Когда вступают на сцену законы исторической справедливости, отдельным личностям остается только молчать в тряпочку.
- Не нравится мне твое объяснение законов, - сказал я. - Какое-то оно нечеловечное выходит, безжалостное.
- Понятное дело, - усмехнулся Зеев, - Вы, писатели, относитесь к Высшей справедливости, словно к собственному сочинению. Все должно быть гуманно, разумно, добренькие такие закончики, жалеющие человечков. Это Божество, понимаешь, грозный Бог возмездия! А ты ему свои качества приписываешь, и удивляешься, что концы не сходятся!
- Вот, значит, чем ты теперь занимаешься? - кивнул я на заваленный бумагами стол. - Высшую справедливость подсчитываешь!
- Если бы, - устало вздохнул Зеев. - Глупостями я занимаюсь и канцелярщиной, а не справедливостью. Хотя и в этом занятии, наверняка кроется какая-нибудь справедливость. Хотя бы по отношению ко мне.
- А как орган? - спросил я. - Наигрался?
- А-а-а! - Зеев огорчено махнул рукой.
- Что, времени не хватает? Или к инструменту не допускают?
- Времени хватает и инструмент под боком, играй, сколько влезет. Теперь ведь все приватизированное, концертные залы тоже. Так я в одном несколько семинаров организовал. Никакого использования служебного положения в личных целях, семинары все равно проводить нужно было, не в том зале, так в другом. Я выбрал этот и теперь могу играть на органе хоть сутками.
- Так в чем дело? Ты ведь за этим в Москву ехал.
- Бодливой корове Бог рогов не дает. Хорошая русская пословица.
- Слышал, слышал. Значит, вся проблема в твоих рогах?
- Нет, проблема в кураже. Нету куража, кончился. А без него и музыки нет. Приду иногда, сяду за инструмент, клавиши глажу, глажу, а нажимать не хочется. Без звуков как-то уютнее себя чувствую. Иногда сыграю по памяти одно из своих сочинений, так с души воротить начинает.
- А ты Баха попробуй.
- Пробовал. Тоже воротит. Если нет куража, его никаким Бахом не заменишь.
Ну, ты о себе расскажи. Как твои дела литературные, кому звонил, с кем встречался?
- Так тебе все и расскажи! А может ты шпион?
- Не может, а точно. Хорошее опусти, обиды выкладывай. Все равно ведь плакаться начнешь, ежели кто на ногу наступил.
- Да, в общем-то, жаловаться не на что. Литераторы публика интеллигентная, и обижать меня особо не за что.
- Не за что! - фыркнул Зеев. - Можно подумать, что для обид нужно искать причины.
- Впрочем, был один случай. Знаешь такого критика, Андрея Мамзера?
- Никогда не слышал.
- Ну, он довольно известная личность. Позвонил я к нему, хотел кое-какие материалы передать. А он даже встретиться не пожелал. Отнесите, говорит, ваши материалы в экспедицию нашей редакции, оттуда мне их переправят.
- И ты передал? - презрительно спросил Зеев.
- Конечно, нет.
- И правильно сделал. От человека с такой фамилией нельзя ждать ничего хорошего.
У Зеева я просидел несколько часов, он вышел меня проводить, и мы долго гуляли по промозглым московским улицам. Сумрачный, унылый город. Уныние разлито во всем, даже в неестественно ярких рекламах. Расфуфыренные, расфранченные церкви, несмолкаемый звон колоколов, и неисчислимое количество старушек, молящих о милосердии, предлагающих в переходах три морковинки, кучку яблок. У бабок нормальные лица, и усталые от многолетней работы руки, они не пьяницы и не задрыги, а обычные люди, которых государство выбросило на улицу.
Я покупаю, не торгуясь, яблоки, морковки, тертый хрен, отхожу за угол и осторожно опускаю в ближайшую урну. Мне нечего делать с этими продуктами, но просто так давать деньги неудобно. Увидев нищего, мы невольно ставим себя на его место, жалеем себя и подаем, по существу, самим себе, своему возможному будущему.
Глядя на этих бабуль я вспоминал свою бабушку, всю жизнь прожившую на нищенскую пенсию в двадцать один рубль. Я увез ее в Израиль, и она успела немного насладиться южным солнцем, обилием фруктов и чуть-чуть отдохнуть от изматывающей тревоги о завтрашнем дне. Так мне казалось, пока перед самой своей смертью бабушка не преподнесла мне небольшой сюрприз.
Она подозвала меня к постели и вытащила из-под подушки потертый кошелек. Я хорошо его помнил, вещи служили бабушке по много лет. Из этого кошелечка она всегда доставала монетки для моего школьного завтрака. Я не покупал за десять копеек пирожное "лодочка", а откладывал денежку и, набрав за месяц несколько рублей, бежал в филателистический магазин за марками.
Бабушка протянула мне кошелечек и сказала:
- Возьми, я тут скопила немного. Пригодится.
Я открыл кошелек. Аккуратно свернутые, в нем лежали все подаренные мною купюры.
- Зачем, бабушка!?
