Наконец… наконец он заплатил нужную сумму, и она протянула ему пачку самого обычного парацетамола. Ли Джин схватил лекарство и начал судорожно распаковывать. Он продолжал открывать пачку и на улице, под дождем, хотя эти таблетки не могли снять его боль, о чем ему было доподлинно известно.
- Ну скорей же - ты не можешь подождать до машины?
- Нет, Алекс. У меня голова раскалывается. Садись в машину, если я тебя задерживаю.
- Па, клянусь, Рубинфайн похож на… как это сказать?.. на параноидального шизофреника. В закрытой машине сидеть рядом с ним просто опасно.
- Алекс, пожалуйста! Будь оно все проклято!
- Пятнадцать лет - еще тот возраст для мальчишек. У них в пятнадцать это всегда начинается. А ты не думаешь, что у той девицы в аптеке рак кожи?
- Родимое пятно всего лишь.
- Разве тебе не хочется, чтобы оно выросло и закрыло все ее лицо?
Они сели в машину.
- А его нога, - медленно говорил Рубинфайн, словно растягивая удовольствие, - в тяжелом ботинке наступила прямо на лицо Папаши. Сечешь? На его лицо. Ботинок. Лицо. Ботинок. Фильтруешь базар? Спикаешь по-аглицки? Ничего ты не представляешь - ботинком по лицу.
Адам, который считал себя правым, начал шепотом оправдываться, так что слышал его один Господь:
- Боже, я только хотел сказать…
- Проклятье, да угомонитесь вы!.. - прикрикнул на них Ли Джин.
Рубинфайн, старший из детей, потянулся вперед, схватил бутылку с минералкой, кряхтя открыл ее и поставил на место.
ЯХВЕ
Они сидели в припаркованной машине, а Ли Джин шарил где-то внизу в поисках термоса с чаем. Шел спор по поводу шкалы популярности - десятка у Майкла Джексона, а единица у некоей чернокожей артистки с выкрашенными в зеленый цвет волосами, которая играла инопланетянку Колиг в фильме "Битва за Марс". О’кей, но какую оценку по этой шкале получал Амбал?
- Трояк, - сказал Рубинфайн.
- Шесть, - заявил Ли Джин.
Мальчишки презрительно хохотнули.
- Три с половиной, - выдал Адам.
- Два и одна десятая, - изрек Алекс Ли.
- Всю жизнь будешь изображать Главного Королевского Умника, Алекс.
- Нет, вы послушайте, на самом деле. Каждую субботу почти десять миллионов человек смотрят передачу "Мир спорта". Полагаю, именно столько. Население Великобритании составляет примерно сорок девять миллионов. Значит, двадцать один процент. То есть два и одна десятая. Точный расчет. А вам дай волю, так вы скажете, что и Америки на свете не существует.
- Алекс Ли Тандем, ты только что выиграл звание Самого Полного Идиота Года. Тебе полагается премия. Пожалуйста, получи свой приз. А после этого молчи в тряпочку.
- А ты хоть имеешь представление, сколько он весит? - спросил Ли Джин и отвел в сторону руку Рубинфайна, готового нанести "призовой" удар. - Сам ведь прекрасно знаешь, на какой реальный поединок мы едем. Ведь понимаешь, какой он великан?
Адам подался вперед с тем выражением недовольства и удивления, какое Ли Джин видел на лицах пациентов, когда приближался к ним со шприцем. Наморщенный лоб, лицо слегка перекошено, в нем есть нечто магическое.
- Амбал.
- Па! Ну не будь таким наивным. Там все заранее расписано. Будут мять друг друга как по-настоящему или совсем по-настоящему, но исход предрешен. Всем это прекрасно известно. Так что без разницы, сколько он весит. Все равно не выиграет. Не может выиграть.
- Сорок пять стоунов он весит. Сорок пять. А теперь: видите эти деньги? - Ли Джин, усмехаясь про себя, вынул из кармана три фунтовые купюры и ручку и положил их на приборную доску. - Сейчас я напишу на них ваши имена. И если Амбал проиграет, каждый из вас получит по фунту.
- А что мы должны будем сделать, если он выиграет? - спросил Рубинфайн.
- Всегда быть хорошими мальчиками.
- Да? Отлично. Дром-дром.
- Сейчас улечу!
- Потрясно.
Ли Джин аккуратно написал имена на купюрах, а потом церемонно разложил их на приборной доске, словно человек, у которого в этом проклятом мире еще куча времени.
- Я свою возьму сейчас, - заявил его сын, потянувшись к купюре. - Папаша - да! Победа - всегда!
Мальчишки часто говорили слоганами. Сам Ли Джин вырос среди простеньких избитых выражений. Они сильно проигрывали современным слоганам.
- Возьмете их, если и когда выиграете. - Ли Джин сделал серьезное лицо и накрыл купюры ладонью. - Вот и Альберт-Холл.
Это слово звучало магически, и были тому причины.
