- Да. Я думаю, это так. Ведь изобилие, которое нас так радует - это ловушка, западня. А ну, давайте, давайте. Ну что вы еще захотите? Помнишь? Копи царя Соломона? Все богатства мира сделали его счастливым? Нет. Все проходит - и это пройдет. Суета сует.
- Ну, а любовь, Марк!
- Любовь?
- Мне кажется, ты для меня не просто прохожий.
- Кажется? Любовь никогда не может казаться. Эфемерное чувство, некая симпатия, желания, страсти, в конце концов, ничего общего с любовью не имеют.
- А что - любовь?
Марк протянул Лере ладони. Длинные пальцы слегка подрагивали. Развернул кисти.
- Любовь - отдавать.
Сжал кулаки, крепко, даже поморщился слегка.
- Страсть - брать.
Лера сжала кулачки - Страсть… разжала пальцы, протянула Марку ладони - любовь…
- Она долготерпит.
- Долготерпит?
- Милосердствует.
- Ми-ло-сердствует?
- Любовь не завидует.
- Не завидует, - как эхо вторила Лера.
- Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего.
- Не ищет своего…
- Не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине.
- Со-ра-дуется истине?
- Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
- Верит, надеется, переносит… Боже, как красиво! Кто это сказал?
- Апостол Павел. Послание к коринфянам.
- Это кто?
- Апостол Павел? О! Это был невероятно умный и образованный человек. Родился в семье человека, который мастерил кущи.
- Кущи? Слушай, мне так стыдно, на каждом шагу встречаю абсолютное свое невежество.
- Кущи - шатры, палатки. На Востоке жилища были очень простыми. Все, что давало тень - ценилось на вес золота. Жара. Палатки шли на ура. Кроме того, он был гражданином Рима, а это дорогого стоило. Жил себе и жил, изучал Тору, владел языками, не бедствовал. Мало того - преследовал христиан. А это было условием безбедного существования. Первый христианин, побиваемый камнями, Стефан, был убит не без участия Павла, тогда ещё Савла.
- Я слышала, как их мучили, травили дикими зверями в цирках.
- Да, и так было. Одной из страшных казней было побивание камнями. Предание гласит, что Савл лично не бросал камни в Стефана, а лишь держал одежду убийц, но молчаливое его присутствие в тени с ворохом охраняемой одежды явно обличает его.
- Преследовал христиан, а потом стал апостолом?
- Это путь, и, к сожалению, вполне обычный. Другое дело, что все остальные преследователи апостолами не становятся.
- А как он стал апостолом?
- Шел в Дамаск как-то. Представь - горная дорога, жара неимоверная. И вдруг - Голос: Савл, Савл! Что ты гонишь меня?
- Тепловой удар, скорее.
- Все-то мы можем объяснить. Упал, ослеп.
- Возможно, инсульт, пострадал зрительный нерв.
- О! Можно и так интерпретировать. Только вот принесли его в Дамаск, и исцелил его христианин Анания. И прозрел Павел во всех смыслах, крестился и стал величайшим проповедником. Где ты видела такие последствия инсульта или теплового удара?
- Как хочется прозреть, Марк. Только как? Мне порой так одиноко и больно. От пустоты. Вроде, люди вокруг. Что-то происходит постоянно. Если не думать ни о чем, вполне можно вот так… Только, как научиться не требовать своего, милосердствовать, долготерпеть? В человеческих ли это силах? Понятно, Христос. Он Богочеловек. Он мог. А мы? Кто мы?
- Ну, а как же Павел? А Сергий Радонежский? А Серафим Саровский?
- Они избраны. Заранее. Я читала о Сергии. Он ведь еще во чреве матери пел на Литургии. Есть предназначенье свыше. А мы? Мы так и будем влачить свою ношу.
- Можно жалко влачить свою ношу, уткнувшись носом в свое, дорогое. А можно посмотреть в небо, оторваться от земли, от ноши и идти за Ним.
- Как?
- Просто. Любить этот мир, не подгребать под себя, помогать ближнему и не ближнему. Есть две рубашки - снять одну и отдать тому, у кого нет ни одной…
Они проговорили всю ночь. Лера сидела, прижавшись к его плечу, а он тихонько гладил её вздрагивающую ладонь, замирая от счастья и от невозможности принести боль этой девушке, ставшей для него самой дорогой на свете.
За Лерой пришли на рассвете. Теперь их было двое, один - знакомый, в буденовке. Другой круглолицый, курносый в серой косоворотке и кепке на круглой, как арбуз, голове. Тот, который в буденовке, постучал в окошко.
- Иди. Ничего не бойся. - Приблизились друг к другу, стукнулись лбами -Иди, иди.
Лера невесомо приподнялась, поправила бабушкино покрывало, повязала косынку на голову. На ноги - бабушкины тапки. Оглянулась, посмотрела на Марка, улыбнулась, прошептала: три, два, один.
- Три, два, один, - ответил он. Скрипнула дверь. Никто не ожидал, что она выйдет вот так просто, без сопротивления.
- Петруха! Девка как девка! Глянь! А ты про неё страсти рассказывал. - Это сказал рыжий парень в косоворотке. Веснушки, словно пшено рассыпались по его лицу. Губы - яркие, пухлые, как у девушки, не давали пшену-веснушкам соскочить вниз с курносого носа. Он цыкнул слюной сквозь зубы, явно добавляя себе важности.
