- Верно, пора, товарищи, кончать. Никто, только мы сами можем навести порядок и на заводе, и в поселке, и везде. Давайте браться, товарищи.
Пьяницы вышли из комнаты. Придерживаясь за спину Ахрамовича, последним шел Плещеев. Шалагин остановил его:
- Леонид.
- Кто это? - в раздражении сердито спросил Плещеев.
- Шалагин. Не узнаешь по голосу?
- Гриша! - сказал Плещеев. - Ты здесь! А я - вот видишь…
Лицо у него задрожало. Он нетерпеливо оттолкнул Ахрамовича:
- Вы идите! Идите без меня! Я с Гришей!
Макухин и Ахрамович ушли, оглядываясь. Шалагин обнял Плещеева за плечи и повел.
Сотников и Мошкин вместе вышли после заседания.
- Слабо провели, - сказал Мошкин. - Никаких, в сущности, выводов.
- Все вам выводов хочется, - сказал Сотников. - Иногда мудрее оставить вопрос открытым.
- Не понимаю вас. Вы бы попроще выражались, по-нашему, по-рабочему.
Сотников усмехнулся.
- Оставьте, Мошкин, демагогию.
Мошкин покосился на него. Очень отличались они друг от друга: большой, сильный, подтянутый директор с умным лицом, выражающим энергию, юмор и жизнелюбие, и щупленький Мошкин с впалой грудью, недоверчиво настороженный, в мешковатом кителе.
- Насквозь я тебя вижу, - сказал Мошкин, переходя вдруг на "ты". Мало тебе власти, хочешь любви широких масс? Доморощенный вождь местного значения? Я в эти игры не играю. Каждый обязан долг свой сполнять, а нет заставим. Сказано не пей - не смей пить. Сказано работать - иди работай. Твоими методами людей не воспитаешь. И нет твоим заигрываниям и утопиям от меня поддержки. И не жди. Тебе налево, мне направо.
- Верно, - сказал Сотников. - Вам туда, мне сюда. Но не забывайте работать-то нам вместе.
- Не пугай, - сказал Мошкин. - Под меня не подкопаешься.
Шалагин и Плещеев сидели в столовой за столиком.
- Сейчас принесут нам кашу и омлет, - сказал Шалагин, - и будет нам хорошо. Продолжай, рассказывай: как дальше жить думаешь?
- А что продолжать? - надрывно спросил Плещеев. - Какое у меня может быть дальше?
- Как же?.. - спросил Шалагин. - Как вообще жить, если нет "дальше"?
- И не надо бы, - сказал Плещеев. - Ради Лени живу, ради сына только!
- И хорошо получается?
- Значит, хорошо, если от матери ко мне прибежал! - огрызнулся Плещеев. Помолчав, сказал угрюмо: - А что я должен делать? Живу как могу.
- Мог бы иначе, - сказал Шалагин.
- Это работать?
- А ты пробовал?
- И пробовать нечего. Вот! - Плещеев вытянул пальцы, они дрожали.
- Так, - сказал Шалагин. - Еще не до того себя можно довести умеючи.
Им подали еду.
- Одну неделю походишь трезвый, - сказал Шалагин, - трястись перестанут. Самому небось тошно с протянутой рукой ходить.
- Я не хожу с протянутой рукой! Я артист!
- Брось, какие мы с тобой артисты. Что песенки умеем петь? Это все умеют. Ты что не ешь?
- Водочки, - сказал Плещеев. - Глоточек.
- Тут нельзя. Плакат висит.
- Плакат!.. Позови официантку. У нее такой чайничек есть.
Официантка, стоя у буфета, на них уже поглядывала в ожидании.
Шалагин пристально посмотрел на Плещеева:
- Вот ей-богу! Ну… - Он обратился к официантке: - Принесите… это самое… из чайничка.
- Один момент, - виолончельным голосом сказала официантка.
- Письма есть от Марии? - спросил Шалагин, понизив голос.
- Была телеграмма. Про Леню запрашивала. Я ей написал, что он у меня. Посылку присылала…
- И все?
- Пишет иногда. Леня отвечает…
Официантка поставила перед ними два стакана в подстаканниках.
- Ну - за твое здоровье, - сказал Шалагин.
- За твое! - сказал Плещеев. Выпил и пригорюнился. - Эх, Гриша, помнишь, как ты про нас говорил: в чешуе как жар горя, тридцать три богатыря… Вот тебе и тридцать три богатыря! Алеши нет, и я не жилец уже…
- Ты брось этим козырять, что ты не жилец, - сказал Шалагин. - Не очень-то жизнью швыряйся, рассердится. Я заметил: когда человек от нее отворачивается - она от него тоже. Она, брат, тех любит, кто на нее наседает… Насчет сына, - продолжал он. - Ведь это он для тебя живет, а не ты для него. И вечно это, конечно, продолжаться не может. Сейчас он с тобой нянчится, а скоро - увидишь - покрикивать начнет.
- Не посмеет! - сказал Плещеев.
- Вырастет - посмеет. И будет тебе тогда, Леня, кисло.
- Мне и сейчас не сладко!
- Тем более, - сказал Шалагин. - Надо, значит, стать на такую позицию, чтоб он тебя уважал. А попробуй на завод. Что-нибудь подходящее подберем, а?
