Ты схватила сумочку и стала перекладывать в ней какие-то бумажки, корешки, квитанции с лиловыми копировальными буквами. В душе твоей шла борьба, и следы этой борьбы явственно обозначились на твоем лице. Мне стало жалко тебя.
- У тебя мелочи нет? - сказал я.
- У тебя два рубля есть? - спросила ты. - А то у меня вот только такие… - Ты мучительно мяла в руке синеватую пятирублевку.
- Поищи мелочь, я опаздываю. Дай мне копеек пятьдесят, и довольно на сегодня, мне надо бежать…
И так почти каждое утро, ты помнишь.
А вечером - другое… Прежде я приходил с работы в пять, теперь всегда не раньше половины восьмого. Я возвращался измочаленный, одеревенелый и, как бы ни был голоден, валился минут на двадцать на диван. Порой, когда особенно уставал, я даже засыпал на короткое время перед ужином. В такие вечера я был тебе плохим помощником в домашних делах, а точнее - никаким. И именно в такие вечера ты заводилась надолго и была беспощадна.
Как-то раз ты сказала:
- Все после работы приходят к семье и что-то делают, а у нас все не как у людей.
Я чувствовал себя несколько виноватым и не ответил. Это еще больше рассердило тебя.
- Ну, что молчишь? Что как воды в рот набрал? Пришел с работы, и нет чтобы помочь жене: почистить картошку или хотя бы поточить нож. Другой муж не меньше тебя устает, а в магазины ходит, и полы натирает, и все веселый.
- Какой другой? - сказал я.
- Ладно, все ты понимаешь, не притворяйся… Может, отвезем Машу к бабушке и сходим в кино?
- Это невозможно. Подожди до воскресенья.
Ты усмехнулась.
- Не надо брать сверхурочную, если не можешь.
- То есть как это не могу? - сказал я. - С работой я справляюсь. Деньги зарабатываю. Остальные свои обязанности тоже, кажется, выполняю. Что еще?
- Эх ты, неудачник! У другого в двадцать шесть лет и своя машина и на книжке есть кое-что. Неудачник!
Тебе страшно хотелось обидеть меня, но я решил не поддаваться.
- Таня, - сказал я как можно мягче, - что ты от меня хочешь? Ну, прямо…
- Настоящей человеческой жизни, - сказала ты, - то, что мне обещал. А пока хотя бы внимания…
- Скоро я закончу эту работу и снова буду приходить вовремя, тогда я опять буду весь в твоем распоряжении. Потерпи. Ну, надо же нам залатать пробоины в бюджете. Неужели ты этого не понимаешь?
- Понимаю. Но мне надоело.
- Что тебе опять надоело?
- Ждать надоело. Копейки считать.
Я был готов вспылить. И вспылил бы, если бы Машенька, сидевшая на горшке, не попросила сонным голосом подать ей бумажку. Помню, я все-таки сказал тебе:
- Ты тратишь в месяц на троих почти две тысячи старыми. И это ты называешь - считать копейки. Стыдно!
На что ты мне ответила:
- Мне стыдиться нечего. Я не трачу по пятерке на сигареты и не выуживаю у жены последние рубли на дополнительные горячие завтраки.
Ну что я мог на это сказать? Я крепко стиснул зубы и поспешил на лестничную площадку. Так было приятно поглубже затянуться сигаретным дымком и попробовать успокоить себя нехитрым рассуждением, что вот, мол, это тоже жизнь, и без разговора о деньгах не обходится ни одна семья; словом, такова жизнь!
Я терпел. Пока я еще мог терпеть.
В начале октября, серым дождливым днем, когда я только-только собрался поработать с машиной, у меня внезапно закружилась голова, и я потерял сознание. Подробно об этом я тебе никогда не рассказывал, но ты теперь должна знать все… Очнулся я в кабинете начальника, на диване, с задранными ногами, в растрепанной, расстегнутой одежде. Рядом со мной сидел Вадик и человек в белом - врач из заводской амбулатории. Наш шеф и его секретарша стояли напротив; шеф выглядел встревоженным, хмурым. Пахло нашатырным спиртом. Я хотел подняться, но врач удержал меня; "Полежите еще несколько минут". Элла принесла мне чашку крепкого кофе. Все было до крайности неловко, неудобно.
Тем же днем меня обследовали в ведомственной поликлинике и нашли, что у меня общее переутомление. Ох, как хотелось мне, чтобы ты побыла на этом осмотре, а потом послушала разговор шефа с главврачом! В последнее время я не очень ладил с шефом - из-за Вадика, который при разработке аванпроекта отстаивал настолько оригинальную идею (между прочим, связанную с темой его диссертации), что от него в смущении попятились даже испытанные приверженцы. Я-то был убежден, что Вадик прав, и изъявил готовность вместе с ним заняться обоснованием его предложения, но шеф неожиданно заосторожничал и фактически взял сторону любителей спокойной жизни. Мне по этому поводу пришлось дважды объясняться с руководством, сгоряча я обвинил шефа в консерватизме, а он, я думаю, тоже сгоряча пригрозил "раскассировать" нашу группу - кое-что об этом я, по-моему, тебе рассказывал.
