5
Хоронили женщину.
Из дома напротив.
Играл духовой оркестр, крышка гроба стояла у забора, лошадь ела сено, подруги лили редкие слезы.
Не плакала только старуха соседка. Сидела в сарайчике и смотрела оттуда на лошадь. Сидела, сложив руки на коленях, и смотрела: то ли повидала много смертей, то ли не оставалось влаги в глазах.
Похороны расстроили всё утро. Из-за похорон нельзя было пройти на пляж, и они оставались в мазанке, затворив двери, слушая глубинные вздохи геликона и грохот барабана. Застучали лошадиные копыта, заскрипела повозка, звуки стали удаляться, затихая за поворотом, но они еще долго не выходили из комнаты.
"Нашлась девочка, звать Люда. Голенькая, с розовым бантиком. Родители, потерявшие ребенка, подойдите к радиоузлу пляжа".
Радисту было тошно. Тощий, жилистый, дочерна загорелый, в шляпе и плавках, он изнывал от жары-безделья, взывая в микрофон:
- Бабоньки! Перегрелись? Иду на вы!
Мужчины в море возбужденно хохотали и заглатывали соленую воду. Мужчины на берегу тоже хохотали, заглатывали теплое пиво.
Одурев сверх меры, радист включал усилитель на полную мощность, и громко, на все окрестности, разносился стальной, раскатистый призыв:
- Внимание! Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем важное сообщение!..
Мужчины на песке вздрагивали, женщины замирали на лежаках.
- Сегодня! В двадцать часов пятнадцать минут! По московскому времени!..
Голос достигал немыслимых высот. Голос густел, становился осязаемым, будто сообщал о начале войны, скоропостижной смерти отца народов или о вселенской катастрофе. Голос, который пугал с пеленок, не давая передохнуть.
- Состоится! Одночасовая прогулка! На теплоходе "Иван Березняк!" С выходом! В открытое! Мор-ре!..
- Чтоб ты провалился! - кричали с лежаков истеричные женщины. - Напугал, зараза, аж руки трясутся…
- Голову тебе оборвать! - кричали из воды нервные мужчины. - Добалуешься у нас, щенок…
А он неспешно, буднично, перечислением заслуг покойного:
- На теплоходе "Иван Березняк" буфет…
Долгая пауза и громогласный финал:
- …не работает! Повторяю…
"Нашелся мальчик, панамка в клеточку. Родители, потерявшие ребенка, подойдите к радиоузлу пляжа".
По утрам она уходила за высоченный забор, который громоздился на берегу, прочный, устойчивый, без единой щелочки, как у секретного объекта.
Женский пляж - секретный объект.
Поскучала до смуглой прелести, пококетничала с радистом, и он допустил ее к микрофону.
- Нашлась женщина, - призывно понеслось по окрестностям, - в нескромных одеяниях. Чувствительна, привлекательна, еще хоть куда. Обнаружившего пропажу просят срочно подойти к радиоузлу пляжа.
К будке сбежались мужчины. Стояли кучно, возбужденно переговаривались, - ночью она сказала обидчиво:
- Все тебе завидовали. Все!..
Мазанка была на две комнаты. За стенкой поселилась мама с пухлой, белобрысой дочкой-дурой, которая была уверена, что за деньги попадет в университет. Дочка перемигнулась на пляже со знойным грузином, покрытым мужественной порослью, и сообщила по секрету соседям, что ночью ее украдут.
- Он полезет через ваше окно. Так мы договорились.
- Я буду спать, - решила Зисл. - Пускай лезет.
- Я спать не буду, - решил Финкель. - Как бы тебя не украли…
Но в окно никто не полез, ни в ту ночь, ни в последующие. Дуру-дочку не украли, таких не крадут; скорее умыкнули бы ее мамашу, солистку танцевального ансамбля, привлекательную не по возрасту.
Утром оглядела его внимательно, как увидела впервые, сказала нараспев:
- Ты, Финкель, полез бы за мной в окно?
- Куда угодно, - ответил. - Мне без тебя - погибель.
Это ей не понравилось.
- В наивности твоя сила, Финкель, даже обманывать не хочется… Что ты прилип ко мне? Вон сколько красоток, всегда пожалуйста! Ты, Финкель, недостаточно безрассуден.
Повинился:
- Недостаточно.
- Это мы поправим.
Увлекла на ночной пляж, уплыли за буйки, ушли на глубину в иное бытие, невозможное на суше, - дыхания хватило на многое. Был восторг, была и боязнь столкнуться с холодным, скользким подводным существом, с его прикосновением к обнаженному телу. Уходили на дальний берег, купались, собирали камни, обкатанные волной; груду камней распихали по карманам, чтобы не платить за перевес багажа.
Самолет взлетел, и ребенок по соседству потянул к ней руки:
- Дай бусики.
- Не могу, - ответила без улыбки. - Подарок мужчины. Вот этого.
Ему сказала:
- Глупые мы, глупые, Финкель. Родили бы теперь мальчика… - взглянула коротко, впритык, оценив и приняв к сведению.
6
Был Новый год.
Немалые его надежды.
Пузырилось шампанское. Столы привлекали снедью. Женщины завлекали нарядами.
Прослушали бой часов с Кремлевской башни, прокричали "ура", выпили по первому бокалу, и Зисл сказала:
- Выхожу замуж.
