. Помолчали.
- Какие виды на урожай? - поинтересовался гость.
- Тебе-то что за дело? - опасливо спросил Ламех. - Какой тебе интерес к моему урожаю?
- Никакого, - все так же весело ответил красавец. - Но с чего-то надо разговор начинать, правда?
- Я тебя не знаю и разговаривать с тобой не собирался. - Ламех потому и жил вдалеке от всех, что был неимоверным грубияном. Не уживался он с людьми. А жена что - жена привыкла. Казалось, и не замечала.
- А придется, - улыбнулся незнакомец.
Снова повисло молчание.
- Сына назовешь Покоем,-неожиданно строго вдруг произнес гость.
- С чего вдруг?
- С того вдруг. Так надо. И не вздумай со мной шутить, понял?
Ламех повернулся, чтобы по достоинству ответить наглому пришельцу, но того уже не было. Исчез. Растворился.
"Ну, так назову Покоем, - неожиданно для самого себя подумал Ламех. - Какая разница? Может, и вправду так и надо".
Покой валил деревья одно за другим, обрубал сучья, с трудом оттаскивал бревна на открытое место, складывал, скреплял их между собой, смолил промежутки, затыкал их лыком, содранным с тех же деревьев, а затем повторял все сначала. Он не знал, что делает и зачем, но монотонно повторял движения: почему-то ему казалось, что надо торопиться, можно не успеть.
К чему успеть или чего не успеть - неясно. Но ясно, что работать надо было постоянно. А как иначе?
Утром вставал и начинал валить деревья, вечером, когда уже глаза не видели, куда бьет тяжелый топор, заканчивал. Падал, обессиленный в своем шалаше, с рассветом вставал - и опять.
Жена приносила ему на делянку раздавленную и размоченную в воде пшеницу, он ненадолго останавливался и, пока она кормила грудью их третьего, быстро-быстро руками собирал эту кашу и отправлял в рот.
Небо постепенно затягивало тучами, вот уже и солнце скрылось за темным облаком, несколько тяжелых капель упали на лицо Покоя. Он вытер капли пальцем, внимательно осмотрел влажную кожу.
- Сейчас дождь будет, - сообщил он жене. - Зови сюда детей.
* * *
Натаниэла с Анатолием вернулись под утро. Урчащий вапоретто подвез их к самой яхте. Толик побитой собакой отправился втирать что-то оправдательное Марине, которая смотрела на меня, как бы говоря: "Ну вот зачем он это делает? Неужели он не понимает, что этого не надо?" А Наташа, непривычно неулыбчивая и без неизменной сигареты, увела меня на корму.
Мы молчали и смотрели, как просыпается туристическая столица мира, как постепенно заполняется народом знаменитая площадь перед знаменитым собором, как поднимаются ввысь проснувшиеся наглые голуби.
- И тогда они утопили их всех, - срывающимся голосом сказала Наташа. - Всех до единого. Всех наших детей, всех наших женщин. А те беззащитно смотрели в небо, ожидая, что мы вернемся и спасем их. Наши дети: и красивые высокие исполины, и маленькие, что только-только начали ходить, и совсем младенцы, что сосали материнское молоко - все захлебнулись водой, которая была всюду, заполнила все вокруг, снесла наши дома и залила наши посевы. Ничего не осталось, только вода.
И любимые наши до последней минуты хватали ртом воздух и поднимали детей над головами, пытаясь спасти, прежде чем водоворот утянет их на дно и вода заполнит их легкие, а мы смотрели на это и ничего не могли сделать. Ничего. Даже умереть. Понимаешь? Даже умереть не могли. Мы могли только смотреть, как гибнет все то, что мы любили, и все, что мы построили. А на земле остались только вы.
- Ну а я-то чем виноват?
- Да ничем, конечно. Ты - ничем. - Наташа помолчала. - Просто иногда лучше умереть. Да не всем дано.
Повисло молчание. Я знал, что сейчас будет, но почему-то, сам себе удивляясь, боялся меньше, чем думал, что буду бояться.
- Надеюсь, ты понял, что момент настал? - спросила Натаниэла. - Но ведь тебе грех жаловаться, правда? Совсем неплохо получилось на этот раз.
- Да, - согласился я. - Неплохо, конечно. А уйду я - с лицеем-то что будет?
- Все будет в порядке. - Она даже не улыбнулась. Вообще, она больше не была похожа на Наташу, теперь это была Натаниэла. И ей надо было повиноваться. Вот просто надо было повиноваться, и все. А почему, зачем - не важно, это глупые земные вопросы.
- Я тебе обещаю, что с лицеем все будет хорошо. Ты же мне веришь?
- Конечно, - я попытался улыбнуться. - Марина…
- И с ней все будет хорошо, не переживай. Лицей получит за тебя страховку, а она будет назначена распорядителем этих денег, так что руководство проектом перейдет к ней. Да Марина, по сути, и так им руководит, так что…
- Ну что ж, если ты все так продумала. Выхода, я так понимаю, нет?
- Нет.
- Тогда - вперед. - Внутри все ухнуло, но ведь деваться и правда было некуда.
- Вот и славно. Марина! Анатолий! - позвала она. - Хватит отношения выяснять! Я вам там столик заказала в кафе на площади, сходите позавтракайте. Там вкусно. Когда еще выдастся случай позавтракать на площади Святого Марка! А мы тут в свою очередь с Александром разберемся пока, хорошо?
Ну и кто б ей сказал: "Нет, не хорошо"? Женщина, которую я любил, села вместе с мужем в вапоретто, и катер, развернувшись, отвалился от борта, затарахтел в сторону площади, заполненной разноязыкой толпой. А мне уже совершенно не было страшно. Потому что внутри теперь колыхался яркий теплый свет, и я очень старался оставить его в себе до самого конца.
- Да никакой это не конец, - в последний раз встряла в мои мысли Натаниэла. - Это, братец, только начало.