- Вы бы уговорили его прекратить бессмысленную акцию. Ну, хоть голову расшиби об стену - ничего же не изменить. История не умеет возвращаться назад.
- Да?! - прорычал Хрустов. - Вот уже и телеграммы президенту не принимают. Скоро по пятьдесят восьмой будут хватать, если этих ворюг в правительстве обзовешь ворюгами. Они же теперь владельцы всего! Сейчас же все частное! Мы за это, Родя, боролись???
Варавва отложил газету, положил очки на мокрую от пота грудь.
- Не кипятись, Левка! Вот приедут из ОБСЕ - расскажешь. Чё зря травить душу…
- А кто обещал приехать? - спросил я.
- Да никто, - ответил Варавва. - Левка письма разослал в Европу… в Страсбургский суд… Я думаю, дело дохлое. Тем более, они все НАТОвцы.
- И что?! - завопил Хрустов. - Надо и врагов использовать в борьбе за правое дело! Меня и коммуняки поддержали!
- Ты думаешь: их используешь… - Илья пожал плечами. - Это они тебя, папа, используют. Ты же поначалу хотел только против Туровского… а теперь уже против Москвы попер. Ты как девушка, папа. Как увлечешься…
Хрустов вскочил с кровати, ткнул пальцем в сторону двери:
- Вон!.. Мужик нашелся!.. - И сверкнул глазами на меня. - И ты вали отсюда!.. Историк!.. Когда нас похоронят, приходи! И я тебе из-под земли кое-что скажу.
- Зачем из-под земли? Ты бы дописал свою летопись, - мягко возразил Илья, забирая сок в сумку. - А не сжигал ее.
- Он сжег свои тетради?! - я ужаснулся. Я помнил - еще в юности Левка грозился написать подробную летопись саянской стройки. "В трех томах! - кричал он, тараща синие прыгающие глаза. - Первый том - рабочие. Второй том - "шестерки"… Третий - начальнички, вплоть до Москвы, до ЦК!"
Илья кивнул.
- Принес сюда… и в печку… Вот в эту… - он показал на устье печурки с откинутой в сторону железной дверцей, которая, скосившись, держалась на одной нижней петле. - Много сгорело… и начало, и конец… только внутри осталось, огонь же вглубь сразу не проникает…
- Хоть это посмотреть можно? - спросил я.
- А-а-а, так ты за экспонатами приехал?! - совершенно остервенел Лев. Он стоял передо мною, бледный, маленький, тряся козлиной бородкой. - Так забирай… - Он метнулся к печке, вытащил пригоршню холодного пепла и швырнул на меня. - Давай! И пошел на хер! Я-то думал…
- Папа!.. - мягко обнял его со спины Илья. - Отец!
- Так знайте: там всё ложь! Ха-ха-ха! Я придумал всю эту нашу дружбу… ха-ха-ха! Кроме дяди Вани, не было у меня друзей… а они его и погубили, лизоблюды! А теперь оч-чень хорошо устроились! Оч-чень!.. - И сотрясаясь, в слезах, ведомый цепким сыном, он вернулся к измятой постели и упал лицом вниз.
Стало тихо. Только синичка заглянула в форточку и улетела.
- Что стоите?! - буркнул рыхлый дядька в майке. - Вам сказали?
Я никогда не видел такого ненавидящего взгляда, каким смотрел на меня минуту назад Хрустов. "Да что с ним?.. Он серьезно болен… - подумал я. - Это может плохо кончиться. Надо бы уговорить врачей забрать их всех. Может, даже в психушку… или туда не стоит? Ну, в неврологию, пусть поколют, успокоят…"
Об этом мы говорили с Ильей уже на улице. У парня лицо было серым от стыда за отца, от усталости. Я пообещал обратиться в их местную "столицу" - в областной клинике работает Елена, сестра моей жены. На всякий случай записал Илье ее телефон. Затем Илья, пообещав мне выдать остатки летописи, подвез на старых синих "жигулях" в гору, к бетонной пятиэтажке, где живут Хрустовы. На цокольной стене огромными красными буквами выведено: ТРУД. На соседнем доме, естественно: МИР. А на следующем: МАЙ.
- Зайдемте к нам, заодно чаю попьете с дороги? - предложил младший Хрустов.
- Спасибо, нет! - сказал я. Я как раз успевал автобусом к вечернему самолету в свой город. В Саракан же Лене я позвоню ночью, на квартиру.
- С мамой бы поговорили… может, вы даже были знакомы… она тоже строитель…
- В другой раз. Душа не на месте.
Илья яростно вздохнул, точно как его отец в юные годы, побежал в подъезд и через пару минут вынес толстенную картонную папку с белыми завязками. Я принял ее на руки и осторожно развязал лямки. Здесь была небрежно выровненная пачка разношерстой бумаги толщиной в кулак, черные от копоти, желтые, обгорелые по краям и целые страницы, исписанные плотно где от руки, а где на пишущей машинке с обеих сторон. Кое-где между ними вложены вырезки из газет, черно-белые фотокарточки…
- Копию я снял, - сказал Илья. - Вы музейщик, как я понял… это у вас и должно храниться. Местами очень интересно. Сказать правду, уже там многое понятно… Но нельзя же быть таким неуступчивым. Он "один прав", "один любит Россию"… Он всегда был такой?!
