Про мудрость
Третьего дни обнаружила страшную пропажу.
- Катя, где твоя женская мудрость? - спросила мама и пододвинула ко мне чашку с горячим кофе. - Я прямо изумляюсь, в кого ты такая бычара.
- Даже и не знаю, - вздохнула я. - Нет у меня никакой мудрости.
- Наверное, пи-ти-яла! - ужаснулся маленький Ф.
- Разве только вместе с твоей совестью, - вздохнула я еще раз. - Ты, помнится, что-то там про диван говорил…
- Отодвинем? - возликовал Ф.
- Там гора дерьма, - предупредила мама.
- Дерьмо - это очень плохое слово, - обрадовался Ф.
- Я хотела сказать "грязи", - пояснила мне мама.
- А сказала "дерьма", - поправил ее Ф. - Отодвинем пирям!!!
- От вас проще удавиться, - вздохнула я в третий и последний раз и отправилась двигать диван.
Через минуту выяснилось, что моя мама практически пророк. За диваном не было ни моей мудрости, не Фасолькиной совести, а была только одна маленькая кошачья какашка, вот-вот готовая превратиться в каменный уголь. По старому детскому обычаю трогать чего ни попадя Ф. тут же схватил ее двумя пальцами и сунул бабушке под нос.
- Совесть! - рявкнул он.
- Пожалуй, все-таки мудрость, - осклабилась бабушка.
- Уйдите уже куда-нибудь, - взвыла я и указала им на дверь.
Пока они собирались на прогулку, я вышвырнула сплав из совести и мудрости в унитаз, пропылесосила пол и даже протерла его тряпкой для дезинфекции. Но, невзирая на все эти действия, думы шли за мной неотступно и почему-то все время складывались в бабушкинское брюзжащее "И откудова чиво взять?".
А брать мне действительно "неоткудова". Ибо уже от первого правила женской мудрости, гласящего "попустись", внутренности мои сжимаются и становятся печальными, как полуфабрикат глубокой заморозки. Да чего там говорить: я за всю свою жизнь один только раз попустилась, в первом классе. Да и то, кажется, голова у меня болела… Так, когда первоклассник Костя Н. на мою просьбу поделиться конфетой ответил мне, что "ни в жисть сладкого не даст", я не стала драться за добычу.
- Чтобы ты, Костя, провалился, - сказала ему я. - И чтобы в животе твоем завелись конфетные черви. И чтобы они прогрызли все твои внутренности и вылезли наружу через нос. И чтобы тебя долго таскали по больницам, для того чтобы вылечить червей, а потом разрезали и забыли зашить. Не надо нам твоих конфет!
Так сказала я Косте, после чего всхлипнула и поплелась восвояси. Позже, конечно, бабушку вызвали в школу и стали выяснять, откуда ребенок знает такие страшные проклятия, но ничего не выяснили, кроме того, что если "за так" бабушек по учреждениям таскать - печень ссохнется, волосы выпадут и зубы сгниют до черного. Но это уже другая история.
А больше я не отступала, ни-ни. Едва раздается гимн войны, как во мне просыпается Аттила, и пощады не жди. Никакой светскости в духе "Ах, сударь, вы наваляли в мой палисадник, приглашайте врача и секундантов", никаких тебе психологий "Дорогой, ты не хочешь об этом поговорить?" и уж тем более никакого уважения к трупу врага. Убью, попрыгаю на косточках, попинаю от души, после чего отрежу голову, надену ее на кол и поставлю на самое видное место.
Что там дальше? "Ласково убедить"? Да что вы говорите! Недели три-четыре назад довелось мне отведать собственной ласки. Аж вот до сих пор помню, как хаванула.
Поехали мы, значит, с Ф. в магазин. Приехали, народу - толпа, шумно, душно и противно. Я Фасолия в тележку определила на детское сиденье и осторожно вперед покатила. Едем-едем, я у какой-то полки останавливаюсь, беру в руки жестяную консерву, начинаю рассматривать, каких животных они туда напихали, как вдруг раздается глас небес, от которого я не только роняю банку, но даже как-то вся сжимаюсь.
- Да положи уже эту хлень на место! - вопиет глас, причем вопиет так громко и четко, как диктор Центрального телевидения во время чрезвычайной сводки. Шум толпы единосекундно прекращается, и все с интересом начинают смотреть на нас, а кое-где раздаются сдавленные смешки.
Невзирая на то что я прекрасно знаю и эту сталь в голосе, и эти не терпящие возражения интонации, и уж тем более замечательное слово "хрень", никакого другого выхода, кроме как "нагло соврать", у меня не остается. Поэтому я тут же надеваю свою самую гадливую улыбку за нумером пять, значащуюся как "улыбка добрая", делаю самые удивленные глаза из всех возможных и развожу ручками как ярмарочный паяц.
- И кто же научил тебя таким некрасивым словам, Тимоша? - елейно спрашиваю я, попутно обводя толпу взглядом нумер десять, означающим "И как вы могли такое подумать, гады!".
