"Когда отпуск кончается? - повторил про себя Павел. - Да уже кончился. Все. Амба. Вышло время летних отпусков на шесть месяцев. Теперь будут обыкновенные, как у всех советских служащих. И будет он по вечерам слушать сводку погоды, будет каждый раз вздрагивать, когда диктор скажет, что на Чукотке оттепель, идет дождь: если это случится весной, значит, его приятель пастух Эттугье снова гонит свое стадо по обледеневшему насту, спешит в распадок Эргувеема, где с осени припасены на этот случай корма; если диктор скажет, что на Чукотке сильный ветер, переходящий в штормовой, он увидит, как срывается с пологой сопки возле Певека сумасшедший "южак", от которого нет защиты, кроме разве самой простой - не выходить из дому, А если диктор… Да к черту эти метеосводки, он ими сыт, он будет теперь любоваться туманной перспективой Невского и бликами солнца на Адмиралтейской игле".
Вот только сказать об этом Варгу он не может. Язык не поворачивается. Дернуло его со своими расспросами. Лучше бы он продолжал говорить о Нине. Павлу хочется слушать о Нине, ему приятно, что Варг так говорит о ней…
- Посмотрим, посмотрим, что вы тут наготовили, - сказал Варг, входя вслед за Ниной в комнату. - Ну-ка, Павел, хоть ты и непьющий нынче, налей нам по стопке.
Нина стояла в коротком фартуке, с засученными рукавами и держала на вытянутых руках блюдо с салатом. Вид у нее был трогательный и торжественный.
- Только уж судите не строго…
Павел встал и взял у нее поднос.
Ему вдруг захотелось грохнуть его об пол. Чтобы нелепым этим поступком вернуть себя к действительности. К фактам. К машине за окном. К приказу, что лежит у него в кармане. К завтрашней Нининой свадьбе, к своей ленинградской квартире, где ждет его выбранная им женщина, - вернуть себя ко всему этому, потому что в ту секунду, когда вошла Нина, он очень явственно представил себе, что вот сейчас возьмет ее за руку и уведет. Совсем уведет. К себе. Уведет на глазах у Варга, и Варг не удивится.
Варг не удивится. Потому что он еще из той жизни, что осталась позади, из тех дней, когда все они, и Павел тоже, больше всего боялись, чтобы не пришли к ним сытое благополучие и самодовольство. "Самодовольство - когда ты стоишь посередине мира и весь этот мир для тебя. И самая жирная кость, и самая теплая конура".
- …А вот когда идет горбуша где-нибудь в крохотной речке - это, доложу я вам, Нина, зрелище! - рассказывал Варг. - Это неправдоподобно. Представьте себе…
- Капитан, - перебил его Павел, - я расскажу это Нине по дороге. Нам пора. Склянки пробили время.
Он шутливо взял под козырек.
- Ну, чепуха какая! - разволновался Варг. - В кои-то веки…
- Нам действительно пора, - сказала Нина. - Но я еще приду к вам, Александр Касимович. Вы позволите?
- Конечно же, Нина! А ты?.. - он повернулся к Павлу. - Ну с тобой мы увидимся скоро. Я ведь их обманул, ты знаешь? Пенсия пенсией, но зачем же человеку умирать в чужом лопушином дворе? И вот я еду обратно, буду теперь капитаном порта. Уже билеты заказал на поезд. В международном поеду, с зеркалами.
- На поезд? - удивилась Нина. - Я думала, к вам только летают.
Павел хмыкнул. Он-то знал, в чем дело.
- Видите ли, Нина, - доверительно сказал капитан. - Если вам Веня про меня рассказывал, то вы, должно быть, знаете, что я ни разу не тонул. А если буду тонуть, то выплыву. Море все-таки. А самолет… Он очень высоко летает. Я боюсь самолетов, Нина… Вот какая у меня беда.
Он проводил их до машины.
- Если будешь дома раньше меня, - сказал он Павлу, - посмотри, пожалуйста, как там мои кактусы. Надюшка-то сейчас в Магадане. Экзамены сдает. Ну до встречи на мысе Кюэль!
Когда они немного отъехали, Нина сказала:
- Вот и вечер. Я никогда не думала, что день может быть таким длинным… Скоро ко мне приедут гости, может быть, уже приехали. Я вернусь домой и буду их развлекать, Вам хорошо, вам не надо никого развлекать.
- Да, - сказал Павел. - Нам хорошо.
- А вы что будете делать?
"А я, Нина, приеду домой и напьюсь. В одиночку. Пусть отец посмотрит, как его солидный сын танцует джигу… Но тебе я буду говорить другие слова - тебе незачем знать, что мне сейчас очень трудно ехать домой, остаться одному, делать что-то по привычке, укладывать чемоданы, звонить в Ленинград, говорить всякие слова. Мне очень трудно все это делать, потому что я знаю, что ты существуешь. Ты есть. И всегда была такой, какой я узнал тебя сегодня. Ты была не просто сестрой Вени все эти годы. Ты была частью его самого. И все, что было в нем, он оставил тебе. Завещал тебе быть его продолжением. Жить за него.
