Игнат Трофимыч даже не стал думать, плохо ли, хорошо ли - пестом; лучше ли это будет, хуже ли - неважно, лишь бы сменить сечку с корытом на что-то другое.
Пест, однако, оказался совсем не пригоден для задуманного.
Золото в ступе под пестом не дробилось, а только плющилось. Игнат Трофимыч уж и сбоку подлаживался, нанося удар, и еще бог знает какие придумывал выверты, но нет - плющилось только, и все. Не черемуха была скорлупа, совсем не черемуха.
Сердце Игната Трофимыча не выдержало.
- А провались ты пропадом! - с грохотом составил он ступу с коленей на пол и встал. - Тут никакого терпения не хватит. Не знаю, что тут еще придумывать!
Но Марья Трофимовна не утомляла себя однообразной физической работой, и ее голова кое-что все же соображала.
- Знаю, че надо, - сказала она, поднимая ступу с пола и ставя на стол. - У Марсельезы надо ее машинку взять. Которая мелет-то все.
- Миксер, что ли? - не сразу, но все же понял Игнат Трофимыч.
- Ну, миксер. У нее там нож такой - размелет, подумать не успеешь. Я у нее была, видела - прямо не успеваешь подумать.
Игнат Трофимыч согласился равнодушно:
- Сходи давай.
На улице, обнаружила Марья Трофимовна, когда выскочила из дома, был уже вечер. Солнце уже склонялось к горизонту, и окраинная их деревенская улица начинала свою обычную предночную жизнь: на лавочках у заборов сидели стайками старухи и старики, а кое-где и хозяева помоложе, покончившие на сегодня со своими хозяйственными делами.
- …фимовна! - позвали ее откуда-то, с какой-то лавочки, но Марья Трофимовна, не поглядев откуда, только занято помаячила рукой: не могу, не управилась, - и, постаравшись поскорее пробежать по улице, нырнула в калитку Марсельезы.
- Ну чего, на старика бумагу в милицию писать будем? - встретила ее Евдокия Порфирьевна.
- Ты что, ты что, - замахала на нее руками Марья Трофимовна.
- Ладно тогда, - смилостивилась Евдокия Порфирьевна. - Погодим пока. А чего тогда, какое дело такое?
О, как запинаясь и что творя с родным и могучим русским языком, какие склонения с какими падежами перемешивая, просила Марья Трофимовна ее "машинку"!
Веселясь про себя, Евдокия Порфирьевна молча выслушала заикания Марьи Трофимовны и, когда та закончила их, спросила:
- Чего эт вы молоть собрались?
С таким недоброжелательством и любопытством она спросила, что Марья Трофимовна в ответ забормотала уж совершенно невразумительное:
- Дак надо вот… старику приспичило… ночь на носу, а он поди да поди… ну, старика моего знаешь же…
- Кофе, что ли, ему приспичило? - язвительно спросила Евдокия Порфирьевна. - Да вы кофе-то отродясь не пили!
Марья Трофимовна вспомнила о принесенной дочерью коричнево-лаковой жестяной банке.
- Во-во, кофе! - обрадованно ухватилась она за мысль Марсельезы. - Надька тут приволокла. Особый кофе-то, растворимый, как не попробовать.
- Растворимый?! - Евдокия Порфирьевна едва не подавилась со смеху. - Да он же и так в порошке, че эт его молоть?
Марья Трофимовна поняла, что попалась. Но отступать было некуда. Оставалось переть дальше, напролом.
- Так я ж говорю: совсем особый. Особо растворимый! - подчеркнула она со значением. И вдохновение не оставило ее и дальше: - Это только в их пайке такой бывает, больше нигде-никогда. Его молоть непременно надо.
И с таким убеждением она говорила, с такой верой, с такой искренностью, что Евдокия Порфирьевна даже и поколебалась в своей правоте. Черт знает, в том пайке все могло быть.
- Во как, значит? - сказала она. - Ну пойдем, дам.
Она завела Марью Трофимовну в дом, достала белую пластмассовую, похожую на сахарную голову бандуру миксера, объяснила, как с ним обращаться, и, отдавая Марье Трофимовне, наказала:
- Только нынче же и верни! На завтра не оставляй. Вещь дорогая, да теперь нет нигде.
- Да уж будь покойна, будь покойна, - благодарно отозвалась Марья Трофимовна. - Мы и аккуратно, и нынче же, будь покойна.
Игнат Трофимыч встретил ее с ухмылкой неверия:
- Дала?!
Вообще говоря, он надеялся, что Марсельеза не доверит им свою мельницу. И, удивясь странной для нее отзывчивости, огорчился. Не хотелось ему больше никакой возни с этой скорлупой. На сегодня, во всяком случае. Но если бабе припрет - разве же можно вставать ей поперек… Оставалось только испить чашу до дна.
- Обучилась, как управляться? - лишь и спросил он.
- Не то как же! - гордо ответила Марья Трофимовна.
