- Вот именно, - теперь мы оба засмеялись, - и больше я к этому занятию так и не вернулся, - тут, дорогой пан Богумил, нас прервали, и я не успел поведать инструкторше, как сильно эта последняя чистка повлияла на всю мою жизнь, сколь многим я обязан генералам Барыле, Житу и Оливе, ведь это благодаря им у меня появилась пишущая машинка, вынесенная из здания "Солидарности", и благодаря им вместо того, чтобы бегать по пресс-конференциям, готовить бюллетени или любоваться, как Лех Валенса размазывает по стенке Анджея Гвязду, именно благодаря этим генералам вместо того, чтобы редактировать депеши и телексы, мне удалось написать первую книгу, печатать которую никто, правда, на мое счастье, не стал, но которая, дорогой пан Богумил, и по сей день лежит в ящике моего стола, напоминая мне порой те прекрасные мгновения, наши первые настоящие каникулы, фестиваль свободы, ветер с моря, который мы вдыхали с таким упоением и который сменился - впрочем, далеко не сразу - неизбежным политическим болотом, мукой повседневности, поэзией афер, эпикой обманов, ярмаркой тщеславия, словом, нормальной жизнью с кредитом и дебетом, однако ничего этого я панне Цивле не сказал, поскольку на Раковом базаре, где два огромных крана как раз поднимали советский танк "Т-34", ветераны Армии Людовой, гражданской милиции, отрядов дружинников-добровольцев и, наверное, десятка других родственных организаций демонстрировали свое возмущение, пытаясь помешать уничтожению памятника: махали транспарантами "Спасибо освободителям", "Нечего фальсифицировать историю", "Достоинство и правда", взбирались на гусеницы и укладывались там, мешая крановщикам подцепить танк, орали, распевали фронтовые куплеты, расстегивали, подобно эксгибиционистам, лагерные робы, а полиция реагировала сонно и формально, словно эти пожилые, полуседые господа разыгрывали хеппенинг "Ностальгия по Красной Армии", картина и в самом деле была забавная - едва с постамента стаскивали нескольких пузатых старичков и подавали крановщикам знак, что можно начинать, на гусеницы танка уже карабкались следующие, иной раз вяло и беспомощно, водители же, застрявшие в пробке, принялись один за другим сигналить, и это был потрясающий комментарий, потрясающий гомон, словно дело происходило во время футбольного матча, хотя должен вам сказать, дорогой пан Богумил, разобраться, на чьей же стороне моторизованные болельщики, что им не по душе или что их восхищает в этом спектакле, было не так-то просто, вы ведь прекрасно знаете, что в моей стране бунтарей, столицу которой сровняли с землей, как и на вашей родине компромиссов, столица которой - одно из семи чудес света, так вот, в обоих этих случаях и пространствах абсолютное большинство граждан не подвергалось классовой чистке, ибо никогда не ездило, подобно вашему отчиму Францину, на чудесном "БМВ", не сидело, подобно моему дедушке, за рулем "мерседеса", не владело акциями пивоваренного или химического завода, словом, не всегда и не все они чувствовали себя неуютно в мифическом революционном отечестве, на митингах, демонстрациях и парадах; и, глядя на этих жалких ветеранов, которых наконец вытеснили в угол сквера, я подумал о той фразе Паскаля, где он говорит о неравенстве, его неизбежности и необходимости, хотя как только мы с ним миримся, начинается невиданная эксплуатация, и, быть может, именно поэтому, дорогой пан Богумил, советский танк, уравнявший всё и вся, представлял для этих ископаемых не столько символ их утраченной власти, сколько знак утопии, в которую они по-прежнему верили, и, возможно, поэтому многие из раздававшихся у Ракового базара гудков звучали неоднозначно и нерешительно. - Они