Плещеев оттолкнул тарелку:
- По-вашему, человек пострадал в бою - этого мало, чтоб его уважать…
- Ты б, брат, видел, на что ты похож, - тихо сказал Шалагин.
- Имею право на уважение, - ожесточенно твердил свое Плещеев, - даже если не буду работать в социалистической промышленности! А что я одет неважно…
- Только ли, что одет неважно! Давай-ка, знаешь, не о социализме и коммунизме, а о том, какой ты вид имеешь. Совсем молодой еще…
- Ну, где там! - возразил Плещеев, не без кокетства впрочем.
- …а на старика смахиваешь. Сколько дней не брился?.. Ты все на высокие материи сворачиваешь, а знаешь, что от тебя разит, да, разит?! Перегаром, болезнью… от молодого, сильного - да, сильного, не морочь мне голову! Ты воображаешь, Мария от разбитого сердца сбежала? От отвращения!
- Ну да! - ужаснулся и не поверил Плещеев.
- От духа твоего чумного! Попробуй подыши. Я бы сбежал! Да сын подрастет - он же тебя стыдиться будет, а что ты думал? Разве что и его погубишь - приучишь… Не ради социалистической промышленности приглашают тебя работать, а тебе, дура божья, надо из болота ноги вытянуть, чтоб не захлебнулся в собственной дряни!
- Слушай, - спросил Плещеев не очень решительно, - а какое ты имеешь право меня оскорблять?
- Я тебе правду говорю, - ответил Шалагин, - а не оскорбляю. Ты себя не видишь - я вижу и обязан сказать. А то он страдалец, понимаешь, он артист!.. Одним словом - кончай перекур, выходи строиться!
Последнюю фразу он сказал громко, так что многие оглянулись, но, встретив веселые, дружелюбные шалагинские глаза, не рассердились, даже заулыбались. Улыбнулся с подобострастием и парень пропитого, запущенного, даже антиобщественного вида, явно подбиравшийся к стакану, из которого Шалагин только отхлебнул. Однако Шалагин, приметив манипуляции парня, бросил на него такой взгляд через плечо, что тот поскорей отчалил подальше, а подумав - счел за лучшее и вовсе убраться из столовой.
Резко разносился звук пилы в зимнем лесу… Шалагин сложил вместе очищенные от сучьев стволы, рядом - сучья. Управлялся с трудом - в работе ранил левую руку, рана кровоточила. Он обмотал руку платком, зубами затянул узелок.
Поздно вечером он вернулся в поселок и пошел к новому, в три окошка, домику, где на двери под лампочкой была вывеска: "Поликлиника". Крайнее окошко, с белой тюлевой занавеской, молочно светилось. Шалагин заглянул: фельдшерица Тоня сидела у стола, читала книгу, плакала и сморкалась в платочек. Шалагин постучал - она повернулась к окну своим заплаканным, добрым, бесцветным лицом…
В маленькой перевязочной, надев белый халат и косынку, Тоня привычными движениями перевязывала Шалагину руку, а он говорил:
- То ли руки работу забыли, то ли на фронте недополучил, что мне причиталось…
Она ответила рассеянно, мысли ее были в книге:
- Да, вы сильно себя хватили.
Уронила пинцет и нагнулась поднять, и Шалагин нагнулся - их головы сблизились, она увидела, что перед нею не просто пациент, а молодой привлекательный мужчина, что это его рука в ее руке, - и Тоня смутилась.
И Шалагин понял ее смущение, потому что сам почувствовал себя неловко, когда они столкнулись головами. Они были вдвоем в маленькой поликлинике, кроме них ни души. Он сказал мягко, маскируя неловкость:
- А вы хорошее что-то читали, я видел.
- "Войну и мир" Льва Толстого, - с пугливой готовностью ответила Тоня. - Я как раз читала, как один тоже раненый умер. Князь Андрей Болконский. Очень умный был человек, так жалко. В те времена еще не было пенициллина, а то бы спасли.
- Я тоже люблю книгу почитать, - сказал Шалагин. - Когда время есть. В госпитале много читал. - Перевязка была окончена. - Спасибо!
- Постойте! - окликнула она. - Надо заполнить карточку. Фамилия, имя, отчество?
- Шалагин Григорий Ильич.
- Шалагин Григорий Ильич, - повторила Тоня. Она писала медленно, ей хотелось, чтобы он побыл тут подольше, а удержать не умела. - Год рождения?..
Еще раз окликнула, уже с порога:
- Григорий Ильич! - (Шалагин остановился.) - Я вам не туго перевязала?
- В самый раз! Очень благодарен! Всего вам хорошего!
Тоня постояла на пороге. Сколько мужчин вот так уходило, приняв от нее помощь и сказав "спасибо", а то и не сказав. И ни один никогда не оглянулся. И она увядала…
Не оглянулся и Шалагин. Растаял в темноте…
Сотников сидел в гостях у Прохоровых в землянке. Ульяна хлопотала, подавая угощение.
- Нет, - говорил старик Прохоров. - Не трогайте меня с моего места. Не гожусь в начальники, никогда к этому вкуса не имел. Привык к машинному отделению, полжизни в нем прошло.
- Так расти же надо, Дмитрий Иванович, - шутливо уговаривал Сотников.