– Ну, а сам-то с княжичем, надолго ли пришёл в Ростов? – напрямую спросил Бута Лукич. – Мелькнули тут у нас мимоходом Мстислав, Ярополк, ажо разглядеть их не успели.
– Сколь долго быть мне здесь, князь не сказывал. Когда с ханами половецкими ряд установит, тогда и в Ростов придёт ряд ставить. Хочет узреть всё своими глазами. А как скоро сотворит он замирение с половцами, Бог знает.
– Ну и то добро, что князь Владимир свою отчину в Ростове затвердил.
Посадник внимательно посмотрел на Буту, ничего не сказал, лишь слегка улыбнулся.
– Неспокойно днесь в Руси не только от половецких набегов, но меж князьями нет мира. Олег Святославич вернулся из изгойства, но не доверяет он Святополку. Ради мира в Руси Владимир Всеволодич уступил Олегу Чернигов, но всё одно Святославич волком смотрит на двоюродных братьев. Теперь вот свою волость отдал в зажитье половцам, крепка у него дружба с погаными. Нешто князь русич может такое допустить? Чужак он на земле отчей.
– А скажи, Гюрги Симоныч, вот ты пришёл в Ростов посадником, как днесь мне быти, тысяцкому? Я дружину ростовскую от отца преял, и ростовские мужи утвердили сие своей волей.
– Тебе, Бута Лукич, всё сразу подавай. Прежде мне надо оглядеться, людей посмотреть и послушать, в обычаи местные вникнуть.
– Добро, – кивал головой Бута, ему явно пришлась по душе рассудительность молодого посадника.
– Я вижу, в Ростове боярская дума все дела вершит? Так ли?
– Не только бояре своё слово на думе сказывают, кончанские старосты, люди житьи тоже слово молвят от чади, их избравшей.
– То бишь, таково ростовское вече?
– Нам нет надобности вече скликать.
– Занятно, – задумчиво произнёс посадник. – А ты, Иван Степаныч, что-то всё молчишь, поведал бы о своих заботах.
– Я послушать тебя пришёл, да вот своим приятелям поддакнуть в случае нужды. Разучился словеса расточать. Было время, много говорил, да не нужны им оказались мои глаголы. Людей делами надо убеждать. О себе говорить нечего. Отчинным имением кормлюсь. Приезжай – увидишь. Тебя послушать – это вельми занятно.
– Что ж, за приглашение благодарю. Собираюсь по волости ехать, полетное надо собирать, да посмотреть землю и чадь, её населяющую. Чаю, все княжьи сёла в запустении стоят.
– Это верно, тиуны и старосты повсюду одинаковы, ежели за ними хозяйского глаза нет – все бездельники.
– Опричь Ростова и Ярославля, где я уже бывал, надо Суждаль, Клещин, Белозерск, повидать, послушать, что бояре тамошние скажут. И в твоё имение непременно загляну. Слышал я, село у тебя зело изрядное.
– Приезжай, облагодетельствуй. Ловы добрые устроим на вепря, али на красного зверя. Борзых у меня полон двор, и выжлятники знатные на всю округу.
– Так что, Бута Лукич, – посадник улыбнулся тысяцкому, – дай мне оглядеться, а потом будем с тобою думу думать, как нам власть делить. Я так мыслю, яко есть ты тысяцкий, так тебе и быти. Дружину вы держите на свои куны, так и держите далее. Потом поразмыслим основательно. Скажу прямо: через колено ломать местные обычаи не собираюсь. Мы все в воле княжьей.
– И то добро. А далее, поживём – увидим, как нам жить в благоденствии и мире, – повеселев, добродушно согласился Бута, и добавил непринуждённо, дружелюбно: – Молод ты, Гюрги Симоныч, но, вижу, зело благоумен. Ты, видно, моложе меня лет на…
– Двадцать мне минуло в новолетие, четвёртого апреля.
– Постарше я тебя на двенадцать лет, так что слушай советы старших – не пропадёшь, – с озорной улыбкой говорил Бута. – Ты уж не серчай, ежели что не так. Буду звать тебя по-приятельски – Симонычем, так уж у нас принято, доверительно и не обидно.
– Ну вот, Лукич, и договорились, – весело согласился посадник.
– Вот и добро, – удовлетворённо откликнулся Бута. – Ты, Симоныч, ежели надо, в любой раз кликни, сей же часец придём. А пока, будь здрав.
– Божьей благодати тебе, – перекрестил Симоныча отец Иаков.
– Жду, приезжай, – сухо, но гостеприимно молвил Иван.
ГЛАВА 5. СУЖДАЛЯНЕ МЫ
Соборный настоятель обрадовался, узнав, что чернец, прибывший с посадником, из Печерского монастыря. Пригласил к себе – есть с кем поговорить, узнать новости из святой обители.
– Добро пожаловать, брате во Христе, – открыл Иаков калитку своего двора. – Встречай, матушка, гостей из святой обители Печерской.
Попадья засуетилась, забегала дворня из клетей в горницу, из горницы в погреб, подавая всякие закуски.
– Прошу за стол, чем Бог послал. И потекла неторопливая беседа.