Дело вот в чем. Когда королева - будущая - Виктория впервые встретила принца Альберта, она совсем не была им очарована. Ей едва исполнилось шестнадцать. Он был ее кузеном. Они мило общались, но говорить о "вспыхнувшем чувстве" или "любви с первого взгляда" не приходилось. Однако тремя годами позже он пленил ее сердце. Это была "любовь со второго взгляда". К тому времени она уже стала королевой. Сыграло ли это какую-то роль? В истории про то, как Виктория влюбилась в Альберта при второй встрече, а не при первой, хотя большинство девушек, которые намереваются влюбиться, непременно сделали бы это при первом же знакомстве с избранником?
Трудно сказать. Но точно известно, что после этой второй встречи Виктория описывала Альберта в дневнике как "необыкновенно симпатичного", "с такими красивыми глазами" - "мое сердце забилось сильнее". И ему было сделано предложение, что наверняка кажется необычайным нам, привыкшим считать людей викторианской эпохи чопорными и старомодными.
Виктория и Альберт поженились, и у них было девять детей, что никак нельзя отнести на счет чопорности. Невольно задумаешься, какова была королева в постели - наверняка с какой-то своей, женской изюминкой. От фактов никуда не денешься. Вот еще один: когда Альберт умер, Виктория хранила его бритвенные принадлежности, наполняла до краев чашечку с водой, приносила ее каждое утро в спальню, словно он собирался бриться. Сорок лет она носила траур. Сейчас бы такое обозвали невесть как. Например, депрессивный синдром, психопатология. Но в конце девятнадцатого века большинство людей, за небольшим исключением, называли это любовью. "Ах, как она его любила!" - говорили они, качая головами, и покупали за два пенса букетик цветов на рынке Ковент-Гарден или еще где. Большинство нынешних синдромов именовались в ту пору гораздо проще. И все тогда было проще. Вот почему многие любят называть викторианскую эпоху "старыми добрыми временами".
Еще кое-какие факты.
На обширной мозаике, которая покрывает весь фасад Альберт-Холла, сделана надпись:
ЭТОТ ЗАЛ ВОЗВЕДЕН ДЛЯ ПОДДЕРЖКИ И ВО ИМЯ ПРОЦВЕТАНИЯ НАУК И ИСКУССТВ, А ТАКЖЕ ТВОРЕНИЙ РУК ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СО ВСЕХ КРАЕВ ЗЕМЛИ СОГЛАСНО ЗАМЫСЛАМ АЛЬБЕРТА, ПРИНЦА-КОНСОРТА.
Ко времени открытия дворца, в 1871 году, принца уже не было в живых, так что можно лишь догадываться, насколько претворены в жизнь его замыслы. Виктория, очевидно, считала, что с этим все в порядке, потому что открыла дворец сама и дала высокую оценку большому красному эллиптическому сооружению с неожиданно обнаружившимся недостатком - сильным эхо. Но королева часто здесь бывала до конца своей жизни. Вообразите: она ходит по Альберт-Холлу одна или в сопровождении единственной фрейлины, гладит потертый красный бархат кресел, с тоской думает об ушедшем супруге и претворении в жизнь его замыслов. Виктория абсолютно уверена, что точно знает и знала, чего хотел Альберт и каково было бы его мнение по тому или иному вопросу - именно к такому типу женщин она принадлежала. Усилиями королевы ее скорбь и печаль по поводу кончины супруга стали скорбью и печалью всей нации. Виктория ставила ему памятники, называла его именами улицы, музеи и картинные галереи. Замыслам Альберта и ему самому надлежало стать для Англии чем-то знаковым. Чем-то выдающимся. Не только статуей усача, по-немецки полноватого, приучившего нас наряжать на Рождество елки, но общим любимцем, всеми ценимым. Виктория сама за всем следила. И всякий раз, как появлялся новый памятник, новое здание, все, до последней белошвейки и трубочиста где-нибудь в нищем Уйатчепеле, восклицали: "Ах, как она его любила!" Виктория скорбела на людях, и люди скорбели вместе с нею. Еще одна причина, почему ту эпоху называют "старыми добрыми временами". Переживания были общими, и голоса звучали в унисон, как в сельской церкви, когда местный хор затянет гимн.
И факты напоследок.
Всем ясно, что обтекаемое выражение "науки и искусства" хорошо звучало только при открытии Альберт-Холла. "Науки и искусства" означают живопись, скульптуру и химию-физику, склянки-пробирки одновременно. Общие красивые слова, и ничего особенного за ними не стоит. Но Альберт-Холл - можете поспорить, если хотите, - наполнил это выражение совсем другим смыслом. Акустика в этом эллиптическом гигантском строении была отвратительная - легкий шепот, прозвучавший в партере, слышался повсюду, - но там демонстрировались интереснейшие вещи. В 1872 году, например, показывали, как используют азбуку Морзе. И некая Глэдис, расположившаяся в кресле номер семьдесят два блока рядов "Д", шептала сидящей рядом Мэри:
- Чем он там занимается, Мэри, милая?
- Не иначе, как что-то выстукивает, дорогая.
В 1879 году в Альберт-Холле публика впервые любовалась электрическим освещением. И некий мистер Сандерс (кресло сто одиннадцать, блок "Т") заметил на ухо своему племяннику Тому:
- Чудеса да и только! Непостижимо, будь я проклят!