- Я был сконфужен, ведь накануне, из-за всей этой травки, мы не договорились на конкретный час, а потому я молчал, пристегиваясь и устанавливая зеркало, но у нее и в самом деле было хорошее настроение, и как только я тронулся, она сказала: - Сегодня отрабатываем перекрестки, для начала едем на Хучиско, а я, наконец, хочу услышать, что сделал ваш отец, надеюсь, это как-то связано с дедушкиными автомобилями. - Конечно, - я въехал на Картускую, - но прежде, чем начать рассказ, следует ознакомить вас с так называемым фоном, так вот, - я остановился на светофоре перед мэрией, - он был исключительно сер и убог, мы жили весьма скромно, отец, правда, был инженером, но, не являясь представителем нового, передового, здорового класса, на протяжении многих лет получал меньше тракториста в госхозе, разметчика на верфи, доярки или каменщика без всякого образования, но ни разу не пожаловался, лицо его ни разу не исказила кислая гримаса, и даже если перед получкой мы садились на хлеб со смальцем, он улыбался и замечал: - И не такое переживали, - и никогда не позволял себе предаваться воспоминаниям о старых добрых временах, потому что всегда полагал и неизменно верил, что рано или поздно наступят времена еще более замечательные, хотя, честно говоря, - мы все еще стояли в пробке перед мэрией, - я так и не понял, откуда у него этот благородный оптимизм, которым он уж точно не мог быть обязан собственному опыту - вероятно, неким спрятанным в недрах души залежам наивной доброты, иначе откуда бы отец черпал уверенность, - мы медленно удалялись от самого уродливого в городе здания, - что станет легче, когда делалось все тяжелее? - Может, он был верующим? - вопросительно взглянула на меня панна Цивле, - если это чувство глубокое, не показное, то человек, даже доведенный до крайности, полагает, что несмотря на временные трудности дело, в сущности, идет на лад. - Что ж, может, вы и правы, - засмеялся я, притормозив у Ракового базара, - хотя его вера в Бога опиралась скорее на дух квантовой физики, нежели на исторические примеры, но как бы то ни было, - вернулся я к нашему сюжету, - отец, питавший к выходкам прогрессивного, авангардного, здорового класса эстетическое отвращение и реагировавший на все их акции, митинги, марши и истерические выкрики сдержанным молчанием, лишь в одном случае изменял своим принципам и громко поминал прошлое, а именно, когда речь заходила о машинах. - Ему не нравились "сиренки" и "вартбурги"? - вновь прервала меня панна Цивле. - Не то слово, - пояснил я, - понимаете, когда мама или мы с братом иной раз говорили отцу: - Ах, как приятно было бы ездить на пляж хоть на несчастной "сиренке", вместо того чтобы целый час толкаться в раскаленном трамвае, как хорошо было бы возвращаться с Кашуб с корзинами, полными грибов, хоть на несчастном "трабанте", вместо того чтобы ждать под дождем последнего, битком набитого автобуса, который проезжает мимо остановки, даже не замедлив ход, - так вот, когда мы порой робко замечали, что, мол, кто-то из соседей или знакомых, отказывая себе во всем, накопил, наконец, на "сиренку" или, вытянув счастливый лотерейный билет, приобрел "вартбург", отец отвечал, что не каждая таратайка о четырех колесах и с мотором имеет право называться машиной, подобно тому, как не каждый, кто толкает с трибуны речь, непременно является государственным мужем, и закрывал дискуссию, заявляя, что если когда-нибудь и сядет за руль, то это непременно будет такой автомобиль, на каком они путешествовали с дедом, ну а нам оставалось лишь облизываться, потому что одна только мысль, одна лишь мечта о том, чтобы отправиться на сопотский пляж или кашубские озера на "мерседесе", казалась сошедшей со страниц книги фантастических пророчеств; шли годы, на улицах уже появились польские "фиаты", в "Деликатесах", отстояв в очереди всего один раз, можно было купить две пачки кофе и банку ананасного компота, изредка кто-нибудь привозил из Западного Берлина сильно подержанный "фольксваген", в Гдыне иные моряки носились по Свентоянской на "тальботах" или "понтиаках", но отец был непреклонен, и представьте себе, - я проехал каких-нибудь пять метров, и мы вновь застряли в пробке, - тот апрельский вечер, когда мы услыхали под окном нашей маленькой квартирки характерное стрекотание хорошо отлаженного дизеля, услыхали радостный ребячий хор, возбужденно скандировавший вслед медленно приближавшемуся "мерседесу-170 DS": - Гестапо! Гестапо! - да, в жизни моего отца это был и в самом деле великий миг, на наших глазах его время описало удивительный круг, "сто семидесятый" с дизельным мотором, послевоенная модель, почти не отличался от прежнего, с бензиновым двигателем, - глядя на знакомые по фотографиям растопыренные крылья, знакомый вытянутый нос с радиатором и знакомый толстозадый багажник, мы ждали, что из машины вот-вот появится дедушка Кароль, но вместо него вышел отец и радостно