- Как что нового? Ты главный редактор - вот главная новость. Поздравляю. Тебя все тут поздравляют. Люська тоже. Она уже спит. А что у тебя?
- Ничего, все идет своим ходом. Дел много.
- Смотри, не переутомляйся, слышишь! Береги силы для новой работы. Как с отпуском, той неделей, что оставалась? Ты сможешь?
- Наверное, нет теперь.
- Я понимаю, Алик, может, тогда одна съезжу. Да, ты знаешь, эту анараку, ну которую я просила, - не надо белую, лучше голубую или золотистую. Понял? Ты хорошо питаешься?
- Хорошо. Хорошо питаюсь. Поцелуй Люську.
- Целую, до свидания. Если буду звонить, предупрежу через газету во сколько.
- Целую, Люся, до свидания.
Он повесил трубку, вздохнул. Посмотрел на часы. Почти три. Завтра снова лыжные гонки. Встать придется часов в семь. Он поднялся в номер, улегся в постель. Но спать не пришлось.
- Чего так поздно? Жена звонила? - спросил сосед.
Соседом Лугового был Андрей Журавлев, корреспондент популярной московской газеты,-старый, больной, всю жизнь отдавший спортивной журналистике и в конечном счете не добившийся в ней особого успеха. Ну что, в самом деле, - был репортером еще в конце двадцатых годов, и сейчас, в семьдесят шестом,- все так же репортер, в той же газете. Карьера! Не то что иные, нынешние, молодые, бойкие, талантливые ребята. Вчера в институте, завтра где-нибудь литсотрудник, а через год-два, глядишь, уже в "Правде" отчеты печатает, книжку выпускает, маститым тренерам втыки делает, а главное, справедливые втыки. Когда успевают освоить профессию, да как еще освоить?! Непонятно, Журавлеву потребовалась для этого целая жизнь. За границей он бывал несчетное число раз, впервые побывав еще до войны в Турции, с футболистами. Он дружил со всеми спортивными знаменитостями всех времен. Знавал Поддубного, Селина, Жмелькова, был на "ты" с Шамановой, Старостиным, его частенько можно было видеть в Доме журналиста, Доме литераторов, в ЦДРИ или Доме кино. Журавлев был вхож к Кассилю, воевал вместе с Синявским, играл на бильярде с Рубеном Симоновым...
Его частенько приглашали в гости и на разные торжества известные спортсмены, деятели литературы и искусства. Он неизменно избирался тамадой во всех застольях.
Одним словом, он знал всю Москву, и вся Москва знала его.
И при всем при том оставался всего лишь репортером, хотя уважали его в газете едва ли не больше главного редактора. Журавлев был на редкость добрым и сердечным человеком, щедрым, веселым. У него были миллионы друзей и ни одного врага. Всем он старался помочь: одалживал деньги, стесняясь требовать обратно, устраивал прописку через друзей в райсовете, техосмотр без очереди через друзей в ГАИ, кого-то после трудных и долгих хлопот клал в больницу, а кого-то, чего греха таить, старался извлечь из вытрезвителя, чтоб без горестных последствий.
Он всем хотел помочь, всем желал добра и всех любил. Но больше всего любил спорт, спортивную журналистику, в которой так ничего и не достиг.
Тем не менее репортажи свои, однообразные, полные штампов и повторов, писал увлеченно, всегда карандашом и всегда на каких-то обрывках бумаги.
Окончив писать, снимал очки и неизменно прочитывал кому-нибудь из товарищей. Закончив читать, устремлял на слушавших вопросительный и доверчивый взгляд. И все, конечно, хвалили примитивный, скучный текст, а он радовался и с видом победителя вскидывал голову.
- Вот так, ребятки, - старая гвардия не подведет! Писать пока не разучилась. Так-то.
Поглаживая лысую, как бильярдный шар, голову, он вновь водружал на нос очки и спешил к телефону.
Он мало спал - страдал бессонницей, почти не ел -у него был больной желудок, ему тяжело давались дальние перелеты - пошаливало сердце. Но он, достав у кого-нибудь из бесчисленных знакомых врачей справку о том, что он здоров, продолжал ездить на все крупные соревнования за рубеж. По Советскому Союзу он колесил постоянно, выискивая самые захудалые спортивные мероприятия, лишь бы в них участвовали москвичи.
- Жена звонила? - повторил Журавлев.
- Жена, - пробормотал Луговой, устраиваясь поудобней под гигантской невесомой периной.
- Чего-нибудь не так? - спросил Журавлев.
- Да нет, все так, - Луговой вздохнул: он понял, что на сон рассчитывать не придется. - Чего не спишь?
- Как не сплю? - искренне удивился Журавлев. - Я сегодня, знаешь, когда лег? В одиннадцать! А сейчас уже три - сколько ж можно спать!
- Долго можно, долго, - проворчал Луговой. - Я вот мог бы спать десять часов подряд, если б, конечно, другой сосед попался.
- Так ведь не попался, а? Не попался? - весело сказал Журавлев. - Попался на твою беду я. А я знаешь, как агентство Пинкертона, мой девиз: "Мы никогда не спим".
В темной комнате наступила тишина.
