Тогда Павел Мохов и другой красноармеец, Степочкин, решили состряпать пьесу самолично. Долго ли? Раз плюнуть. На подмогу был приглашен новоиспеченный учитель, Митрий Митрич, из бывших духовных портных.
Все трое, чтобы никто не мешал, после обеда заперлись в прокопченной бане, захватив с собой четверть самогону. К утру пьеса была окончена. В сущности, сочинял-то Мохов, а те двое - так себе. Осунувшись, словно после изнурительной болезни, вся троица вылезла на воздух и, пошатываясь, поплелась домой в великой радости. Лица у всех были в саже.
- Любящая мамаша, - обратился Павел к своей матери совсем по-благородному, - угостите автора чайком. Я теперь автор, сочинил сильно действующую трагедию под заглавием: "Удар пролетарской революции, или Несчастная невеста Аннушка". Пьеса со стрельбой… Поплачете и посмеетесь.
Красотка Таня ни за что не хотела участвовать в спектакле. Очень надо! Павел Мохов ей даже совсем не нравится. Пусть Павел Мохов много-то, пожалуйста, и не вображает о себе. Но Павел Мохов всячески охаживал Таню со всех сторон. Нет, не поддается.
Ну, ладно! Вот что-то она скажет, когда его пьесу поглядит.
* * *
Репетиция шла за репетицей. Пьеса подверглась коренной переработке и получила новое название: "Безвинная смерть Аннушки, или Буржуй в бутылке".
Всю последнюю неделю село жило под знаком "безвинной смерти Аннушки": девицы воровали у родителей холсты для декораций, парни - конопляное масло для малярных работ, кузнец Филат украл в совхозе белил и красок. Даже поповна умудрилась стянуть в церкви маслица лампадного.
Неутомимый Павел изготовлял огромную, склеенную из двадцати листов, плакат-афишу: он раскинул ее на полу в своей избе и целый день, пыхтя, ползал на брюхе, печатал всеми красками, подчеркивал.
Особенно кудряво было выведено: "Сочинил коллективный автор Павел Терентьевич Мохов, красный пулеметчик". Потом следовало предостережение: "Потому что в трагедии произойдет стрельба холостыми зарядами, то прошу в передних рядах, так и в самых задних рядах никаких паник не подымать в упреждение Ходынки". И в конце: "Начало в шесть часов по старому стилю, а по новому стилю на три часа вперед. С почтением автор Мохов". И еще три отдельных плаката: "Прошу на пол не харкать". "Во время действия посторонних разговоров прошу не позволять". "В антрактах матерно прошу не выражаться".
В конце каждого плаката было: "С почтением автор Мохов".
После генеральной репетиции Мохов сказал:
- Успех обеспечен, товарищи. Будет сногсшибательно.
Мимо Таниной избы прошел подбоченившись и лихо заломив с красной звездой картуз.
А на другой день уехал в город, чтобы пригласить члена уездного политпросвета на показательный спектакль.
В день спектакля публика густо стала подходить из ближних деревень в село Огрызово. С любопытством рассматривали плакат-афишу, укрепленную на воротах школы.
В школе едва-едва могло уместиться двести человек, народу же набралось с полтысячи. Спозаранку, часов с трех, зал набит битком. Публика плевала на пол, выражалась, плакат же "Прошу не курить, с почтением автор Мохов" был сорван и пошел на козьи ножки. В комнате от табачного дыма сизо. День был знойный, душный. С беременной теткой Матреной случился родимчик: заайкала, - и ее унесли.
В пять часов Павел Мохов стал наводить порядки. Весь мокрый, он стоял вместе с милицейским на крыльце и осаживал напиравший народ:
- Нельзя, товарищи, нельзя! Выше комплекта, - взволнованно кричал он. - Ведь ежели б стены были резиновые, можно раздаться, но они, к великому сожалению, деревянные.
- Допусти, Паша… Мы где ни то с краюшку… На яичек… на маслица.
Передние ряды заняты мальчишками. Павел, с ядреной перебранкой, согнал их и усадил людей почтенных, а принесенное от священника кресло для городского гостя перевернул вверх ножками.
- В антрахту залезем, братцы, не горюй, - утешались мужики, - всех за шиворот повыдергаем! Не век же им смотреть!
* * *
Около шести часов прибыл со станции представитель уездного политпросвета, светловолосый красивый юноша, товарищ Васютин. Павел Мохов был крайне удивлен: ведь обещался приехать бородатый, а тут - здравствуйте, пожалуйста! Однако Павел дисциплину понимает тонко: рассыпался в любезностях, провел его в свою избу, сдал на попеченье матери, а сам - скорей в школу и подал первый звонок. Публика отхаркнулась, высморкалась, смолкла и приготовилась смотреть.
Товарищ Васютин отмывал дорожную пыль, прихорашивался перед зеркалом, прыскал себя духами. Мать Павла усердно помогала ему переодеваться. Она очень удивилась, что гость без креста и натягивает белые штаны.
