– Не перевелись ещё изрядные рукодельники, не только невегласами свет белый населён. Ну, а теперь – почивать. Поздно уже. Обоз снаряжён, заутре в путь. – Видя задумчивое лицо княжича, дядька спросил: – Коли не в силах, оставайся в Ростове со своим любимцем Страшко.
– Нет, нет, дядька, я не устал, пойду с тобою.
– Что ж, хоть ты ещё мал, но волостелю надо знать свою отчину. Да и мне спокойней, когда ты при мне.
На второй день пути переехали по ветхому мосту Нерль клязьменскую, поднялись на всхолмленную возвышенность. Вдали в низине развернулось огромное Клещино озеро. Казалось, не в Ростов ли вернулись, на озеро Неро.
– Вон и град Клещин, – дядька черенком плети указал на виднеющиеся вдали на берегу озера островерхие крыши башен. – Но до него ещё долго ехать, дай Бог, к вечеру прибудем.
Крепостица Клещина оказалась настолько ветхой и неухоженной, что невольно закрадывалась мысль: в Поднепровье таких развалюх не увидишь. Половецкий отряд в сотню воев пройдёт сквозь неё без труда. Вокруг небольшой деревянной церкви приютились дворы лепших мужей. С покосившимся заборником к церкви притулился двор священника с утлой избой под крышей из щепы. Чуть подальше, ближе к городскому частоколу, лепились не менее ветхие избы горожан, кое-где с завалившимися оградами. И только одна постройка недалеко от церкви с полуденной стороны отличалась более или менее свежим срубом о двух жильях под тесовой крышей. "Несомненно, это и есть жилище старшего боярина", – подумал посадник и направил туда своего коня.
Боярин опасливо смотрел на приезжих, пока посадник не объяснил, кто он и для чего приехал. Наконец расплылся в улыбке и, с усердием раскланиваясь, пригласил в дом.
– Как же, как же, слышали мы, князь прислал в Ростов сына. Облагодетельствовал батюшка, сирот своих. Располагайтесь в горнице, а я прикажу дворовым коней разнуздать, – суетился хозяин, прикидывая, как устроить и накормить гостей.
"Добро, что подъездного накануне не послал. Всю жизнь Клещина увижу, как есть, – размышлял посадник. – Пришлось даже разъяснять, кто, да зачем…– он задумался, а на лице хитроватая усмешка. – Глухомань! Сонное царство! И боярин, и челядины его ходят, как спросонья. Ужель и Суждаль таков же?"
Через порог вперевалочку, что-то причитая и квохча, как наседка, несла себя тучная боярыня, а за ней – весь выводок: два сына, три дочери. Встали в ряд, приветствуя посадника, без конца кланяясь.
– Волостелю нашему, княжичу Юрги Володимеричу, и тебе, посадник Гюрги Симоныч, наш хлеб-соль.
"Этого мне только не хватает, – приветливо улыбаясь, думал посадник. – Сейчас начнёт жаловаться на жизнь. Бабы есть бабы, они без этого не могут".
– Не обессудь, батюшка, вназвесть прибыл, не прибрано у нас. Послал бы подъездного упредить, мы бы всё приготовили.
– Ладно, ладно, хозяюшка, не всполахивайся. Нам с княжичем вели приготовить опочиваленку, а отроков моих пусть по избам разместят.
– Надолго ли прибыл, Гюрги Симоныч? – справился вернувшийся в горницу боярин.
– Да вот, как увидим всё, суд сотворим клещинской чади, полетное тебе установим, и далее пойдём. Тысяцкий бывает ли у тебя?
– Какое там, – безнадежно махнув рукой, ответил боярин. – Один управляюсь.
Со щемящим сердцем уехал посадник из Клещина. Безмятежное бытие, конечно, душу греет, но уж очень тосклива такая жизнь. Надо бы подымать ростовскую чадь из небытия, но как?
"Намаялся со мной княжич, – глядя с нежностью на дремлющего Юрия, думал дядька. – Ничего, пусть привыкает, а то иные дети нежатся возле отцов на княжьем дворе, не зная никаких тягостей телесных, и вырастают слабыми отроками. Таким жизнь тяжко даётся. Чем раньше научится преодолевать тяготы жизни, тем легче ему будет в зрелом возрасте".
Исподволь вкрадывалось ощущение, что печётся он о княжиче, как о собственном сыне. Наверное, так и должно быть, если князь передал Юрия, велев быть дядьке в отца место. И тут же в памяти всплывали образы жены, и только что рождённой дочери Хелги. Как они там без мужа, без отца? Особого беспокойства, впрочем, не было, поелику княгиня взяла их под опеку. А как было б хорошо, если б они были рядом! И Симоныч загадал: если князь возьмёт их с собой в Ростов, значит, быть посаднику и княжичу в Ростове долго.
Волей-неволей, но зависть на жизнь ростовских бояр откладывалась в подсознании. Знают только одну заботу мужи ростовские: множить свое богатство, ширить свои имения, да не забывать отправлять полетное князю.
