Кивнув, я выбежал из барака. Господи, как изменился поселок строителей! Это уже город! Даже светофор мигает желтыми глазами на перекрестке, и две машины осторожно разъезжаются в разные стороны..
Я в гору поднялся быстро, даже слегка задохнулся после долгого сидения в автобусе. Почту с двумя синими почтовыми ящиками по бокам от входа увидел издали сразу, но где же Лева? Я его по дороге не встретил. Неужто упал, ослабший от голодовки, и его увезла "Скорая помощь"?
Но, к счастью, он оказался жив-здоров. Подойдя к дверям почты, я услышал его зычный бас, у него с юности низкий, важный голос. Это именно он сейчас обиженно мычал:
- Ну, почему-у? Объясните, почему-у?
Работница почты нежным шепотком ему что-то объясняла.
- Как гражданин России, я имею право, - продолжал Хрустов, стоя перед стеклянной стенкой с окошечком, тряся хилой бородкой и размахивая листочком бумаги в правой руке, - сказать нашему президенту всё, что я думаю! Я его избирал!
- Но в таком тоне нельзя, - продолжала сотрудница почты. - Я не могу принять вашей телеграммы.
Я остановился у входа, я не хотел помешать моему давнему приятелю. Тем более, что увидел - из другого конца холла на Хрустова наставлена видеокамера, там некий усмехающийся молодой парень с плеча снимает лидера, надо полагать, для телевидения.
Лева между тем был в мокрой от пота желтой распашонке, в черных трико, в тапочках. Он изрядно облысел за минувшие годы, только над ушами и на затылке еще вились сизые кудряшки.
- Скажите, люди! Скажи, нар-род! - зарычал, не выдержав, Лев Николаевич, оборачиваясь к народу, но увы, никакого народа за спиной не оказалось, стояли лишь двое - я и тележурналист. И Хрустов, не узнав меня в горячке обиды, крикнул мне: - Почему я не могу сказать президенту лично, чтобы он уходил, пока Россия не вспыхнула, как скирд соломы?!
- Я думаю, даже если у тебя примут телеграмму, она не дойдет, - ответил я.
- А мы с вами на брудершафт не пили! - вдруг взвился Хрустов. - Извольте называть по имени-отчеству!
- Лев Николаевич, - обиделся я. - Вы меня не помните?
Прыгающим глазами он попытался сосредоточиться на мне и, наконец, смутился - так подгнившее дерево рушится… отбросил бумажку, затряс руками, подбежал, обнял. Он дышал часто-часто.
- Родька! До чего довели страну!.. И никакой до сих пор свободы слова!.. А уж ГЭС просто украли! - И во весь голос, в сторону видеокамеры. - У нас укр-рали нашу молодость, нашу победу, нашу славу!
И пятидесятипятилетний Хрустов заплакал, положив голову мне на плечо…
Мы побрели вниз, к реке, к бараку. Лев вдруг ослабел, у него подкашивались ноги, я его вел, как пьяного…
Издалека услышали гармошку - на крыльце барака какой-то лохматый босой парень яростно рвал меха и сам хрипло докладывал знаменитую песню наших отцов:
- Из сотен тысяч батарей,
за слезы наших матерей,
за нашу Родину огонь, огонь!..
Я спросил:
- А что, красный флаг с тех еще времен?
- Да нет, - снова осердился Хрустов. - Коммунисты воткнули. Но поскольку они тоже в оппозиции, пускай…
В комнате, куда меня завел Лев, на трех из четырех коек возлежали полуодетые мужчины нашего возраста, среди них и тот, что подсказал мне, куда направился Хрустов. Над ним как раз и склонилась белокурая девушка в белом халате, с фонендоскопом в руках.
- Не упрямьтесь… я обязана смерить. - И через паузу. - Если вы умрете, меня посадят в тюрьму.
- Ну уж, посадят!.. - Наконец, тот протянул мощную руку. - Андрей меня зовут.
- А меня Люда. - И девушка, надев на его руку резиновую опояску, принялась накачивать грушей воздух. - А вы, Хрустов, почему далеко ходите? - Она усмехнулась. - Вы, наверное, подкрепляетесь, тайком едите шоколад?
Ничего не ответив, Лев лег на грязноватую постель и закрыл глаза.
- Ой, ой… давление как у школьника, который переучился… - сказала Люда Андрею. - Вам пора выходить из голодовки. Рекомендую сладкий чай, куриный бульон. - И поскольку мужчина молчал, повернулась к Хрустову. - Измерим у вашего руководителя. Лев Николаевич!
Хрустов молча протянул тонкую руку, со следами врачебных, я надеюсь, уколов.
- Ой-ой-ой… пульс как у Наполеона… - ужаснулась медсестра. - Меньше пятидесяти. У вас же обычно под восемьдесят! Я вас немедленно госпитализирую.
- Нет! - рявкнул Хрустов. - Мы здесь жили, Людмила, мы здесь работали, мы здесь умрем, если наши требования не будут приняты!
Медсестра села на табуретку возле него и тихо сказала:
- Ну, во первых, Лев Николаевич, вы все живете в новых домах. Кроме одного или двух.
