Половцы сожгли Торческ, опустошили округу, оставшихся в живых увели на торжище в Корсунь. И откуп всё же пришлось им отдать ради спасения Киева от разграбления.
Но на этом бедствия не кончились.
С полчищами наёмных половцев из Тмуторокани пришёл изгнанник Олег Святославич. Он осадил Мономаха в Чернигове. Восемь дней упорного сопротивления истощили последние силы воинов князя Владимира. Он вынужден был оставить Чернигов. Сам же ушёл в свою отчину – Переяславль. Олегу нечем было расплачиваться с наёмниками, и он отдал половцам на разграбление не только завоёванные селения Переяславской, но и своей Черниговской земли. Много тогда было сожжено сёл, без числа погублено и уведено в плен русичей. Пашни поросли сорняком. Повсюду рыскали звери, терзая трупы, вороньё кружило со зловещим граем над добычей. Горе принёс в Русь Олег Святославич, потому и "величают" его с тех пор Гориславичем.
Потребовал он от двоюродных братьев высокую плату за своё изгойство.
Мономах, сидя в разорённой и выжженной Переяславской волости, постоянно думал о том, как отвести угрозу от других своих отчин.
Тем временем Давид Святославич, пользуясь успехами брата Олега, занял Смоленск. Мономах в тревоге. Он уговорил Святополка идти на Давида, ибо для него немыслима потеря Смоленска. Святополк предложил вывести Давида из Смоленска взамен на Новгород. Тяжело Владимиру терять Новгород, но он согласен. Скрепя сердце Мономах пишет Мстиславу, чтобы он ушёл из Новгорода в Ростов.
Приуныл Мстислав, не ожидал он такого поворота событий. Десять лет живёт он с новгородскими мужами душа в душу. Но какой добропорядочный сын осмелится перечить отцу. Одно худо: сажают в Ростове, в захолустье!
Затужили новгородцы. Но надо знать софиян! Гордость и сознание величия всегда с ними! Как только Давид появился в Новгороде, они тут же показали ему путь назад.
Иметь бы Давиду воинственный нрав младшего брата, но он не мог противиться воле новгородцев, ушёл обратно в Смоленск. А там, оказывается, уже сидит сын Мономаха, Изяслав.
По настоянию новгородских мужей и всей чади, Мстислав немедленно вернулся в Новгород.
А Давиду удалось прогнать из Смоленска молодого Изяслава. И тот, явив прыть, двинулся прямиком в Муром, где сидел посадник Олега Святославича. Изяслав прогнал посадника и затворился с дружиной в городе.
Ярополка, Святослава и Романа князь Владимир держит пока при себе. Скоро соколы гнезда Мономахова встанут на крыло, будут водить в Степь полки – добрая помощь подрастает отцу. А кроме них ещё есть младшенький – Юрий. Но пока совсем несмышлёныш, пятый год ему идёт.
Ростовцы не успели удивиться приходу Мстислава, как его и след простыл. Пожали удивленно плечами мужи ростовские, недоумевая, а тут, нате вам, новое явление: Ярополк пришёл в Ростов по воле отцовой. Но тот даже полетное не успел собрать, как отец снова позвал его к себе в Переяславль. Вот те квас, ну и дела творятся в Руси! Обиженные ростовцы окончательно убедились: нет им чести от князей. И стали пристальнее поглядывать в сторону Новгорода. Ловко же и смело софияне дали от ворот поворот князю Давиду. Вона, как они с князьями разговаривают! Чем же они так сильны? Ишь, как блюдут своё величие! А ростовцы сидят и ждут, когда Киев им милость свою явит.
– Может довольно нам быть послушными овцами. Шапки ломаем то перед Мстиславом, то перед Ярополком, не успевая голову покрыть. Не пора ли с князьями разговаривать по-новгородски? Чем мы хуже? У тебя дружина чуть ли не в тысящу гридей, у меня немногим меньше – это ли не сила, чтоб сказать Киеву: не позволим собою помыкать! Нет у нас ни князя, ни владыки, а потому сами себе хозяева в земле наших предков!
– Ишь, как разошёлся, – Бута укоризненно посмотрел на Ивана. – Редко я тебя таким вижу. Знать, крепко припекло. Не дури, Иван, князья которуются между собою, но ничто им не помешает придти в Ростов объединённой ратью. Где это видано, чтоб бояре восстали против княжьей власти?
– Ну, буде, погорячился я, и ты не кипятись. Уж больно надоело быть в бесчестии и ждать неизвестно чего. Мы же не холопы княжьи. А ты сам не задумывался, к чему может привести княжий раздор в Руси?
– К тому и приведёт, что половцы разграбят и спалят Киев, Волынскую землю поделят меж собою угры и ляхи, а Ростов попадёт под власть Новгорода, и будет у софиян ещё одна пятина. То бишь, шестина.
– Вот! И ты спокойно говоришь об этом!
– А что мы можем сделать? Можно бы послать в Киев челобитную от передних мужей и всей чади ростовской, но кто там теперь сидит? То ли Мономах, то ли Святополк. А может, скоро Олег сядет? Говорят, он с грозной силой к Киеву идёт.
– Да-а, худы дела в Руси.
– Ты вспомни, как новгородцы говорят: Русь там, на Днепре, а на Волхове – Новгород Великий, сам себе господин. Софияне могут с князьями на равных разговаривать, а у нас сил маловато, чтобы ввязываться в княжьи распри. Пусть князья передерутся, а мы подождём. Потом к себе князя покличем, какого захотим. Так-то лепше будет.
