- Правильные твои слова. Да чего ты его уму-разуму учишь, не Федюнька он малолетний, не Энька - мужик. И уж коли в малолетстве его чему не научили - в старости не научишь. Пускай едет. Вот только одним конем ему не обойтись. Сандра хворая. Ей одни розвальни. А барахло куда? Забирай, Михаил, и моего Гнедка. А мы приедем по воде. Нам тоже неча дикариться в тайге… - Первый раз, кажется, Эль не произнес своего излюбленного присловья. Слишком значительна была минута и серьезен разговор.
- То-то и жаль, распадается наша парма, - впервые признал вслух Гриш. - Видно, придется согласиться с Куш-Юром… - И рассказал о предложении председателя возглавить Госрыбу, а потом встал и вышел из избы, чтобы не видели его огорчения.
5
До отъезда Мишка еще несколько раз ходил в тайгу, возвращался поздно, когда уже спали. Что он делал в лесу - над этим голову не ломали. Мало ли… может, тоска его гложет, совесть заедает…
Выехал Мишка из Вотся-Горта в пасхальный день - солнечный, тихий, теплый. Сандра лежала в розвальнях, на ворохе сена. Она кашляла, прикрывая рот рукавом малицы. Болезнь никого не красит, а ее особенно скрутила. Сандрины глаза, всегда живые, искристые, теперь запали, потухли, щеки ввалились, нос заострился. И только лихорадочный румянец на скулах оживлял лицо.
Сандра вяло и как-то равнодушно прощалась с провожающими. А провожали ее все от мала до велика, кроме Гадди-Парасси. Та боялась заголосить при расставании с Мишкой. Сандра попросила Еленню поднести к ней Федюньку. Приняв мальчика, она немного оживилась. Нашептала ему ласковых слов, покрыла его личико поцелуями. Но скоро устала, отдала мальчика, откинулась на сено, прикрыла глаза. Слезы упругими горошинками выкатились из-под ресниц, потекли по щекам. Было жутко глядеть на нее, больную, беззащитную, покорную, готовую ко всему, даже к самому худшему.
Мишку тоже было не узнать: приободрился, повеселел. С усмешкой на губах, ни с кем не разговаривая, он обходил розвальни, вроде деловито осматривал - ладно ли увязано. Можно бы трогаться, но он не спешил. Отчего? Уж, конечно, не оттого, что жаль было расставаться с Вотся-Гортом… В такую минуту и у птенца, рвущегося из-под надоевшей родительской опеки, наверно, все же сжимается сердце. А Мишка ничего такого не испытывал, не огорчался, что уходит от товарищей. Скорее всего, медлительность его была похвальбой - вот, мол, какой я: захотел - и еду, а вы тут прозябайте…
Но Елення и Марья рассудили по-своему - не трогается в путь из-за того, что ожидает Парассю…
И действительно, как только она появилась на крыльце, Мишка стянул рукавицу и пошел прощаться с каждым за руку. Все чего-то желали ему на дорогу. Один Сенька не подал руки и отвернулся, не пожелав ни прощаться, ни мириться. Мишка поднял выше курносый нос: как хочешь, была бы честь предложена, с меня не убудет. Попрощавшись со взрослыми, погладил головы ребятишек. Какое-то мгновение еще потоптался в нерешительности, кинув взгляд на крыльцо, где стояла Парасся, вяло махнул ей рукой, сел в розвальни рядом с женой и тронул вожжи.
- Не забудь, Михаил, сказать Куш-Юру, что я согласен быть во главе Госрыбы. Слышишь? - еще раз напомнил Гриш.
- Слышу, - не оборачиваясь, ответил Мишка.
- Погуляй, попей в радоницу за меня, - крикнул вдогонку Гажа-Эль. - Все только не вылакай, к нашему приезду оставь, якуня-макуня.
- Постара-аюсь! - обернувшись, ответил Мишка и лихо сорвался с места.
Со своего крыльца одна только Гаддя-Парасся махала ему вслед рукой, утирая нос и глаза, нисколько не боясь ни новых пересудов, ни Сенькиного гнева.
На нее старались не глядеть. Провожающие сбились в кружок и разговаривали, не желая расходиться.
- Несчастная Сандра, - вздохнула Елення. - Нехороший оказался Мишка. Караванщик и есть.
- Нашей вины больше - сосватали их, - добавил Гриш. - Будь нам нескладно-неладно…
- За Куш-Юром-то, поди, лучше ей было бы, - поддакнул Гажа-Эль. - Да и Парасся оказалась… якуня-макуня, - запнулся он, глянув на Сеньку.
Тот сделал вид, что ничего не слыхал. Но когда все направились к дому, он тоже повернул к соседям.
Глава двадцать первая
Последние дни
1
Медленно оживала природа. Неторопливо текли дни в ожидании отъезда.
Раньше середины июня не уехать. Все это знали и все же пристально, с надеждой следили за ходом весны: авось смилуется, поспешит… Ведь за месяц с лишним, пока вскроются реки, изождешься.
Но весна не спешила. Медленно убывали ночи. Еще много раз заходило солнце, пока стаял последний снег. Лишь в глубоких ложбинках да кое-где в тени остались белеть его жалкие лохмотья.
Но однажды, когда солнце зашло лишь совсем ненадолго и ночь почти слилась с днем, все пробудились от страшного грохота и хруста. Слышался он со стороны Большой Оби.