- Я, я тут живу!.. - откликнулся из угла небритый, скуластый, как балалайка, коротенький мужичок. - Я уйду, если дадут двухкомнатную.
- Я слышала, - согласилась медсестра. - Но вы же холостой? Зачем вам двухкомнатная?
- А я, может, женюсь!
- Так женитесь сначала, - засмеялась медсестра.
- А кто за меня пойдет, пока я тут живу?.. - резонно ответил мужичок и почесал ногой ногу.
Девушка поморщилась.
- Во-вторых, дяденьки, неужели не стыдно лежать на таких грязных постелях? Напрасно не допускаете своих жен, они бы заменили вам…
- Когда нету света, все равно ничего не видно. Вы лучше попросите от имени голодающих - пусть вернут электричество.
- Кого я попрошу? - вздохнула медсестра. - Если только заболеют, придут…
- Мы им ноги переломаем! - рыкнул Хрустов. - Вот и придут!
- И вообще, какой пример вы подаете детям… - Девушка начала складывать свой инструмент в сумку. - Знаменитые люди!
- Мой сидит на крыльце, - пробурчал толстый в очках - он все это время читал газету.
- Песни - это хорошо. Поднимают тонус. - И гостья только сейчас обратила внимание на меня. - Вы тоже… голодаете?
Хрустов пробурчал:
- Это наш человек. Когда-то про меня в районную газету написал.
- Его фотография рядом с фотографией Гагарина в музее истории Сибири стоит, - добавил я. - Там и Валера Туровский, и Сережа Никонов, и Алеша Бойцов…
- Слышала, - кивнула медсестра. - Тоже, очень достойные люди. Но ведь не устраивают такие вот демонстрации.
Хрустов вскочил с кровати. Глаза у него засверкали.
- Потому что предатели!.. Продались, продались!.. Оставьте нас! - Он театрально повел рукой. - Пашка, играй громче!..
На крыльце барака парень грянул:
- Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
С буржуйской силой темною,
С проклятою ордой!
Медсестра, вздохнув, вышла в коридор, но направилась не к выходу, направо, а в левую сторону - видимо, в другие комнаты, где тоже голодают.
Хрустов снова лег на койку, вскинул глаза на меня:
- В шестой койка свободная, там лежал штрейкбрейхер, можешь присоединиться.
- Но послушай, - я не понимал, что происходит. - А где же, правда, Сережа, Леха, Валера? Вы поссорились?
Толстяк в очках пояснил:
- Они нынче буржуи. И точка.
- Но они же были друзья! - растерянно продолжал я говорить. - Про них даже по радио "Юность" Кобсон или не помню кто песню пел:
Таких друзей и смерть не убивает,
Таких друзей и сатане не съесть.
Таких людей на свете не бывает,
такие люди лишь в Сибири есть.
- Прекрати! - рявкнул Хрустов и накрыл голову подушкой.
- Лева и Леша, Сергей и Валера,
Нету на свете надежней примера.
В синих Саянах, на косогоре,
вы как атланты держите море.
Как же могла погибнуть такая легендарная дружба?
- Да не было никакой дружбы! - завопил, дрыгая ногами в койке, Хрустов. - Они притворялись, фофаны! Только о себе думали! А мы о России думаем! Мы с нар-родом!..
Ничего не соображая, я опустился на табуретку.
Толстяк в очках шелестнул газетой:
- Меня зовут Алексей Варавва. Мы построили эту плотину.
Я дернулся:
- Боже мой!.. Конечно же, я вас знаю! То есть, помню! О вас же все газеты писали… У вас тогда были классные усы!
- Дело не в этом, - раздраженно продолжил Варавва. - Нас двенадцать тысяч народу. Все строили. А когда ГЭС ток пустила, оказались никому не нужны. До пенсии пять лет, работы нету, и никаких акций не дали. Только дирекция жирует и их дети. Нас даже за свет заставляют платить по максимуму, а ведь божились: электричество бесплатным будет.
В комнату вошел молодой мужчина в льняном белом костюме, в вишневых туфлях, с кожаной сумкой на плече.
- Привет бойцам трудового фронта!.. - пробасил он, ставя сумку на тумбочку. По тембру голосу, а присмотревшись - и по лицу, я догадался - это сын Льва Хрустова. - Вот, принес попить.
- Вода? - с подозрением в голосе спросил Хрустов, продолжая лежать, но скашивая глаза на вошедшего.
- Почти, - отвечал молодой человек, доставая две картонные зеленые коробки. - Яблочный сок.
- Издеваешься?! Мы пьем только воду. Мы честно воюем. Тебя Утконос прислал?
- При чем тут Туровский?! Мама.
- Тогда сами пейте, - сдерживаясь, ответил Хрустов-старший. И вспомнил обо мне, а может и все время помнил, немного играл на меня. - Мой сын. Илья. Работает у узурпатора.
Я протянул Илье руку.
- Родион Солоницын. Я здесь бывал с конца семидесятых.
У молодого Хрустова лицо озабоченное, я вижу - парню неловко за отца, за его приятелей.