- Да нет же, - искренне воскликнул я. - Это… это был светлый, легкий паренек! Романтик!
- В это очень трудно поверить, - пробормотал сын Хрустова.
Он довез меня до автовокзала - и мы простились. Мы условились созваниваться. Врачи могут усыпить голодающих и увезти в больницу. Как только Льву Николаевичу станет лучше, я, конечно же, прилечу…
Но, вернувшись домой, не успел я и раскрыть эту тяжелую папку, как грянул звонок: Илья сообщил, что у Хрустова случился инфаркт и его положили в местную районную больницу. Он в реанимации. Я закричал, что вылетаю ближайшим самолетом, что заберу Лену из Саракана и привезу ее. Но младший Хрустов Илья тягуче пробасил мне, что Лена у них уже была, сказала, что лечение назначено правильное. И что старику необходим покой, что не стоит никому сейчас беспокоить его. Он и местных коммунистов с видеокамерами не пускает к отцу, и даже Валерия Ильича Туровского, директора ГЭС…
- Спит. Он давно не высыпался… по-моему уж год.
- Я буду ждать новостей, - сказал я. - Даст бог, все будет хорошо.
Но уже на следующий день Илья вновь дозвонился до меня (я был на работе): отец очнулся, ему лучше, просит приехать и непременно привезти "говенную" папку с его записями…
- Наверное, хочет сжечь остатки, - хмыкнул Илья. - Но имейте в виду, у меня копия. Да и вы снимите, если можете.
- Ну конечно же!.. - ответил я и побежал к начальству просить вне очереди ксерокс, встал к аппарату, как рабочий к станку. И скопировав сотни три разномастных страниц, купив по дороге домой билет на самолет на следующее утро, вечером впился глазами в рукопись…
Что же такое случилось за минувшие годы в Саянах, пока я не ездил туда? И зачем я сейчас-то Льву нужен? Может быть, необходим, как свежий человек, как арбитр? Хочется помириться с друзьями? Может, холодок смерти почувствовал? А когда такое происходит, мелкие обиды улетучиваются…
Летопись Льва Хрустова
(впрочем, ни на картонной папке, ни на какой-либо странице этого названия нет. Возможно, было на сгоревшей обложке? - Р.С.).
ГРЕЗЫ И РАСПЛАТА
(а вот это крупно начертано красным фломастером на полях первой страницы с номером 17).
(верх страницы обгорел)
…о прекрасной этой жизни, о великих наших испытаниях и героических свершениях (зачеркнуто, надписано поверху:глупостях)… Мы - современники, всё про это знаем. Разве что потомкам будет интересно? А будет им интересно? Если экстраполировать нашу лень и отчуждение даже на 20 лет вперед… боюсь, что… (далее обгорело).
(На отдельном обгорелом листке - несколько сохранившихся строк):
…И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверька
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухих дубров -
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, за звон оков.
(Здесь было выписано, видимо, целиком стихотворение А.С.Пушкина "Не дай мне бог сойти с ума…")
(начало сгорело)…в верхнем бьефе, ПЕРЕД плотиной (для непонятливых!) вдруг стала медленно подниматься вода. Это зимой! Когда никаких паводков, течение с гулькин нос… Почему??? Плотина зыбкая, только-только перекрыли Зинтат, надо срочно наращивать и наращивать. А для пропуска воды у нее внизу - донные тоннели, огромные: можно паровоз ставить на паровоз. А вот поди ж ты!
Стоит она, трясясь, в клубах пара… БЕЛАЗы лихорадочно везут жидкий горячий бетон… выхлопы машин рождают желтый смог… в смутной выси тлеют тусклые лампочки - там, где-то под небесами, словно трамваи идут или телефоны звонят - работают плохо видимые башенные краны…
Наконец, из Москвы вернулся начальник строительства Васильев. Говорят, с орденом. А тут паника. Я видел его прежде только издали, на митинге по случаю перекрытия Зинтата, наша бригада стояла от трибуны метрах в двадцати…
(И я там был!!! Первый куб свалил в воду некогда знаменитый шофер и крановщик Варавва с длинными усами, тот самый, который три дня назад в бараке Виры, участвуя в голодовке вместе с Хрустовым, лежа, газету читал! - Р.С.)
Что о Васильеве могу рассказать? Кое-что теперь уже знаю. Сначала портрет.
Альберт Алексеевич. Выше среднего роста, сухопарый, желтолицый (от загара? Или в детстве перенес желтуху?), лет сорока, с иронически, намеренно прищуренными глазами, с очень сильными на рукопожатие пальцами.