На Волге Георгий ещё не бывал, лишь слышал, что река такая же привольная, как Днепр.
Чем ближе к Ростову, тем большее нетерпение охватывало молодого посадника. Скорее бы миновала неизвестность. Она сковывает волю, мысли приходят вразброд.
А княжич радуется всему вновь увиденному, не успевая соскучиться по отцу и матушке, влечёт его неизведанная даль. К вечеру притомится, а утром вновь радуется жизни, и всё ему нипочём. Он чувствовал, что его приобщают к каким-то очень большим делам. Словом, Юрий вступал в новую жизнь в неведомой земле с открытой душой и жаждой детского познания нового для него мира.
Окрестные виды за бортом постоянно менялись. Порой леса близко подступали к реке, и путники наслаждались несмолкаемым птичьим гомоном. Лесостепь днепровских просторов уступала место лесным кущам. Днепр близился к Волге. Солнце купалось в игривых бурунах от идущих цепочкой лодий, и глаза не выдерживали блеска солнечных бликов. Иногда вдали появлялись редкие деревеньки, окружённые зеленью полей и лугов.
– Лепота! – посадник пытался передать радостное настроение княжичу, видя его притомлённым. – Вижу, устал ты, Юрги. Потерпи вмале, заутре волок пройдём на Вазузу, а там и Волга рядом, и до Ростова рукой подать. Седмицы не пройдёт, как будем на месте. Волга же сама нас понесёт по течению, гребцам легко будет, а при попутном ветре и ветрило подымем.
Но утешения дядьки не помогали. Долог для мальчика путь, жарок летний день.
– Искупаться бы, – хныкал изнурённый Юрий.
Дядька сначала и слышать этого не желал, но, подумав, понял, что теперь ему придётся всегда выбирать между прихотью ребенка и наказом князя беречь княжича пуще глаза своего.
– Вон там, впереди, видишь, отмель песчаная, там искупаемся и отдохнём в тени лесочка.
"Надо же когда-то приучать княжича к воде, чтобы не боялся реку переплыть. Скоро и на коня сажать придётся, и мечом рубить. Княжич должен вырасти добрым воином… (Георгию стало как-то неуютно от этой мысли). Ребёнок едва на ноги встал, а его уже ратному делу учить надобно. Вот так привыкли мы в каждом отроке видеть доброго воина. Что же это за доля такая, половина мужей – воины, другая половина – оратаи и рукодельники, да и те, когда общая беда приходит, становятся ополченцами. Но это там, на юге, а здесь, видно, земледельцы и меча никогда не видели. Добрый оратай не должен быть добрым воином. Дружинники не берутся за рало в мирное время, чураются чёрного потруждения. А ведь я тоже воин. Воин и скиталец, как и все княжьи мужи. Не успею привыкнуть к одному месту, как надо покидать его и искать свою судьбу в иной земле. Только обосновались с князем в Чернигове, пришлось уносить ноги в Переяславль. Только в Переяславле двор обустроил, надо ехать посадником в ростовское захолустье. Сколько времени мы здесь с княжичем будем жить, и куда князь ещё пошлёт? Ужель всю жизнь придётся искать удачу, не выпуская меча из рук?".
Георгий вдруг подумал, что в свои-то двадцать лет он ворчит на свою неустроенность в жизни. Ему ли роптать! Какие-то моменты неуверенности в себе иной раз тревожат душу, но это потому что впервые он оторван от семьи, от князя, за спиной которого, как за стеной. По-отечески побранит порой за недогляд какой-нибудь, но и милостью одарит за добрую службу. Ценит князь Владимир в человеке верность своему слову. А теперь на кого опереться? От кого ждать милости? Теперь он, посадник, сам должен вершить суд и правду в чужой земле, и княжича блюсти пуще своей жизни.
В верховье Днепра, когда лодьи вышли к волоку, посадник был удивлён – не пришлось долго хлопотать в поисках работных людей. На берегу притулились несколько кривобоких изб, сараи, навесы, часовенка. Путников уже ждали подводы и возки.
– Страшко! Пошли кого-нибудь посмышлёней да пошустрее на берег, пусть выведает, что это за стан.
– Не изволь тревожиться, Гюрги Симоныч, это и есть волок. Видишь, нас уже ростовцы встречают. Запамятовал что ли? У нас в обозе человек из здешних мест. Уж кто-кто, а купец все пути ведает. Каждый погост ему дом родной. Встречают, значит, наш посыльный вовремя прибыл в Ростов и сообщил о нашем приходе.
Не менее был удивлён посадник, когда сотник ростовского тысяцкого, встретив посланцев переяславского князя, тут же распорядился, и мужики ходко, без лишних разговоров, перегрузили весь скарб и товары из лодий на подводы.
– Становое подворье рядом, всё приготовлено, отдыхайте сколь надо, а как велишь, боярин, так и отправимся – возки наготове. Телеги с товаром и с отрядом гридей нынче же отправлю. На Ламе их догоним, лодьи там уже ждут, – сказал, как отчитался, ростовский сотник.
– На Ламу? – удивился посадник. – А князь сказывал, на Вазузу.
– Князь Владимир Всеволодич уж сколько времени не бывал в Ростове. Он, поди, и не ведает, что волок на Вазузу смоляне держат, а мы на Ламе обустроились. Боярин наш, Иван Степаныч, по реклому Кучка, зело потщился. Все волоки в округе обустроил.
