55
Очень мало кто бегал. Хотя, как выяснилось, это было нетрудно, и я не понимаю, почему именно у Клапка оказалась такая несчастливая судьба. Марой мне рассказывал про человека, - а потом и познакомил с ним, - который успешно убежал несколько лет назад, а потому знал и мог объяснить дорогу. Позже скибы его снова схватили. Это была другая сторона проблемы и, пожалуй, главная: как и где можно вообще уберечься от скибов? Казалось, нет такой точки в поднебесной. И потому вопрос о побеге как-то тускнел. Марой-то говорил (не знаю, может, врал), что хотел бы убежать, и искал во мне попутчика одно время. Но я… Сначала не хотелось: я действительно отдыхал. А потом - вскоре после того как нашёл (вернее - поймал) "читателя" - центр тяжести моих размышлений вообще сместился. Я постепенно начал осознавать, что главная проблема - не в скибах и не в свободе от них: где бы я ни жил, ни бегал, ни прятался, главная проблема - поэзия и её адресация - останется со мной, привязанная мёртвым узлом к моей душе. А в монастыре она - парадоксально! - имеет больше шансов - если не на разрешение, то на бесконечное успокаивающее - как заговаривающее зубную боль - обсуждение.
56
За тридцать лет жизни в миру я сталкивался с поэзией буквально считанное число раз, - в основном, в рекламе и в каких-то фильмах. Музыку, - да, я слушал, то есть песни, но тексты песен я поэзией не считаю: это не самостоятельный вид словесного искусства, а обслуживающий, подчинённый чужой задаче. Адресация песни очевидна: тем, кто её слушает. Адресация же поэзии - загадочна. В песне поэзия является как бедная родственница, сиротка-приживалка, компаньонка богатой невесты - ни один призванный поэт к музыке примазываться (чтобы в нагрузку протащить себя) не станет! Если поставить рядом (как я это сделал однажды) мою невесту - богатую, роскошную и блистательную - с моей поэзией - вонючей, нищей, замордованной, - то выбор может быть только один, компромиссного варианта нет: если ты пошляк (т. е. эстетический дебил), ты выберешь невесту без поэзии, если же хоть капля есть в тебе эстетического разума - придётся выбрать поэзию без невесты…
Да, я начал абзац с того, что практически не сталкивался в миру… Тем страшнее было моё отчаяние в первые месяцы в монастыре: я был уверен, что поэзия только здесь, то есть это некий внутренний жаргон: здесь её обиход и оборот, - и если здесь она нагружена столь напряжённой системой печатей и табу, то выхода никакого нет, кроме как корчиться в этой системе… "Читатель" (вот кому настоящая честь и хвала!) постепенно сумел показать мне, что это не так. К стыду своему, сознаюсь, что под влиянием монастырских предрассудков я долго брезговал им. Прошло несколько недель после нашего (описанного) "знакомства", прежде чем я (от него действительно очень воняло) начал обращаться с ним милостиво и задавать какие-то человеческие вопросы. И вот он отвечал, например, что скибы заточили его из-за того, что в миру он был поэтическим критиком (!)… Нет, это никак не укладывалось, это был взрыв мироздания! –
- Постой, да разве в миру…
- Ну, как вам сказать… Есть. - Но это ограниченный круг. Кто специально интересуется… Они не очень афишируют… ну, то есть не имеют в этом нужды: там своя система жизненных приоритетов…
- Жизненных?
- Ну, в некотором смысле да…
- Постой… Ага, ладно, это потом… А скибы тут при чём? Им-то что? Они же вообще игнорируют…
- А, в этом смысле?… Видите ли, я не знаю… Я подозреваю, всё дело в том, что на некотором этапе логика моих изысканий привела меня к внутренней, то есть к монастырской поэзии… Что ж, так должно было случиться. Они меня схватили. (Я напечатал несколько статей.) - Видимо, они не хотят, хоть и делают вид, что это их не касается… А с моей стороны это логично: что хотел, то и получил. То есть оказался в самом центре своих интересов. Кто-то обижается, а я нет, совершенно. Наоборот. - Здесь я (как бы это выразиться?) - у истоков… Есть такая точка в математической теории языков - обозначается буквой "сигма", - которая сама не есть символ, но порождает все допустимые цепочки символов (слова и фразы). Так вот - говорю, конечно, метафорически - у самой этой "сигмы" я и оказался. Вплотную. Могу теперь вдоволь исследовать и её, и как она работает.
- Слушай, - изумился я, - а по-моему, я где-то читал, что "сигма" порождает говно. Где я мог? В каких-то анатомических книжках? - "Сигма" - ведь это последний отдел толстой кишки. Так что ли?
