-Выпьем за войну! - сказал Вист и, насладившись изумлением Лугового, продолжал: - Разумеется, на спортивных полях, не на полях сражений. Сражаются пусть политики, военные, в окопах, на земле, в океане, в воздухе, хоть в космосе. А на стадионах и в бассейнах только мирные поединки. Так?
- Так-то так, - усмехнулся Луговой, - но пусть уж на земле и в океане тоже будет мир. Да и в космосе. Вон посмотрите,- и он указал на столик, где весело проводили вечер прибывшие на Игры экипажи "Союза" и "Аполло". Так что ваш тост с поправкой - за мир вообще, не только в спорте. А, господин Вист?
- Уговорили - за мир вообще. Выпить ничего не стоит, а что получится - посмотрим.
Они чокнулись.
-Да, господин Луговой, и еще разрешите поздравить с высоким назначением - слышал, вы теперь директор крупного журнала. Пригласили бы как-нибудь в СССР. А я вас к нам.
"И этот уже узнал - прямо всемирная известность,- усмехнулся про себя Луговой. - Информация у них поставлена будь здоров". Вслух сказал:
-Спасибо. Насчет приглашения подумаю. Почему бы нет?
Они распрощались.
А на следующий день Луговой выходил из самолета на родную землю.
ГЛАВА IV. "СПОРТИВНЫЕ ПРОСТОРЫ"
Его встречала Люся. Она была очень эффектна в черной каракулевой шубке, в высоких сапогах, в белой шапочке, которую связала сама, чем немало гордилась. Люся-младшая, без шапки, в джинсах и лыжной куртке, с развевающимся шарфом (тоже связанным матерью), бросилась ему на шею. Она была похожа на мать, только рот больше и рост повыше. Люся-младшая была заядлой спортсменкой, уже играла в институтской волейбольной команде, достигла I разряда. В прошлом году она поступила в иняз.
Люся улыбалась, она нежно поцеловала мужа, взяла у него из рук сумку.
- Как ты долго! Пошли скорей. Гости заждались.
- Какие гости? - Луговой нахмурился.
- Не бойся,-Люся неодобрительно усмехнулась,- Жанка с мужем и Виктория. Олег придет попозже.
Это были Люсины подруги - неизвестно чем занимавшиеся, но милые, веселые женщины, муж Жанны работал инженером. А Олег, тихий юноша в очках,- последний по счету и, судя по всему, довольно прочный поклонник Люси-младшей.
"Ну эти еще ничего - без претензий, - подумал Луговой. - Только для чего было звать их в первый вечер?"
Они уже приближались к стеклянным дверям, когда сквозь толпу встречающих протолкался Лютов. Высокий, костистый, смуглый настолько, что всегда казался загорелым, он вытирал платком глубокие залысины - торопился.
Устремив на Лугового настороженный, пронзительный взгляд черных глаз, он расплылся в улыбке.
-Новому начальству - коллективный привет! - громко произнес он и обернулся. За ним толпилось человек пять - руководящие работники журнала. - Все как один - навстречу боссу! - еще громче воскликнул Лютов.
Лугового охватила досада. К чему эта подхалимская демонстрация? Наверняка никто из сотрудников не собирался его встречать, это Лютов притащил всех. Зачем? Сразу восстановить людей против Лугового? Вот, мол, новый шеф, попробуйте не придите, не поклонитесь в ножки! Или хотел заслужить похвалу начальства? Вряд ли, Лютов слишком умен для этого и слишком хорошо знает Лугового.
- Спасибо, товарищи, - Луговой нахмурился, - но, право же, вы зря побеспокоились.
- Какие будут указания, Александр Александрович? - почтительно спросил Лютов. Он прижал шапку к груди, словно швейцар, ожидающий чаевые.
Луговой не выдержал:
-Никаких, Родион Пантелеевич. Одно только - в дальнейшем при моих приездах и отъездах не вывешивайте, пожалуйста, флагов и не приглашайте оркестров.
Спасибо, что пришли, товарищи, и извините, что заставил вас побеспокоиться. Но сами знаете - здесь не моя вина. Увидимся завтра, в редакции.
Он пожал всем руки и направился к машине.
-Зачем ты их так грубо? - неодобрительно заметила Люся. - Это ведь твои будущие сотрудники. С ними тебе работать.
- Еще неизвестно, кто из них останется в журнале, - раздраженно сказал Луговой, - может быть, никто. - Он понимал, что говорит это от злости, что это глупо, что Люся права, и раздражался еще больше. Дурацкая сцена, зачем только он согласился оставить этого Лютова в журнале, и вообще...
Люся пожала плечами и продолжала молча вести машину, в то время как Люся-младшая не закрывая рта повествовала о своих институтских и спортивных делах, о московской жизни, излагала новости...
Хоть дочь и скрашивала плохое настроение Лугового, он был не очень весел дома, и, посидев немного, гости распрощались.
У Люси настроение, наоборот, было превосходным - на этот раз она была довольна привезенными "тряпками", как презрительно называл Луговой туалеты, к которым столь неравнодушна была жена.
