В праздник всех тянуло за ворота. В избе осталась одна старуха Анн с малышами.
Илька попросил бабушку усадить его на сундук перед окном, чтобы он мог полюбоваться на шумное, веселое катание.
Бабушка уважила внука и сама глядела в окно. Но тут в зыбке заплакал другой внучок. Она оставила Ильку одного. Мальчик сидел спокойно, смотрел и вдруг увидел мчащуюся упряжку белых оленей, обрадовался им, рванулся вперед, с силой навалился на окно. Стекло треснуло и, будто острыми клыками, впилось в его лицо.
Родители за воротами услыхали крик Ильки, кинулись в избу. А там уже в беспамятстве бабушка Анн. Насилу высвободили окровавленного мальчишку. Петул-Вась зашил раны на щеке ребенка. Мало-помалу они зажили. Но шрамы остались. Видимо, на всю жизнь.
2
В Вотся-Горте Илька ползал уже бойчее, подолгу играл на лужайке, катая забавный стеклянный шар.
Однажды шар укатился с лужайки. Мальчик пополз за ним в траву, густую и высокую, с цветами, весь вымок в росе. Мать увидела его мокрющего, всплеснула руками, подхватила и - бегом в избу, обтирать, укутывать.
- Только бы не расхворался! - тревожилась Елення.
Невелико событие, но и о нем был разговор за обедом, когда вернулись рыбаки. Обо всем у пармщиков судачили, что за день случалось: и о значительном и о малом.
- Зря тревожишься. Илью Муромца купали в росе и вылечили, - тоном знающего человека успокоил Еленню Мишка. - Илья-то Муромец сызмала был калекой. Вроде вашего Ильки. А выкупали его в трех росах - и на ноги встал. Да еще богатырем сделался. Слыхали, чай?
Запали эти слова Еленне в голову, и стала она купать сына в росе - перед сном и рано утром. Вынесет голенького из избы, положит в мокрую от росы, прохладную, шелковистую траву и катает мальчика по ней под веселый говор и смех ребятишек.
- Ой, щекотно! Ой, хватит! Я уже мокрый! - молил Илька, хихикая и корчась.
А мать ему в ответ:
- Еще, еще, мой заинька! Еще, еще, мой маленький! Роса - травяная слеза. Чистая, радостная. Самая для тебя пользительная. Особливо со цветочков душистых. Вон сколько их ясных слезинок-бусинок в синих колокольчиках! Все их выльем-вытрясем на тебя, роднушечка мой. - И она стряхивала росу на бледное тельце сына.
Ребятишки вокруг звенели:
- Теперь Илька будет встанька!
- Илька-богатырь!..
- Правда, мама? - радовался Илька.
- Правда, правда, - подтверждала мать.
Мокрого, как после настоящего купания, Елення укладывала сына в постель, укрывала потеплее.
Однажды вечером после такого купания взрослые в избе заслушались Мишкиных рассказов про то, как калики перехожие напоили Илью Муромца зельем из встань-травы.
- Выпил Илья и сам себе не верит, - рассказывал Мишка. - Стоит совсем здоровехонек. Силушка покою не дает - так и прет из него. Схватил Илья дерево, дернул легонько и вырвал с корнем, будто травинку из сырой земли. Пошел в поле к старикам своим. Те рты разинули - сын ли это? А Илья вмиг очистил полюшко от вековечных деревьев и пней. Потом взялся за соху да тут же вспахал все полюшко безо всякого коня. Родители рады-радешеньки - сын Илья богатырем стал…
- Нам бы ту травушку найти, нашего Ильку вылечить, - вздохнула Елення. - Ведь есть же где-то. Не зря молва-то идет исстари о той травушке.
- Какова хоть она? Может, встречается, да не знаем, - разделила горе соседки Марья.
Взрослые еще долго говорили о других богатырях как о правде-бывальщине. Ребятишки слушали затаенно, веря каждому слову.
Не спалось Ильке в тот вечер. Давно умолкли дети, заснули крепким сном. А он все ворочается. Его детское воображение рисует яркие, сказочные картины.
Вот сидит он один в этой самой избе. Приходят нищие в дырявых малицах, в старых пижамах. Точь-в-точь такие, какие ходили по домам в Мужах. Просят они Ильку подать молочка напиться, а он не может с полу встать. Нищие достают из сумы сулею, наливают из нее чего-то в чашку, говорят: "Выпей настой встань-травы". И верно, пахнет из чашки цветами-травой. Он пьет, оторваться не может: сладко. И чувствует - руки-ноги его здоровеют. Илька вскакивает, как другие ребятишки, как Февра, как Энька. Бежит в сарай за молоком, поит нищих из деревянного ковша-утки. Попили те и куда-то исчезли, словно и не было их. А он идет из избы к родителям, к пармщикам. Те рты разевают, удивляются:
- Смотрите, какой Илька стал! Здоровей Гажа-Эля!
Он тут же берется тянуть невод и один вытаскивает его на берег с уймой рыбы - такого улова еще не видали. Все ахают. А ребятишки кричат:
- Встал Илька-встанька! Встал Илька-встанька! Илька-встанька! Илька-встанька!
Но Илька не сердится на них, маленьких, глупеньких. Он садится в самую большую калданку и гребет - сам, один, - в Мужи, к бабушке Анн.
