- Очень поучительно, - засмеялась панна Цивле, - я бы удачнее не придумала, а эти ремонты и поломки - прямо как из рассказа Грабала, погодите, в каком же это было сборнике, там, где он разбирал двигатель? - "Красивая скорбь", - ответил я без запинки, дорогой пан Богумил, - Францину еще каждый раз требовался помощник - придерживать винты. - Вот-вот, - панна Цивле внимательно взглянула на меня, - у вас тоже так было? - Нет, - мы черепашьим шагом ползли вдоль небольшого сквера, где два здоровенных крана пытались сдвинуть с места советский танк, памятник освободителям города, - у отцовского приятеля был гараж с мастерской, правда, в Гдыне, так что если требовалось перебрать двигатель или покопаться в шасси, он уезжал на целый день и возвращался во Вжещ последней электричкой; "мерседес" все чаще нуждался в починке - на каждую уходило по два, а то и три дня - так что отец, взяв с собой спальник и бутерброды, ночевал прямо в мастерской и приезжал домой на отремонтированной машине - усталый, в грязном комбинезоне, пропахший бензином, однако мама радовалась уже меньше, чем когда автомобиль впервые появился на нашем дворе. - Посмотри на свои руки, - переживала она, подавая отцу ужин, - ты часами лежишь на цементе, - но тот и в самом деле был оптимистом. - Скоро все наладится, - возражал он, - немного терпения, и мы снова отправимся в горы. - Ну да, конечно, - не уступала мама, - исключительно ради того, чтобы ты снова неделю не расставался с инструментами, успокойся, наконец, на тебе лица нет, мы вполне обойдемся и без машины, а впрочем, - гладила она его по голове, - можешь продать ее в музей. - Например, в немецкий? - саркастически уточнял отец, - у них наверняка есть такая модель, причем в значительно лучшем состоянии, это у нас, полячишек, с запчастями дефицит, мы плохие, грязные, пьяные и ленивые, знаешь, сколько я этого за войну наслушался! - Ну ладно, - сдавалась мама, - делай как хочешь. - Тут, дорогой пан Богумил, мне пришлось объяснить панне Цивле, что почти всю оккупацию отец по одиннадцать часов в сутки трудился в авторемонтной мастерской, почему его и не вывезли в рейх на принудительные работы - гараж обслуживал снабженческие фирмы и армию. - Делай как хочешь, - отвечала мама, хотя прекрасно понимала, что отец от "мерседеса" не откажется, ведь тот значил для него гораздо больше, чем просто автомобиль, и даже больше, чем просто "мерседес", так вот, когда, в конце концов на час езды стало приходиться около тридцати девяти часов ремонта, - продолжал я, подъезжая, наконец, к перекрестку Хучиско, - мама обиделась и заявила: - Я в эту колымагу больше не сяду, - и сдержала слово, а отец, когда двигатель в очередной раз не завелся, хлопнул дверцей, спрятал ключи в буфет и больше к машине, стоявшей у садовой ограды, не прикасался. - А дальше что было? - спросила панна Цивле. - Они так и не пришли к компромиссу? - Не пришли, - продолжал я, - потому что злились и друг друга не слушали, причем оба были абсолютно правы, а "мерседес" тем временем ветшал на жаре и морозе, под дождем и снегом и еще два года зарастал, словно пароход в русле высохшей реки, - крапива, пырей, лебеда были уже почти по крышу, воры разбили окно и отвинтили приборную доску с "бошевскими" циферблатами, коты метили кресла, дети сняли покрышки и поотламывали зеркала и эмблемы, а остальное довершили ржавчина и влага, пока наконец… - Прошу прощения, сверните вот здесь, - прервала меня панна Цивле, - в этом городе по-человечески уже не проедешь, за час мы не сделали и километра, - и я, дорогой пан Богумил, свернул на перекрестке Хучиско перед резиденцией бывших комиссаров бывшей Лиги Наций бывшего вольного города Гданьска, что оказалось вовсе не так просто, светофор не работал, движение регулировали двое молодых