Неспокойно стало на Руси с возвращением князя Олега, мало ему Чернигова, что ещё он потребует от братьев?
Тревожится князь Владимир. В тяжкую годину Евфимия всегда даст нужный совет мужу, найдёт доброе слово к месту. Вот и повёл он с женой такой разговор:
– Голубица моя, не пора ли нашему Юрушке постриг сотворить?
Евфимия недоумённо вскинула взор на мужа.
– Что вдруг? Подождать бы вмале. По обычаю, летам к семи пострижём.
– В летах ли дело? Мне отец постриг содеял в четвёртое лето. В Ростов я послал Ярополка, а он мне здесь нужон. Переяславская волость постоянно подвергается набегам половецким. Ты же видишь, как часто мне нужен помощник. Мстислав в Новгороде, слава Богу, крепко сидит. Вячеслава я отправляю в Смоленск. Худо, что Изяслав сел в Муроме без моего благословения. Чую, добром его своеволие не кончится. Ушёл было в Курск, но Давид с Олегом и оттуда его прогнали. Женился где-то на чужбине без нашего с тобой благословения. Что за времена пошли, что за нравы? Отзову его из Мурома, тогда и поговорю с ним. Но пока мне надо Ярополка вернуть в Переяславль.
– И вместо него в Ростов…
– Да, хочу послать туда Юрия, но, сама понимаешь, ему надо совершить постриг.
– У тебя и без Ярополка есть воеводы, пусть они стерегут рубежи волости.
– Жизнь наша вельми неспокойна, то и дело приходится вступать в стремя, держать лук натянутым. Всякое может случиться со мною. Вот тогда Ярополк будет мне заменой здесь, в Переяславле. А Ростов… Раскинулась земля Ростовская за лесами непроходимыми вятичскими, и не ведают там люди того лиха, какое досталось по воле Всевышнего Переяславской земле. Пусть Гюрги посидит в Ростове, пока я не уряжусь с Олегом, пока половцев за Дон не изгоним. Там, в Ростове, тихо, безмятежно. Подумать надо, кого посадником туда отправить.
Надо многомудрого тёртого жизнью мужа послать, чтоб был княжичу и отцом и матерью. Не каждый боярин может так просто сняться с места, оставить свой двор, хозяйство, и отправиться с семьёй в такую глушь. Ратибора? Он мне здесь нужен. Станислав стар для такого дела. Орогоста? Дмитрия? – задумчиво перечислял князь своих передних мужей. – Каждого, будто от сердца отрываю. Ведь они воеводы, и самое им место здесь, в Переяславле. Что делать, матушкаголубушка?
– Моё ли бабье дело мужнины дела рядить? Как изволишь, так тому и быть.
– А где дела княжьи, а где семейные, кто знает?
– А ты пошли с Юрушкой боярина Георгия, коли уж деваться некуда.
– Симонова сына? – Владимир задумался. – Он муж надёжный, но молод. Какой из него пестун и посадник? Ему самому ещё многое надо познавать в жизни.
– Но ты же сам говоришь, Ростов – глухомань. Для вятших мужей это была бы ссылка, а для молодого боярина – возможность послужить князю и добиться большей милости. Гюрги двадцать лет, а степенностью вятшему мужу не уступит. А наш-то Юрги, как ему рад, так и липнет к нему. Значит, есть между ними что-то доброе. Может, судьба?
– Всё так, душа моя, но молод, зело молод боярин. А наш сын ещё совсем дитя. – "А может, это и к лучшему?" – подумал он. – Надо помыслить, поговорить с ним душевно, по-домашнему. Жена у него только что родила, куда же он её потянет за собой в дальний путь?
– О жене с младенцем я могла бы попещись.
Евфросиния вдруг отвернулась, задумалась с грустью.
– Ты чем-то опечалена? Понимаю, тяжко тебе расставаться с нашим Юрушкой.
– Конечно, не в радость. Млад он зело. Но всему приходит время, и расставанию тоже. Мне сейчас вспомнилась сестра твоя Евпраксия. Худо ей живётся на чужбине. Недобрые слухи по Киеву бродят. У нас в Переяславле пока ещё помалкивают.
– Знаю, – нахмурился Владимир. – Мачеха моя, Мария, зело переживает. Не всё, что говорят, правда. Но многое верно. Однако воевать с императором Генрихом мне не по силам.
– А тебе, откуда известно, что верно, а что нет?
– Я князь, и потому мне ведомо многое, что не ведомо простой чади.
Владимир сидел, глубоко задумавшись.
– Не огорчайся, ежели чем-то досадила тебе. Ведь между нами никогда не было потаённых помыслов, – пыталась оправдываться Евфимия, думая, что она опечалила мужа неосторожным словом.
– Нет, голубица моя, я просто задумался о несчастной сестре. Тяжкая досталась ей доля. Поговорить бы с германским зятем по-нашему, сказал бы я ему крепкое слово. Но не то нынче время. Княжьи усобицы ослабили Русь. Это понимают не только в Степи, но и в Европе. Потому и обходятся с нами, как с холопами. А сами-то, каковы! Этот блядолюбец Генрих ни Божьих заповедей не ведает, ни чести своей не блюдёт. Все эти, германцы, фрязины, погрязли в грехе содомском, а нас благородству поучать норовят.
– Что ты такое говоришь, Владимир?