- Мамочка, ну ты же вчера папе сказала: "Поставь на место эту хлень, что ты ее схватил, как дулак", - немедленно отвечает мне Ф. и тоже смотрит на толпу. К сожалению, десять взглядов Фасолик еще пока не нажил, и поэтому у него в запасе есть только один-единственный взгляд, означающий "Да-да, это именно то, что вы подумали! А чему еще может научить эта ногастая сволочь?"
Этот смех я запомню надолго. Единственное утешение - стервец остался без макарошек по-флотски, потому что консерву мы так и не купили.
Но самое мое любимое - про "не переть на рожон". Вообще я могу сказать, при каких условиях я могу на него не напирать. Правильно, нечего мне этого самого рожна показывать! Я, как друг степей калмык, чрезвычайно не люблю препятствий взору и прочих столбушков: или "написаю под", или снесу - уж извиняйте. И ребенок у меня такой же. Давеча тут, опять же с Тимкой, сцену наблюдала. Вам смешно не будет, потому что это прочувствовать надо, а вот я смеялась до слез отчего-то.
Дача. Кухня. Мама варит суп из щавеля в огромной кастрюле на крохотулечной плитке. В уголке за столом сидит Ф., размазывает кусок картошки по клеенке и вообще откровенно скучает.
- Суп готов, - говорит мама и снимает крышку с кастрюли. - Ты вот только эту крышку трогать не смей! Она очень горячая! - обращается она к Ф.
А я в стороне сижу, и как-то так получается, что невольно за ними наблюдаю, причем с хорошим углом обзора, то есть в отличие от мамы, которая видит часть Ф. "над столом", я прекрасно вижу его часть "под столом".
И вот, значит, говорит она про то, что крышка горячая, и на дитенка не смотрит совершенно. А меж тем зрелище открывается прелюбопытное. Еще минуту назад скучающая и лишенная тяги к жизни моська вдруг так как-то вся оживает, сосредоточивается и зажигается нехорошим румянцем. Из растекшегося по столу малыша он превращается в нечто пружинистое, стремительное, вот-вот готовое выстрелить.
Из любопытства бросаю взгляд под стол - и едва не умираю от смеха. Правая Фасолькина ручонка сжата в кулачок, и из этого самого кулачка периодически выбивается указательный палец. Палец дергается туда-сюда, как будто кого-то манит. Бык-бык-бык-бык - палец высунулся, бык-бык-бык-бык - палец убрался. О да, маленький паршивец решает, ткнуть пальцем в горячее или не ткнуть, - причем едва мама смотрит в сторону, как палец высовывается, а когда она вновь поворачивается к столу - убирается. И при этом выражение лица сменяется от решительного до задумчивого, и наоборот. Наконец мама делает несколько шагов в коридор, бросая ребенку последнее: "Не вздумай ее трогать! Не смей! Отшлепаю!" В ту же секунду Ф. взвивается над столом, тыкает этим самым пальцем в крышку и взвывает. Зареванного, его уносят жалеть и ругать.
Безусловно, я знала, что сильного ожога не будет, - в противном случае я бы его, конечно, поймала. Но Боже ж мой, как это было знакомо и как это было по-нашему, по-катечкински! Нам нельзя говорить "нельзя" более одного раза. Или из вредности, или из любопытства, или просто от скуки - но мы ведь сделаем.
Впрочем, совесть с мудростью давно не за диваном, а вовсе даже выкинутые. И впереди такая тьма горячих крышек…
Про сокровенное
Миленькие маленькие детские открытия вдруг да и выдерут тебя из обычной жизни, выдернут, выволокут и понесут, чтобы поставить на самом краю практически Дантовой бездны, одинокого, сомневающегося и совершенно не понимающего, "и на что мне все это теперь, и за что". Если записать в одно предложение, то получится высокопарно - "секс, дети и смерть", будто бы белые буквы красного транспаранта невесть откуда взявшейся демонстрации. А если по отдельности - то ничего, местами даже смешно.
Про секс получилось классически - то есть от нехорошей девочки из нехорошей семьи, с подробностями, самая приличная из которых обозначалась словом "гандон". Дальше было уже не совсем прилично, потому что "гандон одевался на хер", причем не просто так себе когда хочешь натягивался, а только в тот момент, когда "хер надувался как кабачок". Быть может, если бы Галя (именно так звали нехорошую девочку) выбрала какой-нибудь другой овощ для сравнения, огуречик там… или еще какую кукурузку, то ничего страшного бы и не произошло. Но она выбрала именно кабачок. Внучка своей бабушки, я имела весьма конкретные представления о садовых культурах. В частности, "растение кустовое, компактное, плетей мало, плод цилиндрический, гладкий, темно-зеленый, массой 1–1,5 кг, урожайность 7 кг/м. Мякоть беловато-желтая, нежная, очень вкусная. Сорт "Аэронавт"". Ни прибавить, ни убавить.
Что характерно, мои представления о мужских половых органах не отличались подобной углубленностью: единственный виденный мною экземпляр принадлежал соседскому Мише, трех с половиной лет от роду и никак не напоминал беловато-желтые кабачки "Аэронавт". Если уж искать примеры из ботаники - то виденное более всего походило на стручок гороха. Мышиного.
Почувствовав такое наглое агрономическое несоответствие, я немедленно усомнилась.