Среди монастырских келий высилась церковь святого Дмитрия. Она была меньше городского храма и отнюдь не ветхая. Над высоким бревенчатым срубом возвышалась крутая шатром крыша, на вершине которой серебрилась чешуйчатая глава с деревянным крестом. Рядом две свежесрубленные избы с двускатными тесовыми крышами. Чуть дальше – кельи-полуземлянки, стены коих едва возвышались над землёй. Пологие односкатные крыши – бревенчатые накаты, покрытые снаружи несколькими слоями берёзовой коры, а сверху – толстым слоем дёрна. Монастырь обустраивался, дел было много, а трудовых рук мало. Монахи кое-как временно ютились в землянках. Такое жилище они сооружали, чуть ли не за один день, было бы свалено несколько брёвен сосны, а топор и лопата были доступны каждому.
В одной из таких полуземлянок через открытую дверь Михалка увидел яркие отблески кузнечного горна и услышал звук ударов молота: цзинь-цзиньтук, цзинь-цзинь-тук. Монах-кузнец завершал трудовой день. Здесь же, вплотную к кузнице примыкает келья-землянка. Всё это Михалка видел в Печерском монастыре. Всюду монахи устраивали свой быт сами, и среди них было немало самых разных искусных мастеров.
Игумен Даниил – пожилой, сухощавый, с длинной седой бородой, глянул строго из-под бровей на неожиданно появившегося странника. Узнав Пахомия, поднялся из-за стола, заваленного свитками и книгами. Они по-братски обнялись, троекратно облобызались.
– Наперво хлеб-соль. Отведай нашей похлебки, кваску русленого, потом и поговорим. Пойду, кликну келаря, абы место приготовил. Просторными хоромами пока не обзавелись, ютимся кое-как, не обессудь.
Пахомий бережно достал из берестяного короба послание печерского игумена, с особым торжеством развернул из тряпиц и поставил на стол небольшие склянки.
– Се есмь миро, освященное владыкой и старцами печерскими.
– У-у-у, – радостно гудел игумен. – Не забывают нас печеряне. Божьей тебе благодати за сие потщание, доставил в сохранности.
Пахомий поведал, как поганые постоянно разоряют сёла, как уводят много христиан в полон, как Святополк с Мономахом потерпели жестокое поражение у Треполя на Стугне. А ещё, за лето до того, был мор в Киеве, только от Филиппова дня до мясопуста умерло семь тысяч человек. Ко всем бедам летось саранча истребила жито и траву.
Даниил внимательно, не перерывая, выслушал Пахомия и молвил:
– Не томи себя сомнением, подыщем тебе дело по силам и по душе. Аз, грешный, книжное дело задумал наладить, ищу мастеров разных, да вяло дело идет. Бери в свои руки? Помощника к тебе приставлю доброго. Подумай, ночь впереди. Пока же скажу вот что, – Даниил пристально смотрел на Пахомия и говорил вкрадчиво, будто доверяя сокровенное. – Ростовская волость пять лет без архипастыря. Почему? Богу, митрополиту, да князю сие ведомо. Князья на столе ростовском не задерживаются надолго. Летописание некому блюсти – ни князя, ни владыки нет. Но не должны мы дать пожрать мраку небытия деяния проповедников веры Христовой. Мы усердно храним наследие наших предшественников. Кто приидет после нас, должны знать, иже не попусту на этой земле мы потруждались. Вот и подумай, отче, кто должон писать летописец, чужак пришлый, коему все едино, что Ростов, что Переяславль? Или тот, кто знает сию землю, людей, их обычаи и давно минувшие дела?
Пахомий молчал, склонив голову.
– Что, брате, вмале сумняшеся?
– Честь великую мне оказываешь, справлюсь ли? А сомнение… – Пахомий нервно ёрзал по скамье.
– Ты говори.
– Ростов может недовольство явить, Суждаль пригород… Днесь в Ростов пришел посадник, надо бы с ним поговорить.
– Об этом не беспокойся, с ним найдем общий язык. Так или иначе, но мы по благословению Печерского игумена будем вести свой патерик. Ежели посадник будет свой летописец вести, одно другому не помеха. Но посадники и князья приходят и уходят, а Дмитриев монастырь основался здесь на века.
Всю зиму Пахомий разбирался с монастырскими книгами, налаживал изготовление пергамента с помощью суздальских помощников, а Михалка помогал братии по хозяйству, но особо проявилось его усердие в плотницких делах.
Часто по вечерам они вели беседы, вспоминая жизнь на юге, сравнивая с жизнью суздалян.
Однажды Михалка спросил наставника:
– Почему здешние зовут Поднепровье Русью? Нешто Суждаль не Русь? Откуда сие название пошло – Русь? Греки – понятно, потому что они греки, булгары – потому что они булгары, а почему же славяне назвали себя Русью?
Чешет за ухом Пахомий, сам-то никогда об этом не задумывался, вот и растерялся.
