Хрустов один, как перст. Правда, по приезде он некоторое время поглядывал на Машку Узбекову, довольно пожилую (лет двадцати трех) девицу, старшую лаборантку из стройлаборатории и даже намекнул ей по время танцев, что женится, если они получше узнают друг друга. Маша тут же напряглась, зарозовела, заморгала, но разговор на эту тему больше не повторился. Да, как писал Пушкин: со мною друга нет, с кем горькую запил бы я разлуку. Хрустов, кстати, пил мало, он больше любил беседы вокруг бутылочки. И сегодня он был рад случайным встречным, которые, боясь, что он - следователь, внимали трепетно всем его разглагольствованиям.
- He торопитесь, - говорил, уныло усмехаясь, Хрустов, - никто не отнимет. Вы хоть где ночуете, граждане? Понимаю. Конспирация. Но разве мы не знаем? Где-нибудь в подвале, на толстых трубах отопления. Сейчас зима, снег. И собаки, наверное, рядом скулят… - Бич в бороде прослезился и пожал легкую руку Хрустову. - Боже! Как быстро человек может потерять образ и подобие человеческое! Впрочем, я не о вас… Еда, еда. Все сводится к ней. А те, кто говорят, что идеями питаются… просто другую еду едят - осетрину, икру! В полутьме свечек - на старом тусклом серебре - чтобы возбуждало аппетит… Даже умнейшие люди, получив власть, место, начинают хапать! И не важно, что лезет в руки - борзые щенки или красные знамена, в конечном счете все равно все сводится к самому банальному - к жратве, пардон! К пряностям, фруктам, к сладкой воде. И попробуй, у этих… - Хрустов подчеркнул "этих", - отними - заорут матом почернее нашего! Мещане, микро-начальники! Ах, самое прекрасное время - когда ты молод, голоден и бескорыстен… верно?. ничего не имеешь и мало чего просишь - хлеба и воды… Что говорил Сократ?
Бородатый чуть не подавился.
- То-то, - назидательно отметил Хрустов, подняв указательный палец. - А что говорил… э-э… Спиноза? То-то, граждане бичи. Кушайте, кушайте, аплодировать будете после. Вот взять золото. - Хрустов понизил голос, интеллигентный бич побледнел и отложил вилку. - Это звезда, бог, черт те что во все времена. А что в нем, в золоте? Чем лучше меди? Если бы договориться с самого начала, что медь - прекрасный металл, то медь прятали бы в подвалах, за медь умирали… Всё условно - кодексы, привязанности… но что ж, слаб человек, хочется ему, чтобы золото было, был бог. Что, я не прав? - Хрустов вдруг еще более заскучал, машинально оглянулся на незнакомого, безмолвствующего соседа за столом. - Господи!.. А что дальше? Ну, работа… еда… потом гроб с Шопеном. Ешьте, ешьте! Ешь и мой лангет, гражданин бич в бороде. Ты похож на Карла Маркса, а вряд ли читал "Капитал". Мне грустно.
Вдруг все в ресторанчике заоборачивались, Васильев тоже посмотрел на входную дверь - видимо, на перроне, за белыми стеклами, мохнатыми, как подушки, что-то происходило. Через зал быстро прошел милиционер, за ним - женщина в роскошной шубе и трое молодых людей, явно приезжих. Послышались голоса:
- Говорили - приедет… Она и есть - кинозвезда.
- Шуба-то! А народу с ней! В штатском… охрана, видать.
- "Видать"! Ее мужья, режиссеры.
- Брось, дурак! Молчи, дурак!
- Охрана, конечно… еще бы. Вдруг такой, как ты… да на нее…
- Да уж! Замну - живо слетят стекляшки…
Хрустов ревниво усмехнулся, быстро заговорил:
- И ресницы слетят накладные, и пудра, пуд муки! Одни уезжают, другие приезжают. То никого калачом не заманишь, то кинозвезда, видите ли! Ее в Москве и знать никто не знает, а у нас на ГЭС будет, лапонька, кочевряжиться. Мол, нет ролей, а плохие я не беру. А сама бы рада - удавилась бы! Впрочем, пускай. Мы всех любим. Мы гуманисты, нам нечего терять, кроме своих цепей. - Он достал из кармана часы с цепочкой, долго хмурился, гладя на секундную стрелку. - Время идет, в старости ей покажется, что она была любимой актрисой сибирской стройки. Будем гуманны, давайте лучше выпьем. Ты чего загрустил, рыжий? - удивился Хрустов, воззрившись на раскисшего от еды и питья бородача. - Не надо себя жалеть, не надо! Герцен что сказал? То-то. Зачем жалеть-то? Ты кто - Ломоносов? или Моцарт? То-то. Ах, до чего тоскливо мне… кто бы понял…
Бичи почтительно смотрели на него.
- Ты-ы ушла-а… и твои плечики… - Тихо запел Хрустов. - Скрылися в ночну-ую тьму-у… Объявляю конкурс - кто меня поймет, приз - ящик водки.
Бородатый бомж расчувствовался - утер рукавом глаза.
- Мне жалко тебя, Лев Николаевич.
- Запомнил?! - Хрустов удивленно привстал, заметался, наливая бичам водки. - Как приятно, когда тебя по имени-отчеству. Эх, друзья! Я рад, что с вами встретился. Вы боитесь меня? - Хрустов укоризненно помолчал. - Ну-у. Ну-у. Поэтому не пьете? Ну-у. Ну-у. Не бо-ойтесь, я такой же человек, как вы.