В отличном настроении пребывала и Люся-младшая: отцу понравился Олег. Луговой сразу определил, что поклонник дочери - "сокурсник", как представила она, - серьезный парень. С твердыми, а главное, правильными взглядами на жизнь. Освобожденный от воинской службы в связи с плохим зрением, он отлично сдал экзамены и оказался единственным парнем во всей группе. Учился хорошо, он и раньше занимался языком (как, впрочем, все, кто ныне поступает в институт иностранных языков), любил плавание, лыжи, коньки, но особенно туризм.
А главное, любил Люсю-младшую, а она, судя по всему, - его. И дай им бог счастья. Луговой был доволен.
На следующее утро ровно в девять часов он был в редакции. Он поехал на метро, хотя в его распоряжении была теперь служебная машина. Он не стал ее вызывать.
"Спортивные просторы" помещались в старом здании в одном из арбатских переулков, на первом этаже. Остальные пять этажей были жилыми. Дом весь предстояло передать под учреждение, жильцы мало-помалу переезжали в новые большие квартиры и неизменно ворчали, потому что жили здесь всю жизнь, привыкли, а новые квартиры находились в Теплом Стане или Бирюлеве.
В связи с тем что "Спортивные просторы" стали двухнедельником, им передали и три освободившиеся квартиры на втором этаже, как раз над журналом. Сейчас там шел ремонт, во время ремонта предполагалось пробить с первого на второй этаж внутреннюю лестницу и таким образом заиметь как бы дом в доме. Три квартиры, когда-то отдельные, позже коммунальные, - это комнат пятнадцать. Если сложить с уже имеющейся площадью, - вполне достаточно. Оставалось решить, как разместить отделы.
Кроме того, ремонт надо закончить поскорей: до срока, когда журналу полагалось выходить по новому графику, времени было в обрез. Надо набрать людей, рассадить, включить в работу, а делать новый журнал в нынешних стесненных условиях не только не хотелось, но это наверняка отрицательно отразилось бы на работе.
Не дожидаясь полного штата, следовало составить планы ближайших номеров двухнедельника, и не просто составить, а заказать материалы авторам и фотографам, разослать корреспондентов, и все это пока наличными силами. Это значило, что многим нынешним сотрудникам журнала придется делать двойную-тройную работу, да еще по отделам, которых пока и в помине нет, которые еще только будут созданы. А ведь кое с кем из этих нынешних сотрудников придется наверняка расстаться, и они, конечно, догадываются об этом.
И еще, редколлегия. Она должна полностью обновиться.
Меняется формат журнала, верстка, печать, оформление. Этим должны заняться техреды, главный художник и его помощник, которые в прежнем штате и не числились. Новых еще нет. Так с кем посоветоваться?
Создавалось хранилище спецлитературы, зарубежной периодики, что требовало специально оборудованного помещения. Не мешало бы при таком числе сотрудников открыть буфет. Надо договориться с вневедомственной охраной, ЖЭКом, достать мебель для новых помещений, отпечатать новые бланки, добиться хотя бы трех-четырех новых телефонов...
Миллион забот, хлопот, важных дел, срочных, не терпящих отлагательства, сразу свалились на Лугового, когда он вошел в свой кабинет, а вернее, кабинет Лютова, большую, неряшливо, разномастно обставленную комнату, увешанную старыми фотографиями.
Разумеется, главные вопросы: об основных новых направлениях в работе журнала, новых рубриках и отделах, составе редколлегии, смене некоторых главных сотрудников, о сметах, фондах - Луговой согласовал еще во время предварительных бесед. Но одно дело согласовать, другое - осуществить на практике. Ведь ездить за него в Ригу и выбивать там на фабрике мебель или уговаривать какого-нибудь очень нужного специалиста, и без того задыхающегося от бесчисленных общественных нагрузок, войти в редколлегию начальство за него не станет.
После первого часа, проведенного в кабинете, Луговому казалось, что он сойдет с ума.
Вокруг него толпились замы, завотделами, каждый со своей просьбой, своим делом, требованием, сомнением по текущим делам, а ведь текущие дела - пустяки по сравнению со стоявшими перед ним проблемами. Да и знакомы они ему не были - в конце концов, он первый день в журнале и почему должен отвечать за то, что здесь делалось до него, черт возьми! Но он понимал, что отвечает. С этого дня, с этой минуты он отвечает за все в журнале, потому что на последней странице будет стоять его имя, его подпись. Вот так...
И вдруг совершенно неожиданно он вспомнил разговор, который произошел у него в самолете на пути из Инсбрука в Москву с Журавлевым.
Они сидели рядом, устремив задумчивые взгляды в иллюминатор, за которым ничего не было видно, кроме белесого, темнеющего неба.
Они устали от впечатлений, волнений, от тяжелой журналистской работы, от дорожных забот, от мыслей о предстоящих московских делах. Хотелось забыться, отвлечься, поспать.
Но сон не шел, а озабоченность уже перекинула свой мост из Инсбрука в Москву...