"Сестрёнка, не удивляйся, я на этот раз, может быть, напишу странные вещи - на твой взгляд. Если так, считай меня за больного: я заболел от здешнего "горного воздуха" так называемого - ты понимаешь, надеюсь, о чём я, - только я не решался раньше об этом сообщить… Ты знаешь, что такое стихи? - наверное, представляешь себе смутно. Здесь я вкладываю листок со стихотворением, которое я написал. Но умоляю тебя развернуть его не раньше, чем ты дочитаешь до конца письмо (он заклеен отдельно)… Да, теперь ты узнаешь нашу тайну: здесь все становятся такими вот "поэтами" в кавычках - горе-поэтами. Ситуация ужасная, и деваться от этого некуда, приходится марать бумагу - а потом что делать? - прятать с трудом и стыдом. Зачем я это тебе посылаю, я сам не знаю…" - и т. д.
61
Нет, я разговаривал с её сыном, - моим племянником. И не раз… И не то чтоб разговаривал, - учил его. Он хорошим стал поэтом, хотя, на мой вкус, несколько слабовато-слащавым… - Но он по достоинству снискал известность (сейчас ему уж за сорок)… А вот что касается женской поэзии, - то, что говорил мой "читатель", - не знаю, то ли он ошибался, то ли я что-то неправильно понял. - Пророчество его, - такое уверенное, так страстно высказанное, - по-видимому, не сбылось…
62
Если, поэт, ты думаешь, что
много думать вредно - и что
муза сама подскажет,
ибо она
видит то, чего никогда
тебе не постичь, хоть лоб разбей… –
Впрочем получит каждый
по вере своей.
Это Клапк опять - из цикла "Поэт и ты". Цикл был бесконечным (всё - восьмистишия). Некоторые бумажки он давал мне. Он относился к моему чтению уважительно, хотя сам всегда отказывался читать что-либо. Иной раз я с такой подбирался стороны: "Ведь ты сам постоянно навязываешься и страдаешь от презрения. Так почему бы тебе… Должно же быть какое-то равновесие? - Выступи и ты в роли читателя, тогда и тебе судьба, так сказать, улыбнётся".
Он. - Представление о справедливости - дескать, о каком-то мировом равновесии - есть пошлость. Пошлость и филологическая, но мало того: она и в физическом плане - неверная точка. В природе нет равновесных процессов. Они - абстракция довольно беспомощного сознания. А в природе всё настолько далеко от равновесия, как, может быть, мы и бессильны помыслить! Там всё стремительно падает, рушится - быстрей даже, чем мы можем за этим уследить… Быть может (я думаю), единственный путь за этим последовать есть суицид…
Я. - Ох, ну ты…
Он. - Но дело в том что… Как это ни странно, на этом обвале возрастает структура. То есть, ты понимаешь, жизнь растёт, усложняется… Да! за счёт этого!.. Это - тайна, которая также нам недоступна… И поэтому… Здесь каждый должен выбирать…
Я. - Ох, ну ты… Выбирать в условиях тайны? Каким это образом?
Он. - Поэтическим. Непонятно?
Я. - Понятно. Вопросов нет. Умолкаю.
63
- А что касается… Ну, да почему ж я не хочу читать… Отвратно! А я очень хочу, чтобы меня читали, слышали… Это стремительное падение в пропасть. И так будет. Что я могу?…
Мы стояли на буром мху, мягком от тающей воды. Неисчислимые тонкие капельные нити повсюду, как паутина, заволакивали камни матовым блеском. Перепархивали дрозды в можжевельнике - зелёные искры в перьях мелькали вперемежку с иссиня-чёрными. Их жизнь трудна (подумал я по инерции). Пищи мало - а сколько сил уходит на маханье крыльями. Не говоря уж - на борьбу с горными воронами (странными на вид: как орлы - не машут крыльями, а почти всё время парят, используя разнонаправленные потоки воздуха), - они разоряют гнёзда, и дрозды парами гоняют их: главное дело - испугать ворону и согнать с ветки: в полёте она тяжела и беззащитна, а когда сидит - вертит головой и огрызается, - опасна…
64
Когда в тебя внедряется чужой стих, это похоже на разорение твоего гнезда: хищная птица налетает и пожирает птенцов. Я это очень хорошо понимаю. И всё же на каком-то шаге внутреннего поэтического развития приходится допускать это. Здесь важно научиться не иметь ничего своего. Не стараться сохранить равновесие, а свободно и ускоренно падать. Тогда от притока внешней энергии в тебе возрастает структура. Ведь так объяснил Клапк. В физике он это чувствовал, а в поэзии почему-то нет: там он падал неправильно. Поэт, достигшей определённой зрелости (пороговой) и продолжающий цепляться за своё, становится бесплоден. И Клапк, похоже, оказался в этом тупике, несмотря на то, что сочинял великолепно. Я так думаю теперь. А для него это оставалось закрытым, на поверхности были иные, более лёгкие объяснения его состояния, которые замещали -…
(Клапк однажды признался, что в юности хотел быть астрофизиком и даже учился, но оказался не очень способным к математике, а там без сложной математики делать нечего…)
65
Омнумель. - Завтра будет служба на кладбище. Пойдёшь?
Я. - Нет.
Он (молча). - Ещё бы! Ты там нагадил, и теперь тебе стыдно.
Я (также молча). - Ага, уже обнаружили? Ходили туда и прочитали?
Он (молча, с сожалением меня оглядывая). - Зачем? Мне и так известно.
Далее всё так и продолжается молча, - не буду специально обозначать. –
Я. - Вы ошибаетесь. Мне нечего стыдиться. Может быть, вы способны проникать в факты, но не в моё душевное состояние, как я теперь вижу.