- Не знаю. Я в анатомии… Никогда не интересовался…
57
Иногда мне приходила мысль, что поэзия возникает из особого дыхания. Здесь мало кислорода: большая высота - и дышать приходится часто. Скоро это забылось, а сначала было очень заметно. Жадные, глубокие вдохи казались поверхностными, незначащими. Как это связано со словами? - Видимо, когда забылось, тогда это усилие нашло другой путь: подсознательный…
Погода быстро менялась. Тучи цеплялись за скалы, застревали в ложбинах - и начинали конденсироваться: дождь, снег - независимо от времени года. Вечная весна-осень. Я бы сказал: вечный ноябрь-март. Снег таял, стекал и через день выпадал новый, обильный. На прогретых полянах цвели примулы, фиалки, нарциссы…
58
Здесь Клапк под серым камнем сим.
Он - прах. И мёртвый корень с ним –
жезл смыслов, движитель идей.
Тому назад немного дней –
тому немало лет назад
он лил прозрачный аромат,
неуловимый умный смрад,
который ныне есть нигде. –
И мы к такой же нищете
стремимся, Боже мой, прильнуть, –
не скоро? - Хоть когда-нибудь!..
Вот эпитафия, которую я нацарапал на надгробии Клапка. Сам не знаю, как это случилось. Был обычный приступ, только я сидел в то время на кладбище. На высоком, камне, похожем на клык, только в самом верху было одно слово: "Клапк" - и вдруг оно передо мной стало обрастать значками справа и слева… - и вниз поехало-поехало… Я тогда уже научился запоминать стихи, - во всяком случае, мог некоторое время держать их в уме и записывать не сразу. У нас имелось снаряжение для скалолазания, им почти не пользовались - двое-трое, может быть, - и я отправился в монастырскую каптёрку. Как раз звонили на вечернюю трапезу, и служка ушёл, оставив, разумеется, дверь нараспашку. Таким образом, избежав ненужных вопросов, я выбрал себе стальной крюк поострее и молоточек, которым его вколачивают в породу. Снова на кладбище - и бил там до полной темноты, стараясь тише: очень боялся звуков.
Продолжил на следующее утро… - Какое-то странное вдохновение с этим было связано, не такое, как всегда. Многие слова я заменил, когда пришлось с ними работать вот так вот тюкая. Прежде я стихи не редактировал - рождались в один приём самоценными готовыми монстриками… Может быть потому я это стихотворение и запомнил - единственное из всех.
59
Клапк никогда чужих стихов не читал, упорно отказывался, хоть я и пытался передать ему мысли, внушённые мне "читателем". Он только криво ухмылялся. - "Брезгуешь?" - "Не то чтобы брезгую, а как-то… Ну, не знаю… Не интересно…" - "Брось, я тебя уверяю: хорошие стихи интересны - очень! И у нас тут отличные есть поэты. Двое - точно. Поверь мне! Давай я тебе принесу, покажу, а?" - "Где ты их берёшь? Не сам же! - Через этого скользкого проходимца своего? А почём ты знаешь, что он не надувает тебя внаглую?" - "В каком плане? С какой же это целью?" - "Обхаживает тебя. А сам святоша. Хочет и тебя таким сделать." Я умолкал, обижаясь: с Клапком трудно было спорить - бессмысленно. А он дальше: "Женят тебя - попомнишь мои слова. Женят как миленького!.. Он ещё не предлагал, чтобы вы с невестой вместе друг другу стихи писали?" - Я пугался: откуда он мог знать?! До невесты, правда, речь ещё не дошла, но вообще-то о женской поэзии уже было… - "Было? Я правильно угадал?" - "Не совсем". - "Ну жди-дожидайся, когда будет совсем". –
В другой раз я с такой подходил стороны: "Ты же считаешь свою поэзию неполноценной. Она не пахнет. Так почему бы не посмотреть у других? Может быть, ты что-то поймёшь, тебе откроется…" - "Если я прочту, как пишут другие, я не смогу свои стихи писать правильно". - "Вот как? Значит, ты уверен, что пишешь правильно?" - "Безусловно".
60
Это письмо осталось без ответа. Сестра продолжала мне писать так, как будто не получала его. Ничто в её тоне не изменилось. И всё же я что-то почувствовал, потому что больше не делал попыток. Словно бы она молча говорила мне: "Молчи об этом"… Много лет спустя, когда она уже умерла, я случайно нашёл это письмо: оно хранилось (единственное из всех!) в шкатулке - вместе с письмами человека, который за ней ухаживал одно время. Я перечитал - стало нестерпимо стыдно. Я не мог понять, как написал такое. Должно быть, я был в каком-то угаре. Но отчего? - Не могу вспомнить ни самого состояния, ни причины его. - Этот "читатель" меня околдовал, загипнотизировал, что ли?…
Однако же, вот получается, что сестра хранила, - значит она как-то иначе понимала всё это, что-то в моём письме было важное и нужное для неё… Нет, стихотворение действительно безобразное, не стану его выписывать. А из письма всё-таки приведу несколько начальных фраз.