- И рыба, и варка, и жир. - Эль широко расстегнув ворот линялой рубахи, стал гладить раненую грудь, возбужденно заходил по избе. - Бери, старшина! Все бери! Только спаси… Душу, понимаешь, томит, нетерпячка.
Ма-Муувем сполз на пол, поджал ноги. Видно, устал сидеть на лавке.
- Рыба, варка, жир… Моя семья - всего две жены да племянник. Своей рыбой сыты. Мир-лавке отдам - мне ничего. Верно?
- Рыбы не хочешь, пушнину дам зимой! - Эль протянул ладонь - мол, давай ударим по рукам.
Ма-Муувем ухмыльнулся:
- Э-э, пушнина в лесу. Гуляет - не боится. Дроби-пороху нет. Да и охотники вы не больно шибко.
- Ну да! - хмыкнули враз Эль и Гриш.
Беседа длилась бы, может, еще долго, но бабы сообщили, что еда готова.
Тут Эль вовсе вышел из себя:
- Не буду праздновать без выпивки, якуня-макуня! Хоть гром Ильи на мою голову! Лучше завалюсь дрыхнуть!
Ма-Муувем поднялся с полу, опять важно уселся на лавку.
- Охо-хо! Ладно, выручу ради такого дня, - вздохнул он, задрал подол парки и вытащил сулею спирту.
- Живем! - воскликнул Мишка Караванщик.
Но Ма-Муувем отвел руку с бутылкой за спину.
Однако сперва купить надо, потом пить.
- Говори цену скорее, якуня-макуня!
- Винка нынче ой-ой дорогая. Целую бочку рыбы стоит, наверно.
- Да ты что! Как не стыдно обдирать нас? Мы ж работные, а ты не купец, - заторговались зыряне.
- Ну, тогда два ящика рыбы, - резко снизил цену Ма-Муувем.
Но и это было дорого. Женщины, прислушиваясь к торгу, заойкали, заахали.
Мужики переглянулись.
- Может, дадим? Отвалим два ящика? Где наше не пропадало! - вдруг расщедрился Гриш.
- Дадим! По пол-ящика с рыла. Зато разговеемся! Спирт же! - Эль азартно потирал руки, топчась перед старшиной.
И торг состоялся: бутылка перешла в руки Гажа-Эля.
2
Праздновали на воле, у костра на лужайке: в избе было и тесно и душно. На расстеленном брезенте, как на скатерти-самобранке, в чашках, в маленьких деревянных корытцах, в берестяных лукошечках было все, чем богаты хозяева: вареная, жареная, малосольная рыба, варка, жир, сметана, творог, смородина и даже несколько сухариков.
Ма-Муувема и Пеклу посадили на самое почетное место - против солнца. Рядом примостились Гриш и Эль, старые знакомые хантыйского старшины: нужно было окончить деловые переговоры. Остальные разместились где кому удобно. Садясь, все поджали ноги.
- Будем делать пори, - весело провозгласил Гажа-Эль и помахал над головой заветной сулеей.
Пори - хантыйское пиршество, часто с жертвоприношениями водяным или лесным духам. Гостям польстили слова Гажа-Эля, лица их расплылись в улыбке.
- Сделаем пори в честь нашего Ильки. - Елення погладила по головке сына, сидевшего рядом с ней в чистенькой рубашке.
Тот в смущении уткнулся в материн рукав. Ма-Муувем уставился на парнишку…
- Именинник, значит. Жалко - курли с малости. Мой племянник - тоже курли. Однако большой, маленько мне помогает.
Гриш спохватился:
- А Ермилка чего? Позвать надо.
Ма-Муувем остановил его.
- Маленько ждать будем!
- Начнем. - Гажа-Эль потянулся к чашке Ма-Муувема, чтоб наполнить ее первой, но старшина воспротивился.
- Нам с женой, однако, не надо, не надо!
Такого отказа требовала церемония вежливости. Хозяева в ответ должны как можно громче уговаривать гостя все же выпить. И они заговорили враз, каждый свое:
- Почему же отказываешься! Нет, нет! Непременно выпей! Вкусный спирт!..
- Ваша винка, вы купили. Сами пейте. Мы так покушаем. Верно, жена? - Ма-Муувем для вида советовался с Пеклой.
- Ситы, ситы. Так, так! Пить не надо. - Иного Пекла и не смела сказать, но, жадно облизнув бледные сухие губы, она выдала свое подлинное желание.
- Не-ет, эдак не годится! Ты у нас в гостях, да еще в день именин. Мы тебя уважаем. Выручил нас. И соль сулишь. Место тоже хорошее отвел нам, - не переставали настаивать хозяева.
Наверное, старшина удовлетворился бы и менее усердным приглашением, но маслом кашу не испортишь. Ма-Муувем был из тех, кто меряет хозяйское радушие многословием. Все сказанное хозяевами было приятно его ушам.
- Верно, верно. Ладно, ладно. Когда-нибудь вас угощу, - согласился он.
Перед тем как выпить, каждый развел свою долю спирта водой из чайника. Хозяева перекрестились. Кивнули Ильке, поздравляя его с именинами да желая здоровья, и потянулись чокаться с хантами, старательно и звонко стуча чашками.
Каждому досталось не так уж и много, особенно женщинам. Но спирт есть спирт и подействовал быстро.