Он. - Твоё душевное состояние - совершенно дурацкое. Сейчас мне не нужно в него проникать для того чтобы правильно тебя вести. Просто завтра ты пойдёшь перед службой и вынесешь этот камень за ограду монастыря. Тебе дадут тачку. Привратник выпустит. Бросишь куда-нибудь под обрыв.
Я (усмехаясь). - Понятно. Кроме меня никто к этому камню не прикоснётся.
Он. - Естественно.
Я (озлясь). - Что "естественно"? Что в этом естественного?
Он. - Не надо так раздражаться. Это искусственная реакция. Ты на самом деле всё понимаешь прекрасно, но нарочно выделываешь свою злобу.
Я. - А вы нарочно выделываете бесстрастие и самоуверенность. Вы тоже прекрасно понимаете, что я не потащу этот камень за ограду: я считаю, что он должен быть на кладбище, на своём месте.
Он. - А если тебя сразу отпустят домой?
Я. - Мне не нужно домой. Мне здесь нравится.
Он. - Глупости, детское упрямство. Сам знаешь, что твоё положение становится уже катастрофическим. Ты падаешь стремительно и вот-вот погибнешь, как твой приятель, когда он вдруг увидел, что дальше падать некуда.
Я. - Ну что ж. Вы мне угрожаете. Пусть будет так. Однако я всё-таки выбираю приятеля. Он мне дороже… Смешные вы люди, - неужели вы не поняли из надписи…
Он. - Я её не читал. Впрочем, мне и читать не нужно, я и так знаю, что она лжёт.
Я. - А я знаю, что нет. И предлагаю завтра огласить её как молитву во время поимённого перечисления. Почему бы вам этого не сделать?
Он фыркнул и даже молча не счёл нужным ответить.
66
И вот моё падение в отношении сестры, - наверное, часть того же процесса, в который я себя отпустил. Но оно почему-то не пошло туда: сестра остановила. Значит ли это, что оно было тоже неправильным? - Видимо, сестра так считала. Но она могла ошибаться: сама не готова была падать…
67
- А чтобы вам облегчить исполнение угрозы, могу и подсказать. - Я знаю человека, который и без меня вынесет этот камень, если вы его попросите.
- Кто это? - (Уже не равнодушно. Или мне показалось? Неужели я всё-таки пронял его наконец-то?…)
- Нет, имени не назову, не ждите. Да и зачем? - Не делайте вид, что вам не ясно, о ком речь.
- Хорошо, - он вдруг резко поднялся и пошёл к двери. - Я подумаю. Не для вида, а действительно подумаю.
68
У меня очень мало времени, поэтому я спешу закончить. Скоро происходящее перестанет происходить со мной, и тогда… Потому что лишь на его волне мы…
"Поднимаемся", "падаем", "сохраняем равновесие" - всё это лишь образы метафоры. Их значение расплывчато, трактовка их произвольна. Метафора становится термином, когда в регулярном употреблении её контекст выясняется до конца и значение обретает жёстко очерченные границы. А здесь… А тем более в поэзии… Может быть, скибы потому и исключали поэзию, что настаивали на конкретном оперировании символами. Это их основа основ. Без этого у них бы всё оползло и развалилось…
69
Меня выпустили, я пошёл по тропе. Нужно было спуститься метров на двести к автостоянке, куда подъезжал и монастырский автобус. (Была подвесная дорога, но по ней таскали только грузы). Часа два сидел, ожидая автобуса. Моя невеста не встречала меня, но, наверное, лишь из-за того, что её не успели предупредить, слишком быстро всё решилось. У них было мало времени: к утру камня уже не должно быть на кладбище…
Я сидел и думал: почему так всё получилось? Может быть, они не хотели, чтобы я знал, что "читатель" всё-таки вынес камень? - Чтобы у меня оставалась до конца дней двузначная туманность в отношении него? - Да, наверное. Зачем-то это нужно. Они сочли это важнейшим для моей души… Но почему ж не убили? - А вот в этом случае, пожалуй, он и отказался бы вынести… Вон оно в чём дело-то вырисовывается…
70
Неопределённость жизни приводит к ощущению её метафоричности. Иногда мне кажется - особенно по прошествии многих лет, - что и "скибы" - метафора, и их "монастырь", и "хавии", и "читатель"… И вся моя "поэзия" - метафора того, что со мной случилось в монастыре, моих отношений с Богом и с самим собой… Но когда я дохожу до этих вот слов, только что сказанных: "поэзия - метафора", - я ясно чувствую в них некую тавтологию (правда, двухуровневую). И что это означает? Что другого и быть ничего не может?… Да, нам хотелось бы сделать из метафоры термин, но это, наверное, смешно - в том же смысле, в каком смешно, например, всё, что делают скибы. Они стараются придти к равновесию и сохранять его. Термин как замок замкнутого, очерченного контекста создаёт эту абстракцию (удобную для спекулятивного манипулирования) - абстракцию равновесной системы, внутри себя и для себя переставляющей какие-то фишки. (Кстати, "для себя" - означает и то, что система ни к кому не адресуется, пребывает в самодостаточности.) - Но этого нет. - Есть бесконечное и бесконечно ускоряющееся падение в энергетическом (или информационном) потоке, а его можно адекватно описывать (здесь речь может идти лишь о мгновенной адекватности) только при помощи метафор. Таким образом, поэзия…
Нет, всё, на этом заканчиваю.
71
Только вот ещё одно напоследок. –
Если поэт ничего не знал,
и однако ж кое-что назвал –
в расслабленьи чувств
или, наоборот, сгоряча, –
не спеши изумляться, старина,
рассуди: не ты ли с ним сообща
сфокусировал дребедень и чушь
в эти имена?