- Ты знаешь, Лужок, - так ласково привык называть Лугового Журавлев, который всем давал меткие, но необидные клички, - ты все же будь поосторожней, поделикатней. Не начинай сразу мести. А то, глядишь, и полезное выметешь.
- В каком смысле? - усталый Луговой не сразу сообразил, о чем идет речь.
- Да все о том же, знаешь, как бывает. Пришел новый начальник -и давай: то не так, да этот не годится. Лютый, он, конечно не Дорошевич, но дело свое знает.
- Ах, вот ты о чем! Да нет, Андрей, ничего особенного делать не собираюсь. Но журнал-то меняется радикально, сам подумай - вдвое чаще периодичность. Человек двадцать новых работников брать придется. А откуда? Ты вот, к примеру, пойдешь?
Луговой приподнялся на локте. Сон отлетел окончательно.
В темноте раздался Тихий смешок Журавлева.
-Ну какой я новый, Лужок? Я старый. Да и не уйду я из своей газетки никогда. А тебе действительно новые нужны, понимаешь? Во всех смыслах новые. Другие требования теперь к нам, спортивным журналистам, нельзя по старинке жить.
Слышать такое из уст Журавлева было забавно, уж если кто и работал по старинке, так именно он. Словно прочтя мысли Лугового, Журавлев сказал:
- Я не пример, мне поздно переучиваться. Да и вообще я так, вроде музейный экспонат. Приводят молодежь с факультета журналистики, и экскурсовод в меня указкой тычет: "Вот, товарищи студенты, ископаемый экземпляр..." Знаешь, как сейчас первый паровоз или граммофон показывают.
Перестань юродствовать, - рассердился Луговой,- у таких, как ты, всем нам не мешало бы поучиться. Ладно. Как ты думаешь, хочу вот Короткова сманить. А? Не век ему в молодежной газете торчать.
- Что ж, это правильно, - подумав, согласился Журавлев,- он парень толковый, серьезный, суетлив немного, так это пройдет, обкатается. Бери. А вот, - он опять помолчал в темноте, - Ирину Ганскую не советую.
Луговой был поражен. Ирина! Откуда Журавлев мог знать о скромном литсотруднике центральной спортивной газеты, где работали сотни людей? И почему именно ее упомянул? И не советует брать?
Он так и спросил:
-Почему?
-Чтоб сплетен не было, - раздался четкий ответ.
Луговой даже сел в постели. На этот раз молчание длилось долго. Наконец Журавлев заговорил тихим голосом:
-Ты не обольщайся, Лужок, уже замечают. Мало кто и не очень, но замечают. Ну а меня, старого воробья, на мякине не проведешь. Видел я вас раза три на стадионе, все мы в ложе прессы вместе сидим. И посматриваем иной раз друг на друга. Только так, как она на тебя смотрит... ты-то умеешь себя держать, а ей куда, девчонка еще. Ушел ты теперь из газеты - и, слава богу, не будет разговоров, а если переманишь в журнал, тогда разговоров не оберешься, верь мне. А вообще-то хорошая она, мне многие говорили. Да и сам не слепой. Ну ладно, спать давай. Что ты мне спать не
даешь! Полуночник!
Наступило молчание. Но Луговой так и не уснул до утра...
С Вистом Луговой встретился еще раз на прощальном банкете по случаю закрытия Игр.
В огромном зале, где столики были расставлены и в "партере", и в "бельэтаже", где ломились многометровые столы от разных изысканных блюд и вин, где царили шум, веселое возбуждение, разноязычная речь, они столкнулись в проходе.
- А, господин Луговой, - весело вскричал Вист,- рад вас видеть! Познакомьтесь, это Элен, моя секретарша,- и он подтолкнул вперед высокую красивую женщину в вечернем платье. Ее большие золотистые глаза были слегка затуманены вином. Она приветливо улыбнулась, пожимая Луговому руку своей поразительно сильной для женщины рукой.
- А! - заметил Вист, прочтя удивление на лице Лугового. - Черный пояс в дзю-до. С ней я никого не боюсь.
- Это я с ним боюсь, - усмехнулась Элен, - с ним никакой черный пояс не поможет. Чемпион!
- И в дзю-до тоже? - в свою очередь, рассмеялся Луговой. - Я думал, только в автогонках.
-И еще в журналистике, - сказала Элен. В золотистых глазах ее, устремленных на Лугового, промелькнул вызов.
"Ах да, это все же враги, хоть и любезничаем, - подумал он. - Ну уж, враги? Враги, враги, - спорил он сам с собой. - А как же! Этот чемпион, если сможет, столкнет твою машину в любую пропасть, за милую душу проведет удушающий прием, только позвонки захрустят. И нечего стесняться выражений, - враг - он и есть враг. А что не все у "них" такие, как этот, что мы сейчас не на поле боя, а на банкете и что идет светский разговор, так это другое дело, таковы уж правила игры".
-Поздравляю вас с победой, господин Луговой. Только не задавайтесь. Подождем до летних Игр.
- Подождем, господин Вист, но будет то же самое.
- Ай-ай, а вдруг не будет - еще повоюем, - Вист сделал быстрый властный жест рукой, и Элен торопливо бросилась к столу и вернулась с двумя бокалами в руках.