Однако велик, неостановим был натиск: уже к вечеру 7 мая немецкая оборона в предгорье оказалась прорванной! В бреши хлынули сотни танков и самоходок, тысячи артиллерийских тягачей и грузовиков с пехотой. Начался ночной бросок через Рудные горы - в проливной дождь, под грохот весенней грозы.
Вахромеевский передовой отряд, с боями миновав перевалы, снова повернул к берегу Эльбы - здесь, в Чехословакии, она уже называлась Лабой. На исходе второго дня, оторвавшись от основных сил, танковый десант неожиданно напоролся на крупную автоколонну немцев. Узкая долина мешала маневрировать, однако тридцатьчетверки лихо рванули по косогору и мелколесьем прямо по склону обошли гитлеровцев, отрезая им путь назад. Одновременно рота тяжелых танков ИС принялась на скорости утюжить шоссе, давя гусеницами и разбрасывая по кюветам вражеские грузовики. Били танковые пушки, в россыпь хлопали фаустпатроны десантников - через полчаса автоколонна превратилась в груду искореженного, дымно чадящего металлолома.
Уцелевшие немцы, в основном офицеры (как потом выяснилось, это была штабная колонна), сгрудились в лощине, которая круто обрывалась берегом реки. Их там пряталось не менее сотни, средь молодой зелени кустарников.
Вахромеев дал ракету: "Прекратить огонь!" Картина казалась ясной: за спиной у немцев - многоводная по весне Лаба; впереди - полукольцом вдоль шоссе жерла танковых пушек и залегшие цепи автоматчиков. Как ни крути - западня.
Спрыгнув на землю, Вахромеев поднял бинокль: интересно разглядеть, что за немцы? Увидел красные лампасы по крайней мере у троих - эти сидели под скалой, даже не прятались. Неудобно на карачках ползать, все-таки генералы. Оно и понятно… Вспомнился давний бой, еще летом сорок третьего, под Белгородом у Томаровки. Тогда вот в такой же похожей ложбине, заросшей терновником, укрывались остатки разбитой танковой дивизии немцев, а он, Вахромеев, опростоволосился упустил немецкого генерала, не успел пленить. Нет, этих упускать нельзя!
Подошел майор Чумаков, вглядываясь, потер красные от бессонницы глаза. Хмыкнул:
- Генералы… Сидят, гады, покуривают. Думаешь, выбросят белый флаг?
- А куда им деваться? - пожал плечами Вахромеев, не отрываясь от бинокля, - У них же только личное оружие. Правда, есть у некоторых автоматы. А много их там упряталось! Прямо кишат по кустам, как воши на овчине. На вот, полюбуйся!
Чумаков отмахнулся от бинокля:
- Не надо! Я и так хорошо вижу. Следует, командир, пожалуй, дать хороший пушечный залп, а то они стесняются. Долго ждать придется.
- Подождем… - буркнул Вахромеев.
Прошло минут пятнадцать. Немцы и в самом деле что-то не спешили с белым флагом. Более того, пытались попробовать, не годится ли Лаба для возможного отхода из западни. Два офицера, сбросив мундиры, прыгнули с обрыва в холодную воду, но вряд ли далеко уплыли: слева, из осинника на самом берегу, застучали автоматные очереди десантников.
- Ладно! - сказал Вахромеев. - Будем предъявлять ультиматум.
- Правильно, командир, - согласился Чумаков.
Подняв белый флаг, с ультиматумом направились майор Соменко, знавший немецкий язык, и командир роты старший лейтенант Бурнашов. Долина притихла, только слышен был приглушенный рокот танковых дизелей, работавших на малых оборотах.
До прибежища немцев по прямой метров триста, а пешком, учитывая изгибы рельефа, и все полкилометра. Парламентерам приказано было дойти до середины этого пути и там, примерно на каменистом, голом взлобке, ждать представителей немцев для предъявления ультиматума. Но они туда не дошли.
Уже на склоне, по которому они спускались от шоссе, их настигла пулеметная очередь, длинная и гулкая очередь крупнокалиберного "гувера" - пулемет бил из-за валуна, как раз с той каменистой высотки, куда шли парламентеры. Очередь - это было видно всем! - сразу наповал скосила обоих, Все произошло в считанные мгновения: и подлая очередь, и почти одновременно с ней кубарем скатившийся но склону какой-то беловолосый солдат - без пилотки, с наспех раскрытой санитарной сумкой. Он успел лишь склониться над телами парламентеров - и снова хлесткая очередь, буквально подбросившая санитара, прежде чем он упал ничком…
Вахромеев беспомощно огляделся, в гневе закрыл лицо руками: сразу троих!.. А этот-то третий откуда взялся, дурень? И вдруг почувствовал горячую, обжигающую сухость во рту; да ведь это была женщина - седоголовая Грунька Троеглазова, санинструктор бурнашовской роты!
Ослепнув от ярости, Вахромеев стал торопливо расстегивать брезентовую кобуру ракетницы: вперед! всем вперед! Раздавить, растоптать, в прах изничтожить фашистскую нечисть! Проклятие недобитки! Но тут же почувствовал на запястье железную руку Чумакова.
