Вот так постепенно все наладилось, и в один прекрасный день Олег и Наташа внезапно осознали, что их сыну уже почти восемь, а они до сих пор еще и не жили по-настоящему: и не отдыхали толком, и вещей красивых не покупали, ограничивая себя во всем. И они принялись лихорадочно наверстывать упущенное.
Сначала они купили в кредит только самое необходимое: стиральную машину, плиту и микроволновку. Затем сменили старенький телевизор на огромную плазменную панель, а холодильник "Бирюса" – на двухдверного красавца-корейца.
Если поначалу Наташа пыталась как-то сдерживать покупательские аппетиты мужа, то потом, тоже войдя во вкус, принялась поощрять его.
И пошло-поехало: музыкальный центр, шуба, посудомойка… Они словно с цепи сорвались – брали новый кредит, не успев рассчитаться за предыдущий. И вещи покупали только самые лучшие, самые дорогие.
Эйфория закончилась в один момент, когда у Олега начались трудности на работе. Сначала на заводе несколько месяцев задерживали зарплату, а полгода назад весь цех отправили в вынужденный отпуск без сохранения заработной платы. Работы не было, денег тоже. Олег устроился грузчиком в два магазина посменно, но денег все равно не хватало, а по кредитам надо было рассчитываться – банки ждать не собирались.
Они с женой набрали в долг везде, где могли, и вытянули все, что только можно, у родителей, но этого оказалось мало.
И Олег понимал, что во всем виноват он сам.
Он только не понимал, где ему теперь взять четыреста с лишним тысяч.
В тот момент, когда он все вспомнил, мне даже стало жаль его – таким ужасающим было его прозрение. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, из которых текли слезы, и молчал. Почувствовав неловкость, я вышел из комнаты.
Следующие несколько часов я провел, занимаясь своим нехитрым хозяйством: затеял небольшую постирушку, сварил грибной суп. Потом сходил на другой конец села проведать Алевтину Гавриловну – у старушки заклинило поясницу, когда она решила поднять ведро с водой. А потом ко мне в очередной раз заглянул изнемогающий Федор, и у нас состоялась непродолжительная, но очень содержательная беседа о смысле бытия и биостимуляторах.
От Федора как обычно разило перегаром, но почему-то этот запах, давно ставший привычным и уже не вызывавший как прежде отрицательных эмоций, сегодня с новой силой ударил мне в нос. Мне вспомнилось, с какой брезгливостью поморщился Олег, когда учуял перегар.
Когда-то, в первые месяцы моего пребывания в этом богом забытом месте, я точно так же кривился и дышал через раз, находясь поблизости от своих новых знакомых. Со временем моя чувствительность несколько притупилась – может быть еще и потому, что, движимый чувством вины, я запрещал себе осуждать этих несчастных, гниющих заживо в умирающей деревне с говорящим названием Загибаево.
В конце концов, кто я был такой, чтобы выносить приговор людям, брошенным на произвол судьбы и не нужным никому в этом мире? Да, наверно у них был выбор, как есть выбор у каждого из нас. И часть жителей деревни, преимущественно молодежь, сбежала в город. А другая часть – бо́льшая – осталась, потому что ее никто и нигде не ждал.
Жизнь этих людей была проста и примитивна: они пили и спали. Просыпались, снова пили и снова засыпали на том же самом месте.
Большая часть бодрствования уходила у них на осуждение китайских захватчиков, взявших в долгосрочную аренду заброшенные поля неподалеку от деревни. У китайцев, пахавших как проклятые с утра до ночи, почему-то все колосилось и произрастало, и им не мешали ни засуха, ни заморозки, ни проливные дожди.
Поначалу меня раздражали бесконечные жалобы местных тунеядцев на несправедливость судьбы. Но постепенно я и сам проникся унылым духом этих мест. Более того, я даже стал находить некоторый смысл в существовании вымирающего загибаевского племени: день за днем они жили в свое удовольствие и делали, что хотели. Точнее, ничего не делали, потому что ничего не хотели.
Постепенно и я начал подумывать: это ли не счастье – изо дня в день просто наблюдать закаты и рассветы; слушать, как за окном шуршит дождь или воет вьюга; видеть, как снег укрывает землю, готовя ее к морозам, или как весной все вокруг оживает, словно после летаргического сна.
Я не мог осуждать этих людей, даже самого горького пьяницу, даже в глубине души. В конце концов, я был ничем не лучше их. Они не отвергли меня и приняли в свой мир – пусть равнодушно, но все же приняли.
Иногда мне казалось, что они даже не подозревают о существовании иной жизни. Я рассказывал им о больших городах, о других странах. О том, что в этом мире происходят такие вещи, какие им невозможно даже представить. Они слушали меня, рассеянно и в пол-уха, и продолжали пить.
Первое время я тоже пил – много и безрезультатно.
