- У Фотиньи? Енерала? Али ж и добры был петух, апошний на всю вёску. Навошта вы яго забили!
- Ну-ну. Хорош рассуждать. Как заключенный?
- А што ему делаецца? Сядить, значыцца.
- Отколь знаешь?
- Заглядывал.
- В разговоры с контрой не вступал?
- Да, якая ж ён контра? Батюшка.
- Темнота. Телеграмма вчера пришла из губкома. - Вытащил из кармана сложенный вчетверо листок, важно зачитал по слогам: - Немедленно начать кампанию по расколу церковной и - и-е - рар - хии - тьфу ты, на прочтешь с первого разу - положив основание и повод изъятие церковных ценностей. - Сложил телеграмму, вернул в карман. - Контра он. И-ирархия, короче. А иирархию не потерпим.
- Як скажешь, Петруха, вернее, товарищ комиссар!
- Во, молодец, Михеич. Девку туда же проводи.
- Соня? И Сонька - и-ирархия? Адкуль вы яё?
- Адкуль? Мы со дна моря достанем, если революции надо.
- Ну-ну. Давай, деука, к деду! Посидите, можа, хутчэй вас адпустят. Сам-то ён - камень, няделю ужо сядить.
Дверь скрипнула, открыв маленькую комнатку, скорее, каморку, в которой хранились припасы. В углу, у грубо сколоченного деревянного стола стояла лавка. Тусклый свет падал из небольшого оконца. За столом сидел человек в черном подряснике. Седые волосы гладко зачесаны назад открывали большой лоб. Он сосредоточенно читал книгу в кожаном переплете, чуть шевеля губами, и даже не услышал скрип входной двери. Лера замерла. Нереальность происходящего вдруг нахлынула волной слез: то ли радость, то ли горе.
- Дедушка - она тихонько позвала, а он удивленно посмотрел на неё.
- Сонюшка? Детка, ты как тут?
Она тихонько подошла, невесомо опустилась на краешек лавки. Он, близоруко сощурившись, задумчиво провёл ладонью по волосам, огладил седую бороду.
- Сонюшка? Ты?
- Я, дедушка. То есть… - Лера замолчала. Она не могла даже представить, как можно объяснить ему, что она вовсе не Соня.
Он помолчал, посмотрел в оконце. Солнце заходило, и золотистые отблески падали на переплёт его старой книги.
- Солнышко садится. Ещё один день Господь подарил.
- Всё будет хорошо. Мы еще поживём, дедушка.
- Пути Господни неисповедимы. Господь не ограничен ни временем, ни пространством.
Помолчали. Старик сидел, прислонившись спиной к дощатой стене и скрестив руки на груди. Внимательно присматривался близорукими глазами к Лере и вдруг спросил:
- Зачем ты здесь?
- Они меня привели узнать, где вы прячете церковные ценности.
- Где же они тебя нашли?
- Дедушка, долго объяснять. Правда, времени у нас много, меня не выпустят, пока я им не расскажу.
- Времени много. Это хорошо. - Задумчиво погладил переплет. - Времени много. У меня, Сонюшка, его уже немного.
- Что вы читаете?
- Евангелие. - Удивленно посмотрел. - Очки разбили, окаянные. Без очков плохо. Не вижу. - Положил на стол. Она взяла, бережно открыла пожелтевшие странички. Это была его книга, та, что лежала в старом бабушкином доме. Старославянский текст. Прочитала первые строчки:
- "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Красиво.
- Да, детка. Вся красота мира во Христе. Жаль, что мы слепнем потихоньку.
- Дедушка! Скажите, почему? Ведь вам всё было ясно и понятно. Почему Господь допускает таких "Петрух"?
- У человека есть главное - свобода. Тем он и отличается от тварей земных. Ну, а как он этой свободой воспользуется? Это выбор каждого. В том числе и Петрухи. Имя-то - Петруха. Апостол Пётр три раза предал Христа. Покаялся потом. Ну, а Петруха? Господь всемилостив. Будем молиться о нем.
- О нём? Он - мерзавец полный, дедушка.
- Вот поэтому вдвойне за него стоять надо.
- Странно… - помолчала, потёрла виски, - страшно.
- Вот это лишнее. У православного не должно быть страха. В том и великая мудрость веры - отсекать эту суету. Главный страх - Божий.
- А чем он отличается от других?
- Говорят, если человек боится Бога, он больше ничего не боится. Другим страхам нет места в душе.
- Зачем же Его бояться, если Он есть Любовь?
- Бояться потерять Бога в душе своей. Знаешь, как ребёнок малый? Тянется к родителю всем сердечком, боится потерять теплые руки, плачет. Так и мы, все дети у Господа, мы должны вот так же притулиться к нему всей сутью, всей жизнью притулиться. И тогда чего же бояться? Разве любящий отец бросит свое дитя?
- Ты ничего не боишься?