Франтом, с тросточкой, попыхивая сигареткой, краснощекий товарищ Васютин проследовал на спектакль. В кармане его щегольского пиджака лежали две ватрушки, засунутые матерью Павла:
- Промнешься, соколик, дак пожуешь.
Второй звонок подавать медлили.
В артистической комнате содом. Павел Мохов рвал и метал. Доставалось молодому кузнецу Филату. Филат должен, между прочим, изображать за сценою крики птиц, животных и плач ребенка - все это Павел ввел "для натуральности". На репетиции выходило бесподобно, а вот вчера кузнец приналег после бани на ледяной квас и охрип, - получается черт знает что: петух мычит коровой, а ребенок плачет так, что испугается медведь.
- Тьфу! Фефела… - выразительно плюнул Павел и, стрельнув живыми глазами, крикнул: - А где же суфлер? Живо за суфлером! Ну!
Меж тем стрелка подходила к семи часам. От духоты и нетерпенья зрители взмокли. То здесь, то там приподымались девушки, с любопытством оглядывая городского франта:
- Ну, и пригожий… Ах, патретик городской…
Таня два раза мимо проплыла, наконец насмелилась:
- Здравствуйте, товарищ! - и протянула ему влажную от пота руку. Очень высокая и полная, она в белом платье, в белых туфлях и чулках.
- Пойдемте, барышня, освежимся! - и Васютин взял ее под руку. Рука у Тани горячая, мясистая.
Девушки завздыхали, завозились, парни стали крякать и подкашливать, кто-то даже свистнул.
Милицейский и шустрый паренек Офимьюшкин Ванятка тем временем разыскивали по всему селу суфлера Федотыча.
- Ужасти, в нашем месте скука какая. Одна необразованность, - вздыхала Таня, помахивая веером на себя и на кавалера.
- А вы что же, в городе жили?
- Так точно. В Ярославле. У одной барыни паршивой служила по глупости, у буржуазии. Теперь я буржуев презираю. Подруг хороших здесь тоже нет. Например, все девушки наши боятся гражданских браков. А вы женились когда-нибудь гражданским браком? - и полные малиновые губы Тани чуть раздвинулись в улыбку.
- Как вам сказать. И да, и нет… Случалось, - весело засмеялся Васютин, и рука его не стерпела: - Этакая вы пышка, Танечка…
- Ах, право… мне стыдно. Какой вы, право, комплиментщик! Ах, как вы пахнете хорошо… Ой, вы мне сомнете кофточку.
Гость и Таня торопливо шли по огороду, вдоль цветущих гряд.
Вечер был удивительно тих. Солнце садилось. Кругом ни души, только кошка играла с котятами под березкой. Сквозь маленькое оконце овина, рассекая теплый полумрак, тянулся сноп света. Он золотил пучки сложенной в углу соломы.
В овине пахло хлебной пылью, мышами и гнездами ласточек.
- Товарищи! - появился перед занавесом Павел Мохов. - Внимание, внимание! По не зависимым от публики обстоятельствам, товарищи, наш суфлер неизвестно где… Так что его невозможно, сволочь такую, отыскать… То спектакль, товарищи, начнется по новому стилю.
А ему вдогонку:
- По новому, так по новому… Начинай скорее, Пашка!.. Другие с утра сидят… Животы подвело.
И еще кричали:
- Это мошенство! Подавай мой творог! Подавай мои яйца назад!
Но Павел не слышал. Обложив милицейского и Офимьюшкина Ванятку, он самолично помчался отыскивать суфлера.
Суфлер - старый солдат Федотыч, двоюродный дядя Павла Мохова. Он хороший чтец по покойникам и большой любитель в пьяном виде подраться: все передние зубы у него выбиты. Но, несмотря на это, он суфлер отменный и находчивый: чуть оплошай актер, он сам начинает выкрикивать нужные слова, ловко подделывая голос.
Павел подбежал к его избе. Так и есть - замок. Он к соседям, он в сарай, он в баню.
И весь яростно затрясся: Федотыч лежал на спине и, высоко задрав ноги, хвостал их веником, голова его густо намылена, он был похож на жирную, в белом чепчике, старуху.
- Зарезал ты меня! Зарезал!.. - затопал, завизжал Павел Мохов.
Веник жарко жихал и шелестел, как шелк.
- Павлуха, ты? Скидавай скорей портки да рубаху! Жару много, брат…
- Спектакль! Старый идиот!!.. Спектакль ведь.
- Какой стектакль? Ты чего мелешь-то? У нас какой день-то седни? - и вдруг вскочил. - Ах-ах-ах-ах…
- Запарился?
Федотыч нырнул головой в рубаху.
- Башку-то ополосни! В мыле.
- Ах-ах-ах… А я, собачья лапа, в лес по ягоды ходил… Ах-ах-ах-ах…