Безрезультатно, потому что воспоминания притуплялись лишь на время, и чувство вины уходило совсем ненадолго. А потом, вместе с тяжелейшим похмельем, все возвращалось на круги своя. И по ночам мне все так же снился один и тот же сон…
Я надеялся, что сопьюсь вконец и все забуду, но какая-то часть меня отчаянно сопротивлялась и не давала окончательно деградировать. Я перестал пить и начал подлечивать этих несчастных, заменяя им давным-давно сбежавшего фельдшера. А они в благодарность не давали мне умереть с голоду.
Постепенно моя жизнь как-то устоялась и заполнилась мелкими незначительными делами. Я обрел свой неторопливый ритм и изо дня в день, как во сне, совершал одни и те же нехитрые действия. И лишь иногда, по ночам, вспоминал, кто я и почему я здесь.
Эти воспоминания никак не хотели притупляться и всегда резали меня словно по живому. Но я научился с ними жить и смирился с тем, что они, видимо, будут со мной до конца моих дней.
Я почти сроднился с этим местом.
Но сегодня днем незнакомый мне человек, пытавшийся прошлой ночью меня убить, брезгливо поморщился, учуяв перегар, и я вдруг очнулся.
Этот мужчина в темных очках и хорошем спортивном костюме вошел в мою жизнь из другого мира, когда-то бывшего и моим.
Странное дело – несмотря на то что он пытался перерезать мне горло, я не испытывал к нему ни злости, ни тем более ненависти. Вовсе нет. Я не был ни огорчен, ни подавлен. Наоборот – ощущал небывалый подъем и с удивлением чувствовал, что, оказывается, еще жив.
Начинало смеркаться.
Я сидел рядом с кроватью, на которой спал мой незваный гость.
Вид у него был неважный: лицо бледное, с синюшным отливом, под глазами черные круги. Он лежал так тихо, что пару раз я даже наклонился к нему, чтобы проверить его дыхание.
Где-то на другом конце деревни залаяла собака, ей ответила вторая, потом третья. Они побрехали недолго и замолкли.
Олег вздохнул и пробормотал что-то во сне – я не разобрал, что именно.
Я думал о том, что он мне рассказал.
Банальная, в общем-то, история: человек влез в долги и не сумел вовремя расплатиться. Эка невидаль! Сколько их таких, горемычных? Небанальным в этой истории было продолжение сюжета – неглупый по большому счету мужик совершил на редкость идиотский поступок, не найдя ничего лучше, как обратиться за помощью к бандитам.
Я и не думал, что в этом мире есть люди, которые, прочитав объявление "Срочная финансовая помощь. Без залога и поручителей", звонят по указанному в объявлении телефону.
Оказывается, такие люди существуют, и один из них сейчас лежал передо мной.
А я понятия не имел, что мне с ним делать дальше.
День третий
После обеда прошел дождь. Он прибил пыль, отмыл зелень. В воздухе запахло свежестью, и стало легче дышать.
– Кстати, ты можешь встать и немного походить, – сказал Игорь, заходя в комнату.
Он прошел к шкафу, взял с полки какую-то книгу и вышел.
Олег лежал на кровати и переваривал услышанное. Что означали эти слова? Что он в состоянии ходить? Или что ему разрешено ходить?
Он осторожно перевернулся на правый бок и, отталкиваясь от изголовья трясущейся рукой, сел на кровати. Он старался двигаться как можно медленнее, но кровь все равно ударила в голову. В глазах у него потемнело, уши словно ватой заложило.
Он поборол приступ тошноты и через минуту очень осторожно поднялся на ноги. Постоял немного, привыкая к легкому головокружению, и тихонечко пошел из комнаты.
В горнице никого не было. Олег перевел дыхание, уцепившись за дверной косяк, и направился к входной двери.
Игорь с книгой на коленях сидел на лавочке у крыльца. Рядом с ним примостился Федор в застиранной майке неопределенного серо-синего цвета.
Олег постоял на крыльце, жадно втягивая в себя чистый промытый воздух, потом осторожно спустился по ступенькам и подошел к лавочке. Доктор слегка сдвинулся влево. Федор, подумав, сделал то же самое. Олег сел, с наслаждением вытянувшись. Он так устал, проделав этот длинный путь, что от напряжения дрожали руки и ноги.
Вечернее солнце освещало реку прямо перед ними и лес, тянувшийся вправо и влево вдоль берега и уходивший за горизонт. Было так тихо и так хорошо, что, если б не мошкара да внутренняя пустота, этот вечер мог бы стать самым замечательным за последние месяцы.
На крыльце соседнего дома показалась крупная женщина в цветастом переднике. Она козырьком приставила руку к глазам и внимательно посмотрела на троицу, мирно сидевшую на лавке. Ничего не сказала и скрылась внутри дома.
– Что-то Фаина сегодня какая-то напряженная, – заметил Игорь.
Федор крякнул, но не ответил.
Снова воцарилось молчание.
Олег чувствовал себя как выжатый лимон после изнурительной ночи, когда его воспаленный мозг перескакивал с одного воспоминания на другое и забывался в горячечном сне только для того, чтобы, очнувшись, снова терзать его с утроенной силой. Днем он поспал немного, но легче ему не стало.