Утром на реке, скрежеща, грохоча, взламываясь, дыбясь, двигались стремительно, сплошной лавиной, как потревоженное стадо оленей, потемневшие льдины.
Не стало снегирей. Улетели дальше, на север, извещать, что весна идет…
Но вотся-гортцы не обманывались: не скоро поездка. Еще Хашгорт-Еган не скинул зимнюю одежду. Лед и здесь посинел, одряб, но вроде река раздумывает, чего-то выжидает: течение здесь слабее, чем на Оби, и пока не очистится Еган - не отплыть.
В томительном безделье проходили дни за днями. Обидно: столько светлого времени, а заняться нечем, да и не хочется.
Несколько дней возились, конопатя да просмаливая каюк и другие лодки. И снова впали в безделье.
И со двора не отлучиться, на лодке не уплывешь - вокруг острова еще лед.
Ничего не оставалось, как сидеть на солнышке да любоваться весной. Коротая время, вспоминали всякие истории да случаи из жизни. За весь год, наверное, не было столько рассказано, сколько в эти дни. "Вторым пленом" называл Гриш эти дни томительного ожидания. Про первый плен Варов-Гриша вотся-гортцы уже знали. Он живописно рассказал всем про свой побег из лагеря военнопленных.
Как обрадовались люди, заслышав в воздухе знакомое, долгожданное: "Клун! Клун!.. Га-га-га!.. Свию! Свию!.. Прилетели! Здравствуйте!" Лебеди, гуси, утки, чайки носились стаями, парами, в одиночку. И воздух звенел от их веселых криков.
Почти одновременно растаяла протока, разлилась. И на Хашгорт-Егане засверкали широкие забереги.
Не выдержали Гриш с Элем, спустили на воду свои калданки и попробовали счастья на первой весенней охоте.
Елення собралась отметить свое тридцатилетие. Как по заказу, тронулся лед на Хашгорт-Егане - нехотя, с частыми остановками, а все же сдвинулся.
- Ради моих именин, - шутила Елення, - добрая примета. К завтрему река, чай, очистится. Попразднуем - и можно собираться в путь-дороженьку.
Мужчины с утра отправились на охоту - запасти свежего мяса на дорогу, да и на первую пору жизни в Мужах. Гриш еще надеялся поискать и насбирать для Еленниных именин яйца уток-острохвосток - они рано кладутся.
К полдню вода неожиданно круто вышла из берегов и подступила к избам, залила двор. Ребятишки раскричались от радости, лодочки пускают. Вода прибывала быстро. Миг - и заплескалась у порога.
Дети позвали матерей. Те выглянули и обмерли… Это же беда из бед, наводнение! Кинулись на двор, вещички да игрушки подобрать, а двора нет - вода и вода кругом словно на просторах Оби. Схватили ребятишек - и в избы.
Бедствие нарастало. Вода сочилась через порог. Вскоре залила пол.
Детей усадили на постели. Но вода полилась и через низкие окна. Перетащили ребятишек на печь - последнее убежище. А как вода еще прибудет?!
Дети выли. Женщины голосили. Они метались по колено в студеной воде, хватая кто постель, кто одежду, и засовывали к ребятишкам же, на печь.
Вспомнили про запасы съестного, хранившиеся в сарае и погребе. К ним не добраться. Пропадет все, погибнет…
И мужья не едут. Поди, и не застанут семьи в живых…
В слезах и сумятице провели полдня. Наконец подъехали мужчины. Распахнув дверь, Гриш прямо из лодки шагнул в дом.
- Живы?! - тревожно выдохнул он. - А ну, в лодку все! Мигом-махом!
Пока грузились в лодки, вода внезапно пошла на убыль.
- Прорвало, видать, затор, - облегченно вздохнул Гриш. - Чтоб ему не бывать!..
Вода сошла так же быстро, как и подступила. Наводнение хоть и недолгое, причинило много бед: испортились запасы рыбы, дичи, остаток зерна, других продуктов. Подмокли вещи, а что хранилось на дворе - пустые ящики и бочонки из-под рыбы, доски, дрова - разнесло куда попало.
Допоздна возились вотся-гортцы и все равно порядка не навели. Нанервничались, устали… Так встретили Еленнины именины…
Наводнение надолго испортило всем настроение.
2
Как-то утром неожиданно пожаловал в Вотся-Горт на небольшой лодке Ма-Муувем, на сей раз с молодой женой Туней. Вотся-гортцы удивились: подъем рыбы на нерест не начался, да и не скоро начнется, рыбаки по-настоящему еще не промышляли, разжиться старшине пока нечем. Зачем пожаловал?
- Принесла нечистая! Видно, решил все же стребовать долг, - предположил Гриш, завидя в окно нежеланных гостей.
- Не иначе, - Эль тоже огорчился. - Успел захватить нас, дьявол!
Все же встретили Ма-Муувема с Туней по всем правилам гостеприимства, как желанных и давно ожидаемых.
- Вуся, вуся! Проходите! Давно не виделись!
- Давно, - здороваясь с каждым за руку, улыбался Ма-Муувем. Он был в новой суконной парке ярко-желтого цвета.
Торопливо помолившись на образа, Ма-Муувем сел на сундук.
Туня, румяная, пухлогубая, в суконной ягушке, расшитой узорами, в цветастом платке, примостилась на лавочке у самого входа.
Пошли расспросы о здоровье, о житье-бытье, о новостях.