- За меня?
- Нет, Финкель, не за тебя. Была вольной пташкой, стану птицей окольцованной.
Ночью бродил возле ее дома, пьяный от вина, обиды, жалости к самому себе, грозил кулаком этажу ее обитания. Подвыпивший дядечка не мог попасть в свой подъезд, промахиваясь с каждой попыткой, и Финкель сообщил ему доверительно: "Мне кошки дорогу перебегают. Черные-пречерные. Повсеместно и неукоснительно". Дядечка ответил обреченно: "Всем перебегают…" - и снова не попал в дверь. Финкелю не понравились его слова: "Что бы ты понимал, алкаш! От меня женщина уходит, ясно тебе?" Тот ответил: "Женщина - она от всех уходит…" Закричал, затопал ногами: "Прекрати сейчас же! Не покушайся на мою исключительность!" Втолкнул дядечку в подъезд.
Назавтра она сказала:
- Не выхожу, не выхожу… Я передумала.
Развеселилась, закружила его по комнате:
- Обиделся? Нет, ты обиделся? Как тебе непросто будет со мной…
Светофоры зеленели, когда торопился к ней, машины расступались услужливо, водители пропускали без прекословия. В палатке над бурливым потоком, под кленового листа пожар, они заползали в широченный спальный мешок, скроенный на двоих, засыпали в обнимку, вдыхая общие выдохи. Или спиной к нему, бедрами в выемке его живота, как чашка и блюдце, ее чашка, его блюдце. "Не выкладывай себя, Финкель, - остерегал незабвенный друг, - всего не выкладывай. Что-нибудь оставь про запас".
Встречи продолжались. Продолжалось мучительное ликование. Впопыхах. Урывками. Жгучим верховым палом по макушкам сухостоя, под ураганный ветер, не опускаясь до корневищ. "Мы еще до или уже после?" - "До. Всегда - до. Что ты затих, Финкель? Скажи слово". - "Можно я буду любить тебя молча?.." Возле нее было блаженно засыпать, не ощущая веса тела, и открывать поутру глаза в ожидании неотвратимого, словно выдали ее временно, на подержание, но скоро подойдут и отнимут. "Не по заслугам, - скажут. - Не по мужским вашим достоинствам".
- У тебя хороший характер, Финкель, - говорила, примериваясь. - С тобой можно жить.
Любовь держится на тайне, на неисчерпаемости души, которая изумляет и покоряет. Звонила поздним вечером: "Финкель! Ставь чайник…", и он вставал на балконе, высматривая появление такси, хлопанье наотмашь дверью машины, стремительный пробег к подъезду. Останавливалась на мгновение, вскидывала голову - ждет ли, томится ли, взлетала по лестнице, не дожидаясь лифта, врывалась вихрем в распахнутую дверь: кофе без сахара, ломтик брынзы, обрывание пуговиц и крючочков.
Прибегала и под дождем со снегом, промокшая, продрогшая, - переодевал в сухие одежды, высушивал волосы, дыханием обогревал ступни ее ног, укладывал под пуховое одеяло. "А обласкать?" - "Непременно". Затихала, выговаривая молча, глазами: "Меня никто так не любил. Никто". - "Любовь? Разве это любовь?" - "А что же?" - "Жизнь моя".
Ранним утром бежали на работу, и она вставала посреди тротуара:
- Взгляни на этого юношу. Он влюблен, и всю ночь ему отвечали взаимностью.
- Откуда ты знаешь?
- Он же кричит. Всем видом своим: "Не с вами! Не с вами!.. Она со мной! Мы с ней!.."
- И я кричу?
- Еще как! Прохожие угадывают и наверняка завидуют.
- По тебе тоже угадывают?
- Ну уж нет. Мы умеем скрывать свои чувства.
Опускались на эскалаторе в подземные глубины станции "Арбатская", навстречу поднимались военные, много военных, она кричала: "Смотри, смотри, сплошные полковники! Раз, два, восемь…" - "Перестань. На нас смотрят". А она хохотала: "Одиннадцать… Пятнадцать… Двадцать восемь… Куда столько?" Продвигались в переходе метро, в пыльной его задавленности, посреди заспанного хмурого люда, под шарканье бесчисленных подошв, стиснутые, почти бездыханные, мелкими шажками под нависшим куполом, продавливаясь к поездам обуженными лестничными спусками, и она сказала: "Враг тот, кого толкаешь в спину. И тот, кто толкает в спину тебя". Ответил: "Я так не ощущаю". Взглянула коротко, стремительно и отвернулась, снова оценив, приняв к сведению.
А ему снилось: вот она раскрывает чемодан, наполняет его одеждой, аккуратно, неспешно, продуманно; поверх вещей укладывается крохотная собачонка с печалью в глазах, чтобы и ее упаковали, взяли с собой. Откуда она взялась, такая привязчивая, которую некому приютить? Не было у него собаки, никакой прежде не было. "Не распахивай душу, Финкель, - уговаривали знатоки, - потом не затворить. Беги от нее, беги, Финкель!.."
Утро без нее не начиналось, вечер не заканчивался. Можно ли притворяться счастливой? И как долго?.. Снова сказала:
- Выхожу замуж.
- Кто же он?
- Старше тебя. Умнее. Надежнее.