Елення выпила не все, оставила чуточку, развела водой еще послабее и поднесла Ильке:
- А это тебе, имениннику! Хоть и мал ты. Да Бог простит… Пей, не бойся.
Илька глотнул, поперхнулся, закашлялся до слез, захныкал. Мать, успокаивая, сунула ему в рот ложку икры, но мальчик тут же выплюнул ее.
- Тьфу, кака бяка, винка-то!.. - проговорил он сквозь слезы.
Вокруг весело засмеялись. Февра не удержалась, съехидничала:
- Ну, Илька, будешь ты теперь пьяницей, как… - и не договорила, а лишь косо взглянула на Гажа-Эля.
Тот, ни на кого не обращая внимания, сипел, причмокивая:
- Еще бы бутылочку! Еще бы, якуня-макуня…
- Не мешало бы! - Хозяева посмотрели на Ма-Муувема.
Он самодовольно погладил усики:
- Понравилась винка?
- Шипко! - громче всех похвалил Сенька Германец. Он с каждым глотком спирта чувствовал себя храбрее и храбрее.
Бабы тоже были не прочь повторить и потому лишь для порядка шикнули на мужиков.
- Будет вам!
Ма-Муувем похлопал по другому своему карману.
- Кажется, тут еще винка была, - сказал он, задрал подол парки и извлек вторую сулею спирта, мутного, наверняка разведенного.
Мужики радостно зашумели, дружно потянулись к ней.
И опять Ма-Муувем отвел руку с бутылкой назад, назвав цену более высокую:
- Три ящика! - и для ясности показал на пальцах.
- Ого! - вытаращили глаза мужчины, а женщины всплеснули руками:
- Мать царица небесная! Разоренье!..
- Не хотите, пить не будем. - Ма-Муувем собрался запихнуть бутылку обратно в карман.
Знал - не устоят, такого еще не бывало. Не из жадности к водке, а так, из гордости. Бабы и те хоть за головы схватятся, а не очень запротивятся.
Торг состоялся, и пир продолжался.
Ма-Муувем снял парку, остался в красной рубахе и жилете. Нисколько не смущаясь, он продолжал угощаться спиртом, проданным за баснословную цену.
Женщины, заметно опьянев, затужили: нет хлеба, жаль детей. Больше всех горевала Елення, не зная, чем отпотчевать сына-именинника.
- Рыбы хочешь? - уже в который раз предлагала она.
- Да нет же! - отворачивался Илька.
- А варку? Или сметанки? Творогу, может, с молочком?
- Не-ет. - Сынишка упрямо крутил головой. - Хлеба хочу. Мя-я-ягонького.
У Еленни сжималось сердце: самого необходимого не может дать ребенку.
Ма-Муувем окинул взглядом Ильку, покачал головой:
- Худо, худо! Жалко именинника. - И вдруг встал на ноги. Чуть пошатываясь, подошел к воде и властно, по-хозяйски крикнул Ермилке - тот копошился возле чума:
- Э-ге-гей! Лодку мою сюда! Живо! На мель, гляди, не посади!
И все услышали ответ:
- Сейчас, хозяин!
Пармщики не знали, что и думать: уезжает старшина, даже не повеселившись. А как же соль?..
- Елення, тащи скорее гудэк! Споем, повеселим старшину, мать родная! - тронул Гриш жену за плечо.
Елення сбегала в избу, принесла тальянку. Гриш, приняв гармонь, как водится, подмигнул слушателям и, подыгрывая себе, задорно запел известную зырянскую песню:
Ах, широка улица, улица!
Ах, весела улица, улица!
Доли-шели, ноли-шели,
Ах, хороша улица!
Мишка Караванщик слушал молча, Гажа-Эль и Сенька Германец стали нестройно подтягивать. Старшие женщины к ним не присоединились - петь с пьяными мужиками не принято. Но молодуха Сандра и с ней все ребятишки подхватили, как умели:
Ах, живет тут девушка, девушка!
Ах, живет тут девушка, девушка!
Доли-шели, ноли-шели,
Ах, красотка девушка!
У девицы молодец, молодец!
У девицы молодец, молодец!
Доли-шели, ноли-шели,
Ах, красавец молодец…
Ма-Муувем, словно не выдержав, а может быть, с расчетом пуще развеселить и расположить к себе зырян, одобрительно крикнул: "Ям, ям!" - и пошел плясать по-своему, подпрыгивая и широко расставляя полусогнутые ноги, дергая плечами, локтями…
За ним пустился в пляс Мишка, выписывая кренделя почище ма-муувемовских.
Стало весело. Давно уж кончилась песня, а плясуны никак не останавливались, выделывали такие выкрутасы, что все животики надрывали.
Тем временем Ермилка с отцом пригнали к берегу лодку старшины - большую калданку с шестью поперечинами, покрытую берестой. В лодке оказалось пуда четыре соли, а не "маленько", как хитрил Ма-Муувем, кроме того, два пудовых мешка муки, плитка чаю, фунта два запылившегося комкового сахару, две бутылки водки и больше фунта листового табаку.
Зыряне глазам своим не верили.
- Вот какой я добрый, - показывая товар, выхвалялся Ма-Муувем. - Ничего не жалею. А не богач какой-нибудь. Самому тоже надо.
- Помасипо, помасипо! Спасибо, спасибо! - разноголосо, восторженно благодарили зыряне старшину, будто получали от него подарок или товар задешево. - Теперь мы малость спасены!