Тут, пожалуй, в этом месте, когда неотвратимо, со все возрастающей скоростью, будто поезд с отказавшими тормозами, несущийся под уклон, приближается, подступает конец всей их прошлой жизни, надо бы сказать о ней, этой их прошлой жизни, несколько слов. Хотя, если по правде, ничего такого особого, ничего такого необыкновенного сказать о ней нечего - обычная была жизнь, обычней некуда. Что было со всеми - то было и с ними, ничего не минуло. И если говорить об их жизни, то следовало бы взять учебник истории и вместо слов "народ", "трудящиеся", "население страны" вписывать их имена: "Марья Трофимовна", "Игнат Трофимович", "Марья Трофимовна", "Игнат Трофимович". Ну а если что и отметить, то отметить придется тоже самое заурядное: что, живя этой своей, прошлой теперь жизнью, всегда старались они жить по совести, по закону, по правде - как бы и что бы ни было…
А толку от миксера не оказалось никакого, ровным счетом - напрасно возлагала на него Марья Трофимовна надежды.
Следуя инструкциям, полученным от Марсельезы, они с Игнатом Трофимычем засыпали золотое крошево внутрь, закрывали камеру крышкой, включали мотор, считали до шестидесяти - чтобы он работал не больше минуты, а иначе, предупредила Марсельеза, перегорит, - открывали крышку, исследовали крошево - оно не мололось. Добавляли, убавляли, выжидали десять минут, чтобы не гонять мотор, опять же согласно полученным инструкциям, больше трех раз подряд, - все без толку. Явно не известкой была скорлупа…
Отрешенное, умиротворенное спокойствие сошло на Игната Трофимыча. Радостное даже, пожалуй, спокойствие.
- Все, хорош, точка, - сказал он после очередной неудачной попытки, принимаясь выгребать из миксера чайной ложечкой насеченное крошево.
Марья Трофимовна было посопротивлялась ему, требуя попробовать еще раз да еще, но, в общем-то, ясно было - без смысла все, и сдалась.
- Ну, хорош так хорош, - сказала она. И забрала у Игната Трофимыча миксер. - Дай я его там тряпочкой вытру. Чтобы, не дай бог, не осталось чего.
- Вытри, - согласился Игнат Трофимыч. - Правильно.
- Утро вечера мудренее, - подвела итог Марья Трофимовна. - Утром, глядишь, чего-нибудь новое в голову стукнет.
5
Евдокия Порфирьевна уж давно бы легла спать, в нетерпении постели переоделась уже в ночную рубаху, открыла одеяло, взбила подушку, но не ложилась, все ходила по дому, отыскивая себе то одно дело, то другое, - ждала Марью Трофимовну.
- Ну мелют, ну мелют, - в раздраженном недовольстве бормотала она себе под нос время от времени. - Тонны у них там, что ли… Кофе они мелют… растворимый!
Прав был Игнат Трофимыч, удивляясь неожиданной ее отзывчивости. Хотя и готова была Евдокия Порфирьевна поверить, что в том пайке может быть такой растворимый кофе, что нужно молоть, однако же самой Марье Трофимовне она не верила - не верила, что кофе им понадобилось варить! - видела она старуху насквозь, до дна, всю ее немудреную хитрость, и врожденный профессиональный нюх подсказывал ей по виду Марьи Трофимовны, что необычное что-то собрались они молоть, что-то особое, оттого и дала, что любопытство оказалось сильнее.
Поздние сумерки были уже на улице, фонари зажглись на столбах, когда, наконец, в окно с фасаду тюкнули слабенько.
Евдокия Порфирьевна всунула ноги в уличные чуни и выскочила к калитке.
- Ты, Трофимовна, что ли?
- Я, я, - отозвалась с улицы та. - Прими. А то спустила, поди, Верного-то.
- Ну, намололи? - не осилив жадности в голосе, хотя и старалась изо всех сил равнодушно, спросила Евдокия Порфирьевна, открыв калитку.
- Спасибо, милая, спасибо, - угодливо поклонилась старуха, подавая миксер. До чего угодливо поклонилась - чистая безбилетщина, откровенная! - Помололи, хорошо помололи.
- Попили?
- Чего?
- Ну растворимого-то!
- А-а! - поняла старуха и так прямо вся и встрепетала. Безбилетщина поганая. - Попили, Дуся, попили.
- А чего ж не принесла-то, не угостила?
Старуха потерялась.
- Дак… а это… мало совсем было… вышли все, еще и не хватило…
- Целую банку?
- Целую банку, ага, - послушно согласилась старуха с нелепым предположением Евдокии Порфирьевны и, ничего не говоря больше, не попрощавшись даже, рванула от калитки в свою сторону - точь-в-точь "заяц", бросившийся к открытой двери.
- У меня не уйдешь! У меня никто не уходит, - и сама чуть не бегом, чуни лишь и мешали бежать, направляясь с миксером в дом, приговаривала сквозь зубы Евдокия Порфирьевна. - Ишь, дернула!
Спеша, не закрыв как следует двери, она подсунулась с миксером под свет настольной лампы и, сняв крышку, тщательно оглядела ту, а потом и камеру. Но и свод крышки, и камера с ножом - все было девственно чисто, сияло стерильной изначальной белизной. Евдокия Порфирьевна наклонила миксер, заглянув под нож с одной стороны, с другой, послюнявила палец, провела им по валу, на который нож был насажен, - на палец ничего не налипло.
- Старички божьи! - с досадой вырвалось у нее.
Ей подумалось в этот миг, что "заяц" выскочит из двери и она не сумеет его сцапать.