что, спятили? - заметила панна Цивле. - Да ведь эти танки сожгли весь наш город. - Он тогда еще не был нашим, - возразил я, - но вы правы, в центре, да и во Вжеще с Сопотом эти танки разбойничали еще несколько дней после капитуляции немцев, въезжали во дворы, в магазины, в костелы и, если грабить оказывалось нечего, давали залп осколочными снарядами, потом добавляли зажигательными, а о иных эпизодах погони даже песни потом сложили: вот здесь, у канала Радуни, увидав красавицу Грету, лейтенант Зубов немедленно сменил курс и прибавил ходу, Грета же в отчаянии бросилась в реку, но был март, паводок, высокая вода, течение тут же подхватило ее, и девушка исчезла в серо-бурой пучине, а въехавший на танке в канал лейтенант Зубов, увидав, что жертва ускользает, выгнал бойцов из машины и приказал им, стоя по пояс в бурлящем потоке, искать Грету, а сам тем временем вращал пушку своего "Т-34" и в сердцах палил направо и налево, в результате чего обрушились фасад отеля "Ванслов" и несколько соседних домов, а также красивейшие здания с лоджиями на краю Ирргартен, а сам танк лейтенанта Зубова, так и оставшийся в реке, извлекли из Радуни только в сорок шестом году и установили здесь же в знак благодарности Красной Армии, хотя финал этой истории был бы, вероятно, совсем иным, - мы, наконец, тронулись с виадука, - выиграй в конце концов войну немцы и вернись они в Гданьск, скажем, осенью сорок пятого, тогда в этом сквере стоял бы вовсе не советский танк, а бронзовое изваяние красавицы Греты с надписью: "Лучше смерть, чем позор" или что-нибудь подобное в пангерманском духе, и каждый год в марте оркестр играл бы здесь Вагнера, а девушки торжественно присягали, что, подобно Грете, скорее предпочтут погибнуть в волнах Радуни, нежели отдадут свою германскую честь недочеловеку, пусть даже временно одержавшему верх. - Ну, и болтун же вы, - засмеялась панна Цивле, - это ведь точь-в-точь Ванда, что не хотела немца, а вообще-то, - добавила она, когда мы снова проезжали мимо мэрии, - кто посеет ветер, тот пожнет бурю, - так что, дорогой пан Богумил, последнее слово осталось за панной Цивле, ибо пробку наконец прорвало, и теперь мы быстро катили вверх по Картуской, поскольку наше последнее занятие в автошколе уже подходило к концу и, как это бывает в жизни, вопреки ожиданиям обошлось без кульминации, коды, заключительного аккорда или чего-либо подобного, и мы стояли перед офисом фирмы "Коррадо": панна Цивле, опершись на дверцу "фиата", и я в точно такой же позе, только напротив, по другую сторону машины, она угостила меня последним косяком, в котором я ощутил вкус травки, смешанной с обычным табаком. - Большое спасибо, - сказал я, - поездки и в самом деле были потрясающие. - Не забывайте про поворотники и знайте: желая вас запутать, - она выпустила струйку дыма, - экзаменаторы имеют обыкновение давать неправильные команды, любимая их ловушка - запрещение поворота. - Да, - согласился я, - буду смотреть на знаки, а можно мне после экзамена навестить вашего брата? - Ярека? - удивилась она. - Да, - повторил я, - Ярека, может, я отыщу те несколько старых фотографий, они бы ему наверняка очень понравились, знаете, у меня тоже есть брат, с ним, правда, такой беды не случилось, но он уже несколько лет в инвалидной коляске - рассеянный склероз - и из дома, по сути, не выходит, потому что живет на четвертом этаже, да еще без лифта, вот и радуется каждому гостю. - Да, - согласилась она, - конечно, приходите, когда захотите, а я думала, в вашей жизни, в вашей среде не бывает таких вещей… трудных, - она замялась, - и неблагодарных. - К чему мне было вам рассказывать? - я докурил косяк. - Этого у каждого хватает.