– Тяга у тебя, Михалка, к познаниям велика еси. Буквицы ты знаешь, читать можешь, тебе надо в книги заглядывать, там все ответы найдутся. Я так мыслю: Суждаль тоже Русь. Загородился Суждаль от других земель темными вятичскими лесами, потому и зовут Ростовскую землю Залесьем. И мы с тобой теперь суждаляне. Но угомонись же ты, довольно бубучить, поздно уже, твори молитву и ложись.
– А почему ты меня не склоняешь к постригу?
Опять задумался Пахомий, мудрёные вопросы стал отрок задавать. Отмахнуться от него? Нельзя, надо отрока готовить к самостоятельной жизни, ведь уже скоро…
– Сироты мы с тобою. Ни у меня, ни у тебя нет близких, а жизнь сложна, порой жестока. Человек силён родом-племенем. Там, на юге, распри, набеги. В свое время от безысходности оказался я в монастыре, а ведь не было у меня таких помыслов. Но, уж коли, так случилось, безропотно отдал вторую половину жизни служению Богу. И не сожалею об этом. Сожалеть о прожитой жизни – нет неблагодарнее занятия, недостойно сие человека. Надо смотреть в будущее. Здесь, в Суждале, мир и спокойствие. Ты мне яко сын, и хочу, абы у тебя жизнь была достойной, абы ты стал уважаемым человеком, обрел свое счастье, обзавелся семьей, чтоб возжег свой очаг. Моя жизнь – жизнь скитальца, и аз сам в том повинен. Не хотелось бы мне, абы и ты до конца жизни грел свои бока у чужого очага. И жить тебе надо в миру. Монастырь ограничит твой мир, а тебе нужен простор, нет у тебя дара на затворническую жизнь. Завещаю тебе, яко схоронишь меня, недолго уж осталось, уходи из монастыря, найди жену добрую, и воспали свой очаг, у тебя для этого есть руки мастеровитые и голова отнюдь не пустая. И станешь ты не последним из суждалян. – Пахомию вспомнился голос женщины, звучавший трепетно и одновременно гордо, и повторял: – Суждаляне мы, суждаляне… – язык старика заплетался, он засыпал счастливым сном на родной земле.
Лето тысяча девяносто пятого года близилось к осени. Дни стали заметно короче. Обширная земля привольно раскинувшаяся между Окой, Волгой, Сухоной, жила, не ведая о грозных событиях, происходивших на юге Руси. Но скоро эхо княжьих усобиц стремительным потоком ворвётся в Ростовскую землю, и все, от боярина до смерда, до самого последнего бобыля будут вовлечены в невиданную доселе ломку вековых обычаев, всего патриархального уклада жизни. Пока же размеренное бытие ростовской чади шло, как всегда, изо дня в день и, казалось, так будет вечно.
Княжий двор к зиме основательно обустроили. Погреба и бретьяницы полны припасов: мясные и рыбные копчености, вяления, соления. Березовыми дровами забиты до отказа навесы вдоль всей дворовой ограды, глаз радуется – печам не дадут остынуть вплоть до поздней весны. Осталась у посадника одна забота – собрать и отправить князю полетную подать, оставив треть на ростовские нужды.
– Самое время идти в полюдье. Посмотрим, Юрги, землю Ростовскую и чадь, её населяющую. Себя покажем, пусть люди ведают, что княжич на столе отчем сидит. Хочешь свою волость повидать? Не передумал?
Юрий был рад предстоящим путешествиям. Он уже успел отдохнуть от долгого пути из Переяславля. С детским любопытством княжич жаждал видеть новые места, грады, веси, бесчисленные реки и озера.
– Знамо, хочу. А куда мы пойдём, какие грады увидим?
– Наперво, пойдём в ближние пригороды – Клещин, Суждаль. Опричь сих градов есть ещё Белоозеро, Устюг. Туда пойдём по первопутку, санным путём. До Клещина два перехода. На половине пути есть погост, там заночуем. Говорят, там дороги торные, есть мосты и гати. А потом в Суждаль наведаемся. Поедем в возках, надобно посмотреть не только грады, но и поселения по пути, где, какие угодья и в каком они состоянии.
– Вельми много всего ты ведаешь, – с завистью вздохнул княжич.
– Я не терял время даром. Выведывал у местных людей, где и какие пути из града в град ведут. С нами будут местные ведцы. Опричь того, вот у меня что есть, – дядька достал с полки свиток пергамента и с гордым видом развернул его на столе перед княжичем.
– О-о! – восхитился Юрий. – Откуда это у тебя? Я раньше не видел… – княжич запнулся, не зная, как назвать завораживающие воображение извилистые линии, множество буквиц и всяких непонятных знаков.
– Называется это "Начертание земли Ростова Великого". Старший боярин, Бута Лукич, у какого-то старика выменял за мешок мягкой рухляди. Сказывают, содеяно "Начертание" ещё во времена твоего прадеда князя Ярослава. Мудрый был твой прадед. А я хочу заказать список с сего "Начертания", да пока ещё не нашел доброго изуграфа.
– А как сие "Начертание" содеяли? Кто содеял? – загорелись глаза княжича, он не мог оторвать глаз от пергамента. – Как изуграф мог видеть единым взором всю землю Ростовскую?! Надо птицей летать, чтоб так видеть всю землю.