"Вона, как! – восхитился посадник, но ничего не спросил, не сказал, только подумал: "Надо же, с – какой почестью сотник о своём боярине говорит, будто о государе", – Георгий едва заметно улыбнулся. В потаённых уголках души что-то дрогнуло: он ещё не осознал, но почувствовал какую-то тяжесть, отчего стал как бы ниже ростом, ссутулился, нехорошее чувство охватило его.
Лодьи шли по волжскому простору легко и величаво. А места и впрямь радостные!
Посадник пытался охватить взглядом весь простор реки, всю бесконечную манящую даль. Впервые что-то защемило в сердце, душу охватило чувство, словно он уже бывал в этих местах – так они были близки и милы его сердцу. Ему казалось, что вон там, за теми крутыми холмистыми берегами, распростёрлась родина его предков, неведомая земля, которую он часто мысленно представлял себе по рассказам отца.
"Вот так в старину здесь ходили мои соплеменники", – думал Георгий, оглядывая то крутые, поросшие веселым березняком, берега, то отлогие песчаные плёсы, сменяющиеся зелёными равнинами. Солнце щедро всё вокруг обливает жизнетворным светом, а высоко над головой распростёрлась ласковая голубая бездна. Славен мир Божий! Душа наполнена приятной озарённостью!
Вот перестали бить бубны – гребцы отдыхают, лодьи сами по себе скользят по течению. Над величественной Волгой плывёт столь же величественная тишина. Ни конского топота, ни бряцанья оружия, ни вскриков, ни стонов. И вдруг… О, чудо! Тишину разорвал неторопливый, раскатистый крик петуха! Словно приветствуя пришельцев и оповещая об этом округу. Первому петуху вдали отозвался другой. Из-за мыса, на взгорке, показалась притулившаяся возле самого берега рыбацкая деревенька. И сразу повеяло чем-то до слез родным, близким.
– Покой-то, какой! Благость! – почти шепотом, боясь потревожить незыблемость великой природы, вымолвил со сладкой дрожью в голосе Георгий.
Сотник Страшко в ответ кивал головой, тоже всматриваясь в берега:
– Ни тебе печенегов, ни половцев. А на Днепре, Десне, Трубеже к берегам не прижмёшься, только и ждёшь за крутым поворотом засады, всегда настороже.
– Да, непривычные мы к благостной тишине, – вздохнул с грустью посадник, глядя на речную ширь. – Много ли человеку надо для счастья? Покой и воля – вот они, Богом данные, живи и наслаждайся. Божьи заповеди известны всему христианскому миру, и язычникам, и магометанам, и иудеям, и никто не скажет, что заповеди мертвы. Но почему-то люди упорно их не хотят исполнять? А ведь всего-то надо: не убий, чти отца и мать свою, не укради… Каждому доступно, только совесть свою пробуди. Ан, нет, человеку, чем больше дано, тем больше ему хочется, – Георгий отрывисто вздохнул. – Нет, не моему разуму понять, почему так трудно исполнить священные заповеди. Может, доживу до преклонных лет, потискает меня жизнь в своих жестоких объятиях, тогда пойму. Вот сии воды есть рубеж моей прошлой жизни. Что ждёт нас в Ростове? Там, на Трубеже, называют эту землю Залесьем, диким краем. Ежели эта глухомань вся вот такая благостная, то мне сей дикий край по сердцу. А далее, поживём – увидим, что к чему.
Георгий ещё не бывал нигде севернее Смоленска, и потому короткие, светлые ночи, неторопливое появление солнца в утренней заре, и такое же неспешное угасание вечернего заката, казались ему причудой природы на радость человеку. Вечерние сумерки летом долго землю окутывают, день неохотно уступает место ночи, и тишина стоит над миром богозданная, такая, что пролёт жуков воздух сотрясает.
– Ужель и Ростов в такой благости пребывает? Не верится.
– Оставь, боярин, свою печаль. Вспомни лучше слова Священного Писания: "Не заботьтесь о завтрашнем дне. Ибо завтрашний сам будет заботиться о своих нуждах. Довольно каждому дню своей заботы", – с учтивостью молвил Страшко.
Георгий поддакнул, но неведомое завтра не оставляло его мысли.
Если жена считает, что муж всецело принадлежит ей, то она глубоко ошибается. Вот она, скрытая пружина, приводящая в ярость любого мужа! Ведь должен быть какой-то потаённый уголок души, недоступный даже жене. А иначе и человек не человек. Тем более такой, как Иван Кучка, владыка тысяч душ человеческих. Любил он Варвару, правда, теперь уже не с пылкостью молодецкой, сдержанно, но верно, надёжно, по-кучковски. Он даже в минуты, когда, казалось, готов явить слабину своего нрава, был верен жене, считая это святым долгом не только перед нею, но и для соблюдения своей боярской и просто человеческой чести. А ведь чуть было не соскользнул в бездну блуда.
Варвара родила второго сына. И, конечно же, Иван назвал его в честь деда – Степаном. Как он был рад, как лелеял Степана, оттеснившего в отцовых заботах Сысоя! И то, казалось бы, не в удивление, ведь Сысой старше на семь лет, уже пострижен и на коня посажен, а Степан – младенец, и потому ему родительская забота в первую очередь.