- Ты молодой, быстро деньги тратишь. Кто знает, что завтра произойдет? Может, работу потеряешь, или, не дай Б-г, что другое случится.
Она экономила всю жизнь и не смогла расслабиться даже в сытом, спокойном Израиле.
У бабулек на улицах, судя по всему, не было внуков, некому было сунуть в потертые карманы их старых пальто несколько десятков долларов. Я бродил по Москве, покупая ненужные мне грибы и маринады, думал про одинокую старость, и бессилие перед несправедливостью жизни наполняло мой рот горечью, словно перестоявший зеленый чай.
На следующий день выяснилось, что я выступаю неподалеку от того места, где располагается редакция Мамзера. Усмотрев в этом совпадении некий знак, я решил все-таки отнести материалы в экспедицию. Настроение после встречи с читателями было у меня приподнятым, но быстро испортилось, стоило подойти к огромным дверям многоэтажного дома. Я уже успел позабыть, как строились в Москве присутственные места. Наверное, была в этом некая имперская традиция, подавить посетителя, дав ему почувствовать собственную ничтожность по сравнению с величием и святостью учреждения. Забавно, что куда более высокие небоскребы Манхэттена пробуждают восхищение, гордость за способность человеческую возводить такие громады, они удивляют, могут даже ошеломить, но не унизить.
В здании, помимо редакции, располагалось множество всякого рода учреждений, и заходить дальше вестибюля, конечно же, категорически воспрещалось. Я позвонил по внутреннему телефону, висевшему на обшарпанной стене, представился и изложил свое дело.
- Ожидайте, - холодно ответила секретарша. - К вам выйдут.
Честно говоря, я давно отвык от подобного обращения, оно уже не обижало, а вызывало какую-то оторопь. Мне казалось, что так разговаривают только в старых советских фильмах, а вот, поди ж ты, столкнулся носом.
Минут через десять смиренного ожидания на лавочке из кабинки лифта выскочила симпатичная девчушка лет восемнадцати, оббежала глазами группу ожидающих канцелярской милости, безошибочно выделила меня и, подойдя плотную, на всякий случай громко спросила.
- У кого материалы для Мамзера?
Я передал ей пакет и с полностью испорченным настроением поехал в гостиницу. Выйдя из метро, я сразу попал под дождь. Он нещадно колотил по Историческому музею, полировал привставшего на стременах бронзового маршала, и пробиться сквозь завесу быстро несущихся капель, даже под зонтиком, представлялось довольно рискованным занятием. Я огляделся по сторонам и нырнул в Охотный ряд.
Обыкновенный торговый центр: эскалаторы, витрины, толпы зевак. Я быстро отыскал кафе, уселся за столик, спросил чаю. Попивал, не спеша, осматривался по сторонам. Продукт они заложили качественный, настоящий "English Breakfast", только заварить правильно не сумели. Чайничек, наверняка, не был нагрет, сыпанули в холодный фаянс заварку, залили кипятком и подали. И, тем не менее, испортить такой исходный продукт непросто.
Народу много, все столики заняты. Вскоре и за мой уселись двое, явно кавказского происхождения. Быстро выпили по чашке кофе, гортанно переговариваясь вполголоса. Один из них, высокий, с блестящими залысинами, в черном гольфе под самый подбородок, вертел в руках сотовый телефон.
Я отвернулся и перевел взгляд на другие столики. Зачем смущать соседей. Впрочем, чего им стесняться, их язык мне непонятен. Пока я рассматривал публику, кавказцы встали и ушли. На столике остались две пустые чашки, смятые пакетики из-под сахара и.… Вот балда! Он же забыл свой сотовый. Я быстро встал, и огляделся, но кавказцы уже вышли из кафе. Не бежать же за ними вдогонку!
Я взял сотовый в руки. Н-да, красивая штучка, "Nokia" последней модели, с большим экраном, встроенной видеокамерой и всяческими наворотами. Мне давно хотелось сменить свой старенький "Samsung", но на такую роскошную машину я мог только облизываться.
Значит так: жду пять, нет, десять минут, и если хозяин не возвращается, телефон мой. С другой стороны, по еврейскому закону, если на вещи есть метки, вроде адреса или фамилии хозяина, то нужно возвращать находку. Сотовый не безликая вещь, можно позвонить в компанию, узнать адрес. Ну, и что дальше, бегать по Москве разыскивать "кавказца"? Мне больше заниматься нечем?
Я положил аппаратик в карман куртки, и отхлебнул еще чаю. Интересно, как бы поступили на моем месте коренные жители? То есть, каков обычай этого города, как ведут себя в подобных ситуациях его обитатели?
Впрочем, какая мне разница? Мое поведение определяют не туземные привычки, а еврейские законы. Вот отсижу десять минут и пойду. Но телефон выключать не стану. Если у хозяина хватит ума позвонить на собственный номер, скажу ему свой адрес, пусть приезжает и забирает.
Словно услышав мои мысли, телефон мягко завибрировал. Я потянулся к карману и в ту же секунду к столику подбежал взволнованный "кавказец".