- Митяй! Не развешивай слюни! Девка малахольная. Обыскать бы нужно. У нее оружие. - Петруха протянул руки к Лере.
- Не прикасайтесь. - Подняла руки. - Нет у меня ничего.
- Ага! А где пистолет?
- Там патронов нет. Я просто пугала.
Митяй заржал. Попытался лапнуть её крепкой пятерней.
- Не трогай. Петруха правильно сказал - малахольная я. Тронешь - не рад будешь всю жизнь. Больная я.
Митяй испуганно отпрянул, вытер руку о залоснившиеся, видавшие виды портки:
- У, сучка белогвардейская!
- Якая она белогвардейская? - Петруха оценивающе разглядывал Леру.
- А ты на руки ейные глянь. Разве это руки простой девки, к труду привычные? Вон ногти, какие, глянь, Петруха. Розовые, цветки какие-то намалеваны, картинки, как в книжке.
- Хватит рассматривать. - махнул рукой. - Что ты, девок не видал? Девка городская уже год. А город - сам знаешь, не то еще намалюет на ихнем брате. Вести её надо. Приказ.
- Да ведите уже. Достали болтовней своей. - Лера застегнула пуговку на платье. От взгляда Петрухи стало противно.
- Что-то ты сегодня покорная такая. Не узнать. Если что задумала - знай. Стреляю без предупреждения.
- Не пугай! - с вызовом уперлась руками в боки. - Пуганая. Я решила сама, что хочу к деду. Власти хочу помочь. Цацки эти, церковные, потир, кажется?
- Чудная ты и вправду. Но если власти помочь - молодец. Это правильно. Пошли.
Они зашагали по песку. Лера с Петрухой, за ними Митяй с винтовкой за плечами.
- Нам далеко? - спросила, вглядываясь вдаль.
- Слышь, Петруха. Глаза завяжи ей, забыл?
Петруха сдернул с Лериной головы косынку, крепко завязал её глаза.
- Молчать. Никаких разговорчиков. Шагай, знай себе.
Под ногами шуршал песок. Тапки были великоваты, сваливались с ног. Почувствовала прикосновение дула винтовки к спине.
- Иди! Переставляй ноги, а то я щас тебя ускорю! - заржали оба. Кто-то цапнул за подол платья. Развернулась, схватила в ладонь песка, швырнула по направлению громкого гогота.
- Эй! Малахольная! - взвизгнул, как молодой подсвинок Митяй. - Прямо в глаз попала! Пристрелю! - щелкнул затвор.
- Но-но! Успеешь еще! - Петруха выхватил у Митяя винтовку, а тот, поскуливая, пытался протирать слезящиеся глаза.
- Пассы в ладонь да промой!
Лера не слушала бабские причитания Митяя. Она шла вперёд, удивляясь своей решительности. Никогда за собой не замечала она такой внутренней силы и решимости. Песок сменился мелким гравием, а затем она почувствовала под ногами дорогу и запах дыма. Лера остановилась, сорвала косынку:
- Не могу дышать. Это что, горелым пахнет?
- Да сараюшку при церкви спалили! - Петруха поморщился.
- Сараюшку? Зачем? - Лера потёрла заслезившиеся от дыма глаза.
- Зачем, зачем. Для устрашения. Опиум для народа - зачем. Что с его? И церковь спалим, если што.
- Жалко. Конюшню, опять - таки, можно сделать. - Митяй снова цыкнул слюной.
- Конюшню, оно, конечно, можно и конюшню. А лучше, чтобы совсем ничего не напоминала. Свобода. Теперича кожный - сам себе господин, а не раб Божий. Хватит рабства. Господа мы теперича с тобой, Митяй! Что хотим, то и воротим. Девка - видишь? Не будет слухаццся - в оборот. Пусть послужит трудовому народу. Белая кость. Пошла! Что замерла?
Митяй на всякий случай сделал шаг назад.
- Слушайте вы, свободные граждане! От чего это вы хотите быть свободными?
- От рабства! - Митяй расхрабрился, сделал шаг вперёд.
- От совести своей! Знаю я, как эти революции делаются. Народ живет себе и не подозревает, что кому-то неймётся сделать революцию.
- Кому-то? - Петруха, словно лектор на трибуне, приосанился. - Большевикам! Они о трудовом народе радеют! Слышь! Платок на место! - завязал косынку на глаза, больно дернув за волосы.
- Да поймите вы, кто стоит за большевиками! - топнула ногой - тапок свалился. - Те, кому Россия покоя не дает своей силой. Разрушить надо Россию. Революция - хороший способ. Собрать толпу, вывести на площадь, дать денег, чтоб орали свои лозунги погромче. Те, кто работает, растит детей - не делают революцию. Им некогда. - Наклонилась, пытаясь нащупать тапок.
- Э! Пташка попалась нам контрреволюционная. Иди себе! Отставить разговорчики! Тапок надень, дура! - подцепил его дулом ружья, подбросил к Лериным ногам, поправил узел на косынке.
Лера похлопала ладонями по земле, нащупала обувку свою, надела.