- Стоп, командир… Очнись! Опомнись! Нам с тобой нельзя нервничать - мы победители. Помни: ты взял Берлин, возьмешь и этих гадов. Спокойно возьмешь!
Замполит нашел удивительно точное слово: "Берлин"!
Который был уже за плечами. Упоминание о нем подействовало, как ушат холодной воды: Вахромеев, сразу вздрогнув, вернулся к действительности. Тяжело перевел дыхание, буркнул:
- Жалеешь фрицев?
- Нет, наших ребят жалею! Завтра победа. А им еще жить.
Танкисты все-таки не удержались - дали несколько залпов, и немцы полезли из кустов с поднятыми руками. Пулеметчика - какого-то полубезумного лейтенанта, они, между прочим, прибили сами.
Убитых майора Соменко и санинструктора Троеглазову командир полка приказал положить в штабной бронетранспортер, чтобы похоронить с надлежащими почестями в ближайшем на пути чешском городе. Тяжелораненого старшего лейтенанта Бурнашова вместе с сопровождающим ефрейтором Прокопьевым Вахромеев, связавшись по радио, хотел было направить в освобожденный накануне город Теплице-Шанов, но ему посоветовали не делать этого: прямо за ними по маршруту следует колонна подвижного госпиталя.
Прежде чем возобновить путь, танкисты основательно расчистили шоссе, спихивая под гору остовы сгоревших автомашин - сзади наступали на пятки колонны главных сил.
В кузове бронетранспортера, где лежали накрытые брезентом тела убитых, майор Чумаков сказал Вахромееву:
- Я насчет Троеглазовой, Николай Фомич… Нам вернули представление ее к награде. Мотивировка: репатриированная, не прошедшая проверки. Но я думаю, мы возобновим ходатайство. Я сам напишу новое представление. Как только возьмем Прагу.
- Согласен, - кивнул подполковник, - Обязательно надо написать! И указать: представляется посмертно.
До вечера произошло еще два скоротечных ожесточенных боя: эсэсовские части обезумело рвались из огромного котла, который уже образовался севернее Праги, стремились пробиться на запад, за Эльбу, под спасительное крылышко американцев, чтобы там сдаться в плен. Это подтверждали и пленные немецкие генералы.
Оказывается, еще несколько дней назад спешно сфабрикованное новое германское "правительство адмирала Деница", собиравшееся перебраться в Прагу под защиту наиболее мощной немецкой группировки "Центр", издало приказ о капитуляции на западе и продолжении борьбы на Восточном фронте. Однако после того как чехословацкий бастион фельдмаршала Шернера оказался окруженным со всех сторон войсками трех Украинских фронтов, Дениц 7 мая послал срочный приказ-радиограмму об отходе немецко-фашистских войск с Восточного фронта с целью сдаться в плен англо-американцам ("чтобы сохранить для германской нации возможно большее число немцев и спасти их от большевизма"). Сам "мастер горной обороны" фельдмаршал Шернер, как свидетельствовали пленные генералы, еще вчера бросил свои войска и переодетый удрал в горы.
Здесь, на равнине, в широких долинах Лабы, продвижение советских войск явно замедлилось. И не только из-за возросшего упорства фашистов: в каждом из многочисленных сел и городков ликующие чехи буквально облепляли советские танки, забрасывали освободителей-десантников цветами, букетами свежей сирени, прямо на тротуары выкатывали давно припасенные бочонки с виноградным вином. И как ни рвались солдаты вперед, а нередко не выдерживали подобного "штурма".
В одном из таких городков, кипевших безудержной радостью, уже в сумерках колонну Вахромеева застал радиоприказ штаба фронта: в двадцать ноль-ноль приостановить движение. По всем радиостанциям было передано обращение советского командования к окруженным войскам группировки "Центр" с требованием безоговорочной капитуляции. На исполнение - три часа.
Пользуясь затишьем, Вахромеев на "виллисе" поехал в полевой госпиталь, расположенный в пригороде, в двухэтажном доме помещичьего фольварка, - туда час назад был доставлен тяжелораненый комроты Бурнашов.
У подъезда из душистой темноты яблоневого сада навстречу Вахромееву вынырнул Афоня Прокопьев - это он позвонил в штаб, сообщил о начавшейся операции.
- Ну как там Василий Яковлевич? Докладывай.
- Сразу на операционный стол положили. Сорок минут назад. Сестра говорит: должен выдюжить. Одно-то ранение легкое - в предплечье, а другая пуля в грудь, прямо напротив сердца. Хорошо, в орден попала, срикошетировала. А орден, говорит, тоже вошел туда… Ну в грудную полость.
- А кто оперирует? Небось женщина?
- Никак нет, товарищ командир! Сам полковник взялся. Сестра сказывала - главный хирург фронта. Очень большой специалист! Профессор, до войны был известным на всю Москву.
- Это сестра тебе сообщила?
- Так точно!
- Ну может, и приврала… - Вахромеев достал кисет, в раздумье свернул самокрутку. - Хотя, с другой стороны, вполне возможно. Потому что Бурнашов есть истинный герой войны: пять орденов, не считая медалей. Такого человека надо непременно спасти!