Бич в очках застенчиво спросил:
- Вы, наверное, в душе поэт… гражданин следователь? Или музыкант?
Хрустов с минуту разглядывал его впалый висок, острый подбородок, заношенную рубашку, потерявшую клеточки на сгибе воротника, галстук из синтетики, с пальмой посередине.
- Все мы грешили… - пробормотал он, пытаясь понять, почему ему не весело, не смотря на этот идиотский розыгрыш. - Сонеты… сонаты… си бемоль мажор… тамбур-мажор… мажор-дом… Но во имя кого? Скажете - во имя женщины?
Бич-интеллигент серьезно кивнул.
Васильеву надоел их разговор, он отвернулся - смотрел по сторонам, слушал в оба уха гул голосов.
- Лично меня обманула лучшая в мире… - не унимался Хрустов. - А что говорить о худших?! О, душа женщины - это как тулуп мехом внутрь… - Он понизил голос. - Скажите, ребята, я даже не спросил, как вас зовут… да не бойтесь! Никакой я не следователь! Рабочий, сварщик. Просто увидел вас там - решал на пушку взять… захотелось посмотреть, как будете себя вести. Ну, тяпнем? За баб, которые нас не любят? За шалашовок! А потом я вам расскажу…
Но видя, что они не верят, держатся настороженно, Хрустов достал из-под свитера, из кармана фланелевой рубашки измятый теплый паспорт. Бичи осторожно приняли документ и начали внимательно, с профессиональным интересом изучать его. Затем озадаченно подняли головы.
В это время за освободившийся соседний столик сели двое - деревенского вида парень, постарше Хрустова, в драном романовском полушубке, с двумя чемоданами, и румяный подросток в красной, лопающейся на мощном теле японской курточке. Парень в полушубке прислонил носки сапог к чемоданам, чтобы услышать, если кто попытается утащить багаж, а второй заказал еды и дешевого "солнцедара", парни закурили.
Было видно - тот, что постарше, уезжает. Альберт Алексеевич подался вперед, впился в него глазами. А Хрустов ревниво повысил голос - он теперь хотел, чтобы и четвертый за столом слушал его, и те, за соседним столиком, слушали.
- Теперь поверили? - Хрустов рывком забрал у бичей паспорт. - Ха-ха-а! Да, она была тогда другая - девочка, белое платьице… знаете, детство - счастливая пора… Синее небо, красные цветы, зеленые стога. Все ярко… а потом всех надо убивать. Чтобы осталось в памяти только счастливое. Впрочем, если всех убивать детьми, то как же воспроизводство? Впрочем, нас спасут китайцы… Ах, она была красивая. Волосы - цвета вороненой стали. Ну, пистолета. Да не пугайтесь вы! Надоели! Не мент я, не мусор - Климов мой кореш! откройте шнифты! Поднимите шнобели!.. Я только для того вас сюда пригласил, чтобы увидеть - вам стыдно, ведь верно? Ведь стыдно? Я вижу слезу! - Хрустов ткнул указательным пальцем на рыжего. - Рыжий, браво! Земля! - закричал Колумб, увидев Америку. Слезы! - восклицаю я, значит, не пропадет цивилизация, если кому-то еще стыдно, хоть никто нынче работать не хочет - только зарплату получать! О процессе мышления я и не говорю - это нонсенс. Словно последнее в истории поколение людей живем - жрем, спим, пьем, тайгу выжигаем, реки травим… в мозгах последняя извилина выпрямилась, как на противоположной части тела… Но вас - люблю!
Хрустов театрально пожал руки бичам, парень в красной куртке за соседним столиком, смеясь, уставился на него. А тот, что в полушубке, мрачно слушал. Раздраженный Васильев собирался уже уходить, но разговор его все же заинтересовал, этот бородатый говорун стал неожиданно нравиться.
- Вот возьмите нашу стройку, - продолжал сорванным голосом Хрустов. - Окиньте ее гневным, как говорится, пылающим глазом! Куда торопились? Раньше времени Зинтат перекрыли. Экскаватор забыли на скале - мол, потом как-нибудь снимем. Теперь стоит он наверху, над котлованом, работать не может - камни посыплются на людей. И взрывать скальный грунт в котловане опасно - вдруг экскаватор сверху загремит…
- А ну его! - неожиданно развязно отмахнулся бич в очках. Он, наконец, понял, что Хрустов - никакой не следователь, и отныне его не боялся. - Hay xay! Это по-английски: знаю как. Hay xay.
- Почему? - сорванным баском отозвался вмиг пораженный Хрустов. - Почему так говоришь? А тут вода в Зинтате поднимается… что-то непонятное, опасное.
- Hay xay, - смеялся бич в очках. Скорее всего он намекал на похожие обидные русские слова.
- Пошел ты сам! - огрызнулся Хрустов. Он тер лоб, он упустил мысль, не с кем было поговорить. - А может, правда, - не наша забота? Но как же так? Черт, в якорь, в парус мать!.. Торопились. А бетона нет, людей нет, девушек нет…
- Ы-ы-ы… - вдруг протянул бородатый.
- Чего ты?! Все-таки стыдно? - обрадовался Хрустов.
- Вспомнил… - Бородатый вытер глаза. - Девушек вспомнил, какие они.
Хрустов отчужденно и презрительно помолчал. "Им все безразлично. Наверное, тоже уедут". И вдруг смутная мысль взволновала его.
- Товарищи… вы… мигрируете?
Бич в очках не понял, сурово блеснул очками:
- В Азраиль? Что вы.
- Да нет! Как гуси! Как олени! По стране мотаетесь? Нынче куда весной?..