полицейских, не справлявшихся с автомобильной рекой, с этим напиравшим со всех сторон механическим потоком, звонили трамваи, гудели грузовики, машины ползли, словно улитки, в раскаленном воздухе последнего майского дня, а я осознал, что делаю последний круг на маленьком "фиатике" моей инструкторши. - Вот если бы метро было, - продолжала тем временем панна Цивле, - или отдельная полоса для трамваев, или хоть велосипедные дорожки, и чем они только заняты? - она взглянула на мрачную глыбу мэрии. - Право, не знаю, - вернулся я к нашей теме, - но раньше они, во всяком случае, интересовались хотя бы останками автомобилей, ибо после того, как "мерседес", заросший диким виноградом и походивший на огромную стрекозу с пустыми глазницами от фар, простоял под забором целых три года, нас посетил чиновник из отдела эстетики и велел убрать эту, как он соизволил выразиться, уродливую развалину, поскольку ее вид, мол, негативно сказывается на самочувствии жителей; так и закончилась в нашей семье, - добавил я, поворачивая наконец с Хучиско в Нове Огроды, - эпоха "мерседесов", полный, как говорится, финиш - машина отправилась на свалку, где среди старых локомотивов, кранов, строительных лесов, цистерн и железнодорожных рельсов ей предстояло дожидаться своей очереди в переработку, под гигантский пресс, отец же спрятал права и никогда и ни с кем больше не разговаривал на автомобильные темы. - Другими словами, капитулировал, - отозвалась панна Цивле, - догадываюсь, что он чувствовал, но эти несколько лет, должно быть, оказались для него своеобразными каникулами. - Да, - подтвердил я, - никогда ни до, ни после я не видел отца таким счастливым и оживленным - это были солнечные дни, настоящий праздник, компенсация за потерянные годы и иллюзии, ибо, да будет вам известно, - мне удалось пробраться в средний ряд, - в первые послевоенные годы ему пришлось довольно несладко, дедушка Кароль принадлежал к числу так называемых врагов народа и, явившись сразу после войны на завод, услышал, что лучше ему было погибнуть в своем Освенциме, потому как буржуазные инженеры больше не требуются и идет ускоренная чистка научных рядов от реакционных элементов, а когда он поинтересовался у партсекретаря, что же буржуазного тот усмотрел в его исследованиях и патентах, был арестован за провокацию, и таким образом его жизнь описала удивительный круг, потому что когда дед наконец вышел на свободу, в Мосцице ему поселиться не позволили - лишь трижды в месяц он мог навещать бабушку Марию, причем каждый раз по специальному разрешению; итак, чтобы покончить наконец с этим печальным сюжетом, скажу вам, что отец, осевший после войны в Гданьске и поступивший в здешний политехнический, когда ему приходилось заполнять в анкете пункт "происхождение", всегда очень волновался и не спал по ночам, потому что хотя указываемое им "из интеллигентов" в значительной степени и соответствовало действительности, однако хватило бы малейшего доноса какого-нибудь хунвейбина, чтобы его обвинили в замалчивании фактов, а замалчивание в те времена считалось делом весьма предосудительным, так что отец мучился бессонницей, опасаясь, как бы его не попрекнули родством с врагом народа, этим образчиком буржуазной инженерной науки в эпоху чисток. - Ну прямо как у Грабала, - засмеялась панна Цивле, - только тот был писателем в эпоху чисток, а ваш дедушка Кароль - упраздненным инженером-химиком. - Да, занятная параллель, - согласился я, вновь останавливая "фиатик" в районе Ракового базара, - особенно если учесть удивительную живучесть сей гнусной процедуры, ибо, видите ли, когда генерал Ярузельский вывел на улицы танки, я был молодым неоперившимся журналистом… - Погодите, я угадаю, - не дала мне закончить панна Цивле, - ваше место работы ликвидировали.