Тем приятнее показались мне слова шефа, обращенные к эскулапу: "Побыстрее поставить на ноги сего молодого человека (то есть меня), потому что он во как нужен… очень способный… можно сказать, прирожденный математик, это теперь крайне важно… заинтересован весь отдел" и т. п. Я много бы дал за то, чтобы ты сама услышала эти слова. Тебе всегда казалось удивительным, что меня, твоего мужа, считают ценным работником - хорошим, мыслящим инженером и соответственно ко мне относятся. В приказе по КБ было сказано так: "В связи с успешным выполнением плана III квартала и принимая во внимание ходатайство руководства и профсоюзной организации Отдела - 2"б", а также учитывая медицинское заключение, премировать старшего инженера товарища Дьячкова В. С. бесплатной путевкой в санаторий ГУАП (Сочи)".
В тот день я вернулся домой уже не тем человеком, каким я уходил из дому утром. Оказывается, я страдаю гипотонией и астено-невротическим синдромом, развившимся вследствие длительного перенапряжения, переутомления. Это было чудовищно, и когда на кухне за чашкой чая я тебе сообщил об этом, ты слегка побледнела, а в глазах твоих застыл испуг.
- Что же теперь делать? Почему это? - спросила ты.
Я не мог отказать себе в удовольствии хоть чуточку уколоть тебя: ведь, в общем, ты тоже была виновата в моей болезни.
- Почему бывает переутомление? - сказал я. - Потому что человек плохо питается и мало отдыхает. Проще простого.
- Значит, это я виновата?
- Сейчас это не имеет значения - кто. Наверно, оба мы виноваты… Словом, дошел: гипотония, синдром. Заездила женушка.
Это было так приятно - бросать в твое лицо подобные упреки и видеть, как ты переживаешь!
- Если говорить откровенно, - продолжал я, - то, конечно, ты, Таня, ты в основном…
- Валера, ты поправишься. Честное слово, я тебя откормлю. И спать будешь, сколько влезет, и гулять… с Машей или даже без нее, как захочешь.
Тут я почувствовал, что наступил подходящий момент, чтобы сказать главное.
- Спасибо, Таня. Но, видишь ли, врачи находят, что в домашних условиях избавиться от этих заболеваний невозможно. Я еду в Сочи.
- Куда? - тихо переспросила ты.
- В санаторий. Мне дают бесплатную путевку.
- Когда? - сказала ты уже другим, несколько упавшим и уже совсем невиноватым тоном.
- Через несколько дней.
Ты встала и пошла в комнату. Через минуту я услышал, что ты разговариваешь с Машей.
- Вот, доченька, бросает нас отец. Отцу наплевать, как мы с тобой останемся тут одни. Ему бы только свое удовольствие справить.
- Послушай, что ты болтаешь? - сказал я. - Я еду лечиться.
- Знаем мы эти лечения! Езжай. Потом я тоже поеду в дом отдыха поправлять нервы.
- Не ругайтесь, - сказала Маша. - Папа, на ручки!
Я взял Машу на руки.
- Удивляюсь тебе, Татьяна, - сказал я. - Минуту назад ты говорила одно, сейчас - другое…
- Что я говорила? - перебила ты меня. - Я говорила, что можно дома…
- Да я от дома и заболел.
- Ты от работы заболел. Оттого, что со своим Вадиком доказать что-то хотите, очень умными себя поставить, - вот отчего. Работали бы, как все, и не было бы никаких переутомлений, это точно.
- Ты ошибаешься.
- Точно. А то больше всех им надо, донкихоты нашлись… Недаром от Вадика жена ушла!
- А это ты уже совершенно зря, - сказал я. Меня начало охватывать раздражение, и было обидно за друга. - Вадька - талантливый парень, настоящий инженер и ученый будущий. И жена еще пожалеет, - добавил я, сдерживаясь. - Ты же не знаешь, в чем суть. Суть в том, что у нас многие хотят работать по старинке, только с логарифмической линейкой, и не потому, что не понимают пользы вычислительных машин, а потому, что для работы с машиной нужна специальная подготовка, то, чего прежде наши технические вузы не давали своим выпускникам. Нужно доучиваться. Кстати, я тоже должен доучиваться, но я сейчас не об этом… Вадик не донкихот, - продолжал я, опять невольно возбуждаясь, - Вадик предложил принципиально новое решение, и я за него буду драться, пусть хоть весь отдел станет против; выгода от его предложения огромная, но надо все серьезно обосновать, а это как раз и не под силу тем, кто умеет пользоваться одной линейкой. Доходит до тебя?
- Вот я и говорю: умные чересчур.
- При чем тут умные! Нам, возможно, придется втроем или вчетвером проворачивать всю работу, для этого тоже надо быть здоровым.
- Ну, езжай, езжай…
Ты словно чувствовала, каким горем обернется для нас эта поездка.
- Езжай! - повторила ты в третий раз.
- Не ругайтесь, - сказала Маша и обняла меня за шею.
Мы пошли с ней на кухню и стали делать "тянучки" - растапливать на огне в столовой ложке сахар.
- А ты скоро обратно приедешь? - спросила Маша.
- Через месяц, - сказал я.
- Месяц - это много или мало?
Я пожал плечами.
- Не знаю, Машенька. Кому как…