- Боюсь, как же. Только повторяю часто: Господь со мной - чего устрашуся? Господь со мной - чего убоюся? Молюсь, чтобы вера не оскудела. Пока служится Литургия, земля даст всё, чтобы хлеб лежал на престоле.
- А если прекратится служба?
- Горе будет. Если прекратится бескровная жертва, тогда погибнет мир.
- Почему?
- Земля не даст плода, потому что лишь Ему она служит. Верю, не случится такого.
- Как же не случится? А Петруха?
- Много таких заблудших было. Время постоянно их возвращает, чтобы проверить нас. И борьба одна - стойкость и молитва.
- Это для сильных, а я слабая, дедушка.
- Ты, слабая? Моя внучка слабая?
- Слабая. Моя жизнь идет без Бога. В храм захожу очень редко, если попросить что-то нужно. Свечку поставлю, постою перед иконой. Я заблудилась в этом городе. Ты не представляешь, что такое город.
- Почему же? Ты помнишь жизнь Каина? Пролил первую кровь, кровь брата. Земля приняла её и возопила от ужаса. С тех пор крови не приемлет. Кровь не впитывается, а пленкой сохнет на поверхности. И город - изобретение Каина. Что же ждать от него?
- И в городах, наверное, есть люди, наполненные жизнью. Настоящей.
- Есть. Любовь Господа везде. Храмы, колокольный звон. Посмотри, в городе колокола, звоны перекрывают друг друга, не пропуская всякую нечисть. Вот и страшно, что первым делом - храмы уничтожают, понимают, где сила. Обнажают, срывают латы с городов. Вот и селятся в них страсти и грехи смертные.
- Я ведь в городе в храме всего два раза была, дедушка.
Глаза его наполнились слезами, а губы зашевелились в беззвучной молитве. Обнял её и стал гладить доброй теплой ладонью.
- Дедушка! - Лера зашептала сквозь слезы. - Дедушка, что же делать? Ты отдай им, отдай! Они ведь убьют нас. Что с того, что ты отдашь? Храм собираются разрушить. Зачем тебе всё это?
- Ты же знаешь, как храм наш строился. Сколько люди отдавали. У нас ведь на Руси так заведено - не жилища свои украшать в первую очередь, а дом Божий. Сколько жертвовали? Храму-то больше ста лет.
- А зачем? Зачем всё это золото? Богатство?
- Богатство - от слова Бог. Умение отдать, не трястись над каждой копейкой, не подгребать под себя и есть Богатство. Все золото храмов - свидетельство любви человеческой к Творцу. Не могу я это разбазарить. Не имею права.
- Так ведь всё равно заберут. И храм разрушат.
- Придёт время собирать камни. И всё это ещё пригодится. И чаша, и крест наш, и оклад серебряный.
- Какие камни, дедушка? Они же варвары. Камня на камне не оставят.
- Так уже было. И не раз. Христиан убивали, и будут убивать. Тот, кто идёт за Христом, не должен ждать мирских радостей. Им даётся гораздо большее.
- Это сложно. Я этого не понимаю. Совсем. Я всю жизнь ищу мирских радостей.
- Ты больна, детка, больна тяжко. И тело твое молодо, руки и ноги быстры, а душа больна.
- Знаю. Чувствую. Пустота внутри. Тоска. Пытаюсь заглушить. На время помогает.
- Есть лекарство. Если у человека проблемы с физическим здоровьем, ему часто нужна кровь. Переливание её облегчает состояние.
- А если душа болит?
- Душа - тот же орган, тоньше, конечно, печени или почек. Но отвергать её в теле - глупо. И место её в сердце - свято. Кто бы ни спорил с тобой - не верь. Разве мышца сердца может плакать, скорбеть, радоваться, петь?
- Я думала об этом. Но это всё эмоции. И за них отвечают гормоны.
- В сплетении нервных волокон есть узел - таинственный и незримый, в нём всё наше духовное. Истерзанной душе тоже нужно переливание крови, а скорее, вливание, подпитка - кровь Христа. Это и есть причастие. А вы забыли о нем, вернее, вас заставили забыть.
- Зачем?
- Такими, с иссохшими душами человеками, проще управлять. Они теряют понятие добра и зла, размазывают тонким слоем правду, сомневаясь в ней постоянно.
- Если держаться за прошлое, никуда не дойдешь.
- А куда идёте? Камо грядеши?
- Ну, в будущее, наверное.
- В будущее… А ты?
- Я не знаю.
- Как же? Как дойдешь, если не знаешь?
Лера задумалась. Слова дедушки были простыми и ясными.
- Ты поспи, вот на лавке этой приляг. А я с тобой рядышком посижу.
Стало тихо и спокойно, как когда-то в детстве. Она прилегла. Дедушка подложил ей под голову шерстяную кофту, свёрнутую валиком.
- Спи. - Перекрестил ее, погладил. А губы беззвучно зашептали молитву:
- Господи, спаси и помилуй.
Стало тихо, только надоедливая муха билась в стекло.
***