замахал нам, предлагая совершить первую поездку по улицам Вжеща, и мы катили по Хшановского, потом по Полянкам, восхищаясь приборной доской с "бошевскими" циферблатами, ровным урчанием мотора, мягким покачиванием подвесок, а отец рассказывал, какого труда ему стоило разыскать отсутствовавшие детали, как он рыскал по свалкам металлолома и старым мастерским, как вытачивал на токарном станке то, что купить или найти оказалось уже невозможно, ибо да будет вам известно, - я заглушил мотор "фиатика", - ремонт этого пострадавшего в аварии "мерседеса", который отец приобрел у знакомого механика, продолжался два года, причем в строжайшей тайне, ведь главным было сделать сюрприз, изумить. - Потрясающе, - панна Цивле закурила косяк, - ваш отец, наверное, был романтик. - Скорее инженер, - возразил я, заводя двигатель, чтобы проехать два метра и вновь остановиться, - ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем поломка; порой, во время долгого путешествия, когда мы отправлялись в горы и ничего не происходило, ничего не портилось, отец вел машину молча, явно утомленный монотонностью существования, но лишь только что-то начинало поскрипывать в тормозах, постукивать в дифференциале, у него загорались глаза и он немедленно принимался высказывать предположения, ставить диагнозы, выдвигать гипотезы, ну а прибыв на место, вместо того чтобы ходить с нами на экскурсии, раскладывал инструменты и, вымазавшись по локти в масле, с утра до вечера копался в моторе и бывал счастлив, обнаружив, наконец, спустя несколько дней, когда мы уже собирались возвращаться, протечку в резиновой прокладке тормозного цилиндра или какой-нибудь винтик с сорванной резьбой - тут уж начиналась настоящая битва со временем и материей, которую отец ни разу не проиграл, ремонт неизменно заканчивался без пяти двенадцать, и мы ехали по шоссе домой, а легкую меланхолию, в которую отец снова впадал из-за отсутствия очередной поломки, скрашивала реакция водителей на вид и состояние старого "мерседеса"; порой они мигали нам фарами, порой махали рукой и гудели, но самыми волнительными были обгоны - какой-нибудь "трабант" или, скажем, "запорожец" догонял нас, пару мгновений водитель ехал следом на безопасном расстоянии, дивясь, что сей музейный экспонат тянет аж девяносто километров в час, однако тут же прибавлял скорость, включал поворотник и начинал обгон, тогда отец слегка нажимал на педаль и на скорости примерно сто десять по левому борту мелькало искаженное страшной гримасой, взволнованное и потное лицо владельца "москвича" или "трабанта" - глаза вылезают из орбит, язык высунут, - потому как наш спидометр показывал уже сто двадцать километров в час, что отнюдь не было пределом для мурлыкавшего мотором и чуть покачивавшего боками "мерседеса", так что если нас в конце концов и обгоняли, то отец улыбался сам себе и, поглаживая руль, замечал: - Негоже утомлять пенсионера, - но порой "трабанту" или "запорожцу" приходилось прятаться за наш багажник, так как с противоположной стороны мчался грузовик, и тогда водитель буквально впадал в амок, сидел у нас на хвосте, гудел, мигал фарами, после чего бросался на обгон уже невзирая на подъемы и повороты, не обращая внимания на сплошную линию, и дважды это закончилось печально, хоть и не трагически, а именно - в первый раз "трабант" с келецкими номерами не вписался в поворот и врезался в стог сена, в другой раз то же самое случилось с румынской "дакией" из Познанского воеводства - она закончила свой полет в пруду; отец, разумеется, тут же тормозил и поворачивал обратно, дабы оказать помощь, но, похоже, его поведение противоречило современному этикету, ибо водитель "трабанта" обозвал нас идиотами, мудаками и обманщиками, водитель же "дакии", стоя по щиколотку в воде, грозил кулаком и орал, что гданьские - все до одного злодеи: мало того, что не даем проехать порядочному человеку, так вдобавок катаемся на металлоломе, доставшемся в наследство от гитлеровских чиновников, в общем, жаль, что нас в семидесятом году не добили. - Да что вы! - воскликнула панна Цивле, - и ваш отец не дал ему по морде?! - Пришлось бы лезть в воду, - объяснил я, - а кроме того, сталкиваясь с подобным хамством, он не злился, а впадал в меланхолию. - Выпустите рыбок из багажника, - посоветовал папа тому идейному товарищу из Познанского воеводства, - что, должен вам сказать, - я наконец тронулся на первой скорости, - возымело эффект куда больший, чем если бы он стал барахтаться с этим типом в луже, ибо, услыхав про рыбок, водитель "дакии" буквально побагровел, потерял дар речи, злобно пнул дверцу своего автомобиля и двинулся к нам - бодрой трусцой, ну и споткнулся раз, потом другой, мы видели, как он вылезает на берег пруда, по уши в тине, однако "мерседес" уже уносил нас по шоссе, а отец, переключив передачу, сказал нам с братом: - Теперь вы знаете, почему на поворотах не следует идти на обгон.