Отец Иаков был значительно моложе Пахомия, и, не смотря на свой сан, обращался к иноку с почтительностью. Но когда узнал, что Пахомий с отроком держат путь в Суздаль, в Дмитриев монастырь, лицо Иакова стало постным.
Дмитриев монастырь, основанный владыкой Исайей, быстро рос и становился в Ростовской земле духовным центром. Но не это вызывало ревность настоятеля ростовского собора. Дело в том, что игумен Дмитриева монастыря и настоятель суздальского городского храма отец Амвросий были в великой дружбе, а вместе с этим, росло доверие суздалян и поддержка монастырю. Эта дружба быстро поднимала значение Суздаля в Ростовской земле.
– Так, значит, в Суждаль? – холодно переспросил Иаков.
– В Дмитриев монастырь у меня послание от печерского игумена.
– Что ж подвигло тебя, отче, на склоне лет в столь дальний путь? Окромя послания, верно, и другие причины есть?
Пахомий покрутил в кулаке бороду и с задумчивостью молвил:
– Хочу, чтоб Михалка похоронил меня в родной земле.
– Ты, паки, из здешних мест будешь?
– Давно то было, тому лет сорок уже. Был аз молодец-удалец, Пантелеем звали. Родился в деревеньке под Суждалем. Случился за мной грех по молодости. Отец мой пас табун боярский, аз, грешный, у него в помощниках был. Любил по полю с ветерком промчаться. Однажды конь споткнулся в буераке и ногу сломал. Хотел меня боярин в железо заковать, да полным холопом сделать. А в это время через наши края дружинники киевского князя проходили. Отец и говорит мне: беги! Вот и бежал от гнева боярского, а дружинники не выдали меня. Отец же из-за меня, невегласа, превратился из оброчного холопа в обельного. Много и долго скитался аз, грешный, по разным землям с той дружиной. Воевал с печенегами. Они часто тогда Руси досаждали, пытались выведать, крепка ли Русь после смерти Ярослава. Вот так и попал из огня да в полымя. В одной из ратей конь вынес меня искалеченного, полуживого. С тех пор и хромаю. Подобрали и выходили меня печеряне, аз так там и остался. Был служкой при игумене, потом преподобный Феодосий постриг меня, и чернецкое бытие поглотило. Вельми мудр был старец Феодосий, многое в жизни через него постиг, царствие ему небесное, – Пахомий размашисто перекрестился и спросил: – А здесь крепка ли вера Христова? Печеряне сказывали, будто много неверных в Залесье.
– Мерьска чадь уже понемногу крестится, а иные присмирели. А куда они денутся, ежели хотят жить в мире? Есть в некоторых слободах идолища, собираются возле них с бубнами, жертвы бесовские творят. Боярин наш передний, Бута Лукич, и аз, грешный, заветы владыки Исайи блюдем. Пусть себе молятся своим идолищам. Ежели их каждый раз гонять, только злобу сеять. Другое дело, ежели они с дрекольем на христиан пойдут, как бывало во времена благоверного Леонтия, тут и дружину поднять не грех. Потому и присмирели. В Ростове у них особая слобода, Чудской конец называется, там они и обретаются возле своего идолища. Живут тихо, после того, как воевода Ян Вышатич огнем и мечом их усмирял. Как он там, жив ли?
– Жив старец, первый советник у князя. Брат его, Путята, тысяцким у Святополка служит.
– Так вот, гнал он волхвов ажо до Белоозера. Ныне лето шестьсот третье, паки двадесять четыре лета назад то было, с тех пор всё тихо. Пяток лет назад появился было волхв не весть откуда, так прогнали его борзо, никто за ним не пошел, не те времена.
– Неверные столь горя Ростовской земле не приносят, как в Переяславле поганые половцы. Там смерд в поле орать выходит, берет с собою, опричь коня и рала, щит и сулицу, кладет их рядом на краю борозды – того и гляди поганый налетит. Зело разбойный народец. Не сеют, не орают, лишь грабежом промышляют, дани требуют, то бишь откупа. Не дай Бог Ростову познаться с такой пакостью.
– Наш смерд в поле весной псалмы поет во все горло. Семь лет назад булгары Муром пограбили, но у нас, слава Богу, тихо.
– Заутре к Авраамию сходить собираюсь, как он тут живет, посмотреть хочу.
– Пустынь Авраамия – это затворники, не то, что Дмитриев монастырь в Суждале. Однако грех не признать, архимандрит наш тоже не мало потщился в усмирении языцкой чади.
Пахомий и Михалка шли от села к селу, иногда добирались на попутках. Благо Суздаль не за тридевять земель, да и места открытые, не то, что дебри муромские. Солнце перевалило за полдень. Путники в рыбацкой коче плыли по Нерли. Вот уже и поворот в Каменку. На берегу показалась деревенька. Большая свежесрубленная изба стояла особняком от прилепившихся к берегу вкривь и вкось ветхих хижин с провалившимися крышами, едва видневшихся над чертополохом. А вокруг той избы добротная ограда, рядом сложены брёвна, суетятся люди с топорами.
– Отче, тебе здесь на берег сходить, до Суждаля рукой подать, – кивнул рыбак в бескрайние поля.