- Ну вот и я, старая, успела увидеть внука моего любимого здоровым, - говорит бабушка, а по щекам ее текут слезы, забегают в ямочки-морщинки. - Таким и должен ты быть - в добром теле, весь в меня.
Он гладит бабушку нежно-нежно, как она его, бывало.
Подходит дядя Пранэ, поглаживает свои темные усики, радуется:
- Ах, какой ты молодец, крестник! Оправдал мою надежду. Не зря я дарил тебе игрушку - ваньку-встаньку. А сейчас подарю своего Воронка. Вырос жеребец в богатырского коня.
И вот он, Илька, уже на Воронке. Конь копытами стучит, земля дрожит. Меч у Ильки большой, что оглобля. Он трогает коня и едет на бой с беляками. Раз, раз, раз - всех мечом перебил. Один Озыр-Митька остался. Илька нагоняет его у ворот, Озыр-Митька испуганно дрожит, падает на колени, обещает никогда не обижать бедных людей…
Илька незаметно засыпает… Ему снится, будто его все купают и купают в росе. Он тут же превращается в большого, крепкого и пузатого ваньку-встаньку. Как ни положат его, он вскакивает. Ребятишки тычут в него пальцами, дразнят: "Ванька-встанька! Ванька-встанька!" Ему хочется ответить им, но рот никак не раскрывается: ведь он игрушка с разрисованным лицом. Деревянная игрушка. От этого становится еще обиднее. Илька громко плачет и… просыпается. Плачет и напуганная, склонившаяся над ним мать. Поворачивает сынишку на другой бок. Он засыпает без сновидений.
С той ночи Илька, оставаясь в избе один, трепетно поджидал заветных нищих, калик прохожих. Но они не являлись… Всякий раз, когда взрослые уходили в лес или на луг, мальчик напоминал им:
- Про встань-траву не забудьте. Ищите хорошенько.
А когда те возвращались, спешил узнать, нашли ли. И хмурился:
- Значит, плохо ищете. Я когда-нибудь сам найду…
3
После Ильина дня Ильку перестали купать в росе. Цветы отцвели, травы поблекли, огрубели. Выпадал иней. Чувствовалось приближение осени.
В воскресенье уговорились идти в тайгу за кедровыми шишками. И старших ребятишек взяли. Упросился с ними и Илька.
Кухарить и присматривать за малышами была очередь Парасси. Она охотно осталась.
Утром неожиданно разболелись зубы у Мишки Караванщика. Он вышел к завтраку обвязанный платком, морщился, то и дело прикладывая руку к щеке. Никто не удивился: застудил, видать, погода-то холодает. Его тоже оставили дома.
Сандру это обстоятельство немного озадачило. Ни с вечера, ни ночью муж не жаловался на зубную боль. С некоторых пор она заметила в Мишке перемену: стал спокойнее с нею. Вот только бессонницами мается. Средь ночи встает и слоняется где-то по острову, подолгу не возвращается. И этой ночью выходил. Может, и простыл.
Наказав Парассе последить и за Мишкой, в случае надобности пособить ему, Сандра отправилась в лес.
На гористую сторону Хашгорт-Егана переехали на неводнике.
Лес здесь такой, что и бывалым лесовикам на диво. Кедрач высокий, густой!
Ильку оставили в лодке, а сами ушли по галечному берегу в бор, начинавшийся у воды. Вскоре совсем неподалеку то в одном месте, то в другом раздались удары палок - колотили по стволам деревьев, стряхивая шишки на землю. Мальчику сделалось до слез обидно, и он стал кликать мать. Она, видно, была далеко, зова долго не слышала, а когда наконец подбежала, он едва не ревел:
- Мама, найди поскорее встань-траву-у! Я тоже хочу шишковать!
- Ищу, милый, да все не везет. - Елення подняла сынишку на руки, вздохнула - тяжел уже Илька - и понесла к лесу. - Сейчас поищем вместе. Может, сам найдешь, укажет тебе Боженька милостивый.
- А он тут живет?
- Он повсюду, где помнят о нем. Молись, проси его помощи.
Тяжело ступая между кустами, задевая их широким сарафаном, Елення пробиралась вверх по кочастому склону горы. То и дело она натыкалась на толстоствольные користые деревья, прикрывала лицо сынишки рукавом кофты, чтобы не оцарапали его густые, в длинных зеленых иглах, ветви. Ветви были затянуты паутиной. Паутиной, казалось, опутан был весь лес. А Илька, моля мысленно Боженьку, во все глаза высматривал на земле заветную встань-траву.
- Вот встань-трава! В кусте! - Он показал рукой на незнакомое ему растение с узкими, как иглы, листьями.
- Это багульник. Им покойников окуривают, - объяснила Елення. Она опустила Ильку на сухое местечко возле кустарника, поправила под ним подол его легкой летней малицы. - Посиди тут, а я примусь за работу.
Илька загрустил. Огляделся. Рядом сновали ребята. Энька палкой сшибал шишки с нависших от тяжести ветвей, собирал добычу в кучу. А Сенькины дочурки, задрав головы, восторженно подпрыгивали. Встречая черный град шишек, сыпавшихся с верхушки высокого развесистого кедра, они радостно визжали. Их папка вскарабкался чуть не на самую вершину дерева и длинной палкой сшибал темные созревшие плоды. Ай да папка! Ловок и удачлив! Девчонки только успевай собирать.
- А где наш папка? Почему не на дереве? - спросил Илька Еленню.