Очень глупо, что я приехал поздно. Но я приехал поздно. Вот почему я буду говорить тебе правильные и взрослые слова. Ты их забудешь. А мне иначе нельзя…"
- У вас еще, наверное, много дел. Мне даже совестно, что вы так много времени потратили на меня.
- Ну, чепуха какая… Иногда надо просто встряхнуться. Собаки эти ваши, действительно, очень милые. Особенно тот, с лохматой мордой… А дела мои все переделаны, я человек предусмотрительный.
И он стал рассказывать ей о том, что работа, которая его ждет в Ленинграде, очень ответственная и важная, полезная для народного хозяйства, и напрасно некоторые думают, что это занятие для чиновников, тут нужны большой житейский опыт и творческая зрелость, закалка, поэтому он гордится, что ему оказали доверие…
Он говорил все это, чтобы не было паузы. Чтобы она снова сказала что-нибудь несуразное - у нее это хорошо получается, тогда уж ему не отмолчаться, не отделаться шуткой. И потому он досадливо поежился, когда она спросила:
- Павел, почему вы не сказали капитану, что не вернетесь?
- Не успел.
- Ой, нет! Вы боитесь, что он будет переживать? Мне кажется, он особенно не будет. Ведь он домой едет. А вам что, правда очень нужно в Ленинград?
- То есть как это - нужно? Ничего себе вопросик…
- Да вы же удерете. Вы приговорены к Северу, вы просто сами еще не понимаете.
- Ниночка! - он обернулся к ней. - Милая вы моя девочка, вы что, наслушались сказок? Романтических историй? Так это пройдет. Завтра вы проснетесь и забудете, что он существует, этот Север, потому что хлопот у вас будет - успевай поворачиваться. И все станет на место. Сказки вы уберете на полку, будете жить заново.
- А вы?
- И я тоже… Тоже буду учиться что-то делать заново.
- И вам уже не захочется приносить в авоське луну?
- Нет, я буду носить капусту, - сказал он с раздражением и чуть было не врезался в хвост идущей впереди машины.
- Знаете, Павел, у вас такое выражение лица, будто вы задумали совершить какой-то главный поступок и боитесь, что вас отговорят. Правда, правда… Вы нервничаете, да? Вы уже знаете, что придет время и вы все-таки будете просыпаться по ночам и думать, что получилось как-то не так?
- Договаривайте же..
- Да вы просто задохнетесь в этой вашей новой жизни! Вы не для нее. Ведь если…
- Послушайте, Нина! Ребята иногда катаются на трамвайной подножке, их оттуда гонят, потому что это опасно. А взрослые люди подходят к краю перрона и мучаются дурью: а что, если я брошусь?.. Так вот этими "если" можно вымостить всю человеческую жизнь.
Он понял, что сказал грубо. И понял, что теперь уже все равно, Они оба подошли к краю перрона. Пусть она знает, что если… Если когда-нибудь он будет ей нужен - он придет. Откуда угодно…
- Нина, - сказал он, - если когда-нибудь…
- Не надо, Павел! - она взяла его за руку. - Вы правы. Самое главное в жизни - соблюдать правила уличного движения, не ездить на подножках и не подходить к краю перрона. Все верно… Остановите, пожалуйста, мы приехали. Сейчас мой поезд.
- Но… почему? Я довезу вас - у меня еще есть время.
- А у меня нет. - Она смотрела на него спокойно и тихо. - Не надо… Нельзя ведь, чтобы было совсем хорошо. И не говорите, пожалуйста, своему отцу, что мне не понравился Домье. Ладно?
Она затерялась в толпе.
Маленький плюшевый заяц, Танькин подарок, качался на ветровом стекле. Кто-то приоткрыл дверцу и тихо спросил, не подвезёт ли товарищ до Чистых прудов, за плату, разумеется.
- Идите к черту, - сказал Павел, не оборачиваясь, и поехал в шашлычную, но не доехал, свернул к дому, поднялся на третий этаж и снова вернулся в машину. На заднем сиденье лежал Домье… А где-то "шлепает" посадки Олег. И он когда-то "шлепал". Собирался обогнуть Чукотку, отыскать северного Несси. Совсем недавно, год назад, он ходил и вздрагивал от радости, что живет, что выпал первый хрусткий снег, что скоро откроется зимник и они пойдут за архаром… И говорил, что любовь состоит из абсурда и полового влечения, которое, по сути дела, тоже абсурд: главное - продолжить род, а с кем его продолжить… Главное - не привести в дом чужого человека. У них с Танюшей оптимальный вариант, без черемухи, зато и без неожиданностей. Он гладил ее по голове и говорил, что все будет хорошо.
И он не верил, что можно вот так сидеть, прижавшись лбом к стеклу, и видеть, как солнце путается в светлой копне волос, как вопросительно и тревожно смотрят на тебя глаза, полные ожидания. Не верил, что можно каким-то непонятным ему чувством вот и сейчас еще помнить на своей руке прикосновение ее пальцев…
Мотор тихо урчал. Павел откинулся на сиденье, закрыл на минуту глаза. А потом развернул машину и кинул ее вниз по Садовой, где-то что-то нарушил, потому что постовой засвистел и замахал ему.
- Прости меня, моя милиция, - сказал Павел и юркнул в поток машин. - Один только раз прости. Мне некогда. Склянки пробили время…