На третьем дне пути заметно поредел плотный лес, и перед путниками раскрылись во всю ширь до – самого горизонта суздальские поля. На одном из многочисленных увалов посадник остановил лошадей. Огляделся. Что-то напоминало степь в низовьях Днепра. Но островки весёлых берёзовых рощиц среди необъятных полей говорили, что это совсем не Поднепровье, это другая земля, уютная и приветливая.
Георгий вдруг с тоской ощутил желание промчаться с ветерком на послушном коне, как это бывало в степи. Ему почудился запах усыхающей полыни.
– Э-эх, раздолье! Веди коней, – крикнул он отроку. – Вы езжайте, как ехали, не поспешайте за мной. Княжича не тревожьте, а я погуляю по суждальским полям. Воздух-то, каков! Надышаться вдоволь не могу!
Впервые за последнее время Георгий почувствовал, что он ещё молод, и в душе таится неистощимая сила, готовая к свершению чего-то невероятно большого. Он ещё не знал, что ему хочется сотворить, но чувствовал: это будет что-то изрядное, чему люди, вся чадь ростовская будут дивиться много-много лет. А потом, как это бывает всегда, забудут. Георгий улыбнулся своей озорной мысли, и ему захотелось тут же, сейчас, чем–то удивить людей по-доброму.
Он описал с версту круг по полю, разминая коня, и вернулся к возкам. Позвал Страшко в сторону.
– Я оставляю вас, а вы идите прямо в Суждаль. Здесь уже немного осталось, дорога прямоезжая, не заблудитесь. За княжича головой отвечаешь. В Суждале ступайте прямо на двор старшего боярина. К вечеру и я подойду. Уразумел?
Страшко кивнул, не решаясь расспрашивать.
Мало ли что взбрело в голову боярину, молод, горяч, может, жёнку, какую присмотрел, пусть потешится. Но Страшко совсем растерялся, когда посадник почти шепотом сказал:
– Что сейчас услышишь, никому ни словом не обмолвись. Возьми у нашего возницы сермягу и шапку, взамен отдашь ему мой опашень и клобук. – Страшко с глупым видом часто моргал глазами. – Ну, иди же, тащи сермягу. Да, чтоб никаких разговоров!
Переодевшись тайком, Георгий подошёл к своему тёмногривому, ободряюще похлопал ладонью по холке. Конь косился на хозяина красным глазом, пытаясь понять, что происходит, почему он в чужом одеянии. Георгий ловко вскочил в седло, молодцевато выпрямился, приподнявшись в стременах, "приласкал" коня плетью, и был таков, только пыль полетела изпод копыт.
В Суздале у привратницкой он спешился, с хозяйским размахом толкнул дверь, вошёл в избу, и тут же сам себя осадил, подумав: "Надо придержать свой норов, иначе суждальская чадь меня сразу раскусит".
– Хозяин! Добрые люди! Есть ли кто живой? – оглядываясь в прокисшем полумраке избы, подавляя волевой тон, крестясь на образа, вопрошал Георгий.
На пороге появился взлохмаченный мужик с клочьями сена в волосах. Он пристально оглядел пришельца.
– Здесь я. А ты кто таков? Чего тебе надобно? Пошто вопишь?
– Мир дому твоему и чадам твоим, – поклонился Георгий. – Странник я, пришёл в Суждаль издалека поклониться праху первосвятителей Феодора и Иоанна. Ночлега у тебя, хозяин, не прошу, только коня моего поблюди до вечера, до моего возвращения. Я отблагодарю. Да ещё одолжи мне посох, какой покорявистей, тяжко мне пешему ходить, ногами слаб. Ну что ты смотришь так недоверчиво? Куны у меня есть. Вот тебе ногата, а вернусь, ещё ногату получишь. Овса не прошу, дай хоть сена коню.
Мужик, почёсывая бороду, недоверчиво бросал взгляд то на странника, то на ногату, выложенную перед ним.
– Ужель мало двух ногат? Древодели за день столько не зарабатывают.
– А ты, часом, не конокрад? А то я живо стражников кликну, сведут они тебя к старшему боярину, тамо всё скажешь.
– Нешто я похож на конокрада? Подумай-ка, стал бы конокрад коня доверять первому встречному?
– И то верно, – чесал за ухом мужик, жадно поглядывая на ногату. – Сам-то отколь будешь?
– Днесь иду из Ростова. Хожу по Руси, смотрю, где лучше жизнь.
– Ну и где же лучше?
– Пока не ведаю. Всюду лиха хватает. А здесь, вижу, благодатно люди живут.
– Живём, как можем. Чем мы хуже других? – Ну, так что, договорились?
– Ладно, иди, пригляжу за конём.
– А скажи мне, – уже у порога, обернувшись, спросил Георгий, – вот ты к градским вратам приставлен, что яко люди идут в град беспрепятственно, кому надо и не надо?
– Ежели идут, знамо, так надо, – буркнул мужик. – До всего тебе дело есть. Старшим боярином так велено. Врата токмо на ночь закрываем, а днём всяк может идти к храму, али на торжище, али ещё по какой надобности.
Побрёл посадник по пыльным улочкам Суздаля, в руках посох, за спиной котомка.
Полдень – час отдыха. Казалось, безмятежную жизнь суздалян ничто не может потревожить. Город будто вымер. Даже петухи молчат. Лишь коты лениво блуждают вдоль заборов.