- Сыну лучше, слава богу, - сказала Надежда Петровна блондину, которого она уже звала Евгением Александровичем и которому несколько раз предлагала пообедать, но безрезультатно. - Он болен с детства, костный туберкулез, и нервная система не в порядке, а тут такой кошмарный удар… Если бы я хоть на секунду поверила, что Степан Андреич в чем-нибудь виноват, я бы тоже лежала в припадке; но я до того убеждена, что это недоразумение сразу разъяснится…
Евгений Александрович ледяно молчал.
- Я даже, представьте себе, чувствую аппетит. Пообедали бы вместе, но вы поставили это все на официальную ногу… Ведь я могу пообедать, гум, гум, гум? - спросила она с насмешливой приниженностью.
- Пожалуйста, - уронил Евгений Александрович.
Отворилась дверь, и вошла Катя, неся что-то в сложенных лодочкой ладонях. Красивое лицо ее было бледно, волосы сбились.
Она подошла - Надежда Петровна смотрела на нее с ужасом - и, разняв ладони, неуклюже-бережным детским движением высыпала на стол кольца, кулоны, брошки, которые Надежда Петровна только что прятала в книжном шкафу.
- Что это? - спросил Евгений Александрович.
- Это лежало в шкафу, - ответила Катя.
- Это ваши вещи?
- Нет.
- Хорошо, - небрежно сказал Евгений Александрович.
Катя постояла и пошла из комнаты. Уже за дверью услышала яростный воющий крик матери:
- Ду-у-у-ра!!
Катя побежала… Сережа ждал ее, сидя на постели.
- Отдала? Взяли они? Ну, все. Ну, все. Ну, не дрожи. - А сам дрожал.
- Холодно, - сказала Катя, стукнув зубами. - Подвинься. - Скинула туфли и шмыгнула под одеяло. Они обнялись, как когда-то, когда были маленькие.
- А вдруг он умер? - прошептал Сережа. Катя молчала, закрыв глаза. Катя! Вдруг он умер…
- Не знаю, - прошептала она. - Не знаю, как лучше…
Из-под век ее хлынули слезы. Сережа закрыл лицо одеялом и тоже заплакал горько. А за дверью стоял Саша, которого так и не выпустили из квартиры, хотя он два раза просился; стоял как на часах - будто караулил то, что осталось от прекрасной семьи Борташевичей.
Глава семнадцатая
КАК БУДЕМ ЖИТЬ ДАЛЬШЕ?
Сахарный, сладкий лег снежок и прикрыл безобразие осени. Белый и чистенький стоит город Энск. Даже поленницы в задних дворах, убравшись пуховыми покрывалами, приняли приятный вид. В новый дом на Точильной улице въезжают жильцы; по молодому снежку подкатывают грузовики с полосатыми матрацами, шкафами, фикусами и детскими кроватками. Магазин внизу уже торгует хлебом, мясом, картошкой и другими жизненно необходимыми продуктами. Хозяйки одобряют, что магазин тут же в доме, не надо ходить далеко… На человеческую радость заходят порадоваться Ряженцев и Дорофея. Они скромно стоят в сторонке и смотрят, как люди соскакивают с грузовиков и вносят свое имущество в распахнутые настежь двери, как дети бегают по лестницам, звеня голосами, и как тут и там появляются на доселе пустовавших, неживых окнах тюлевые и матерчатые занавески. Вот вынимают из кабины грузовика маленькую фигурку, закутанную словно для полярного путешествия. Это старичок, очень старый и хрупкий (кожа на его личике тонка и бела, как папиросная бумага). Поверх зимнего пальто на старичке меховая женская кофта, тесемки шапки-ушанки завязаны под подбородком, а шея вместо шарфа обмотана пуховым платком. Девочка-подросток в лыжных штанах, размахивая длинными косами, стаскивает с грузовика стул, приставляет к стене дома, усаживает старичка и говорит:
- А вы пока, дедушка, подышите воздухом.
И, оглянувшись на Дорофею и Ряженцева, просит:
- Присмотрите, пожалуйста.
Старичок сидит, свесив ноги в валенках, держась за сиденье стула и живо посматривая кругом вострыми глазами. Ряженцев заговаривает с ним; выясняется, что девочка ему праправнучка, а старичку сто два года, рожден в 1848-м.
- Год выхода Коммунистического Манифеста, - замечает Ряженцев, улыбнувшись.
- Совершенно верно! - отвечает старичок.
Он слышит хорошо и разговаривает бойко. Вид проходящего по двору офицера наводит его на мысль рассказать случайным собеседникам о своем участии в походе под командованием генерала Скобелева, и когда появляется девочка в лыжных штанах и говорит: "Пошли, дедушка", - старичок прерывает рассказ с явным неудовольствием.
- Современник Маркса и Энгельса, - говорит Ряженцев, провожая его взглядом. - Сколько вмещается в одну человеческую жизнь.
- Порядочно… - откликается Дорофея. Она стоит исхудавшая и решительная, на скулах горят неровные красные пятна, словно страдание опалило ей лицо. В колечке волос, заложенных за ухо под каракулевой шапочкой, явственно заметна проседь… Ряженцев спрашивает:
- Когда вы принимаете дела от Чуркина?
- Завтра, - отвечает она.
Чуркин уходит в отпуск. С завтрашнего дня Дорофея будет главной ответчицей за город, его хозяйство, за "дом угрозы" в Рылеевском переулке, за устройство всех этих людей, которые ходят по улицам… Бесконечный, благословенный день забот, помогающих переносить горе. Она прямо стоит возле Ряженцева под редкими медленными снежинками, падающими с неба, и смотрит на человеческую радость.
Счастливцы, получившие квартиры в новом доме, покидают свои старые жилища, туда перебираются другие жильцы. Так что новоселье празднуется не только на Точильной, но и на разных улицах, в разных домах. И в квартиру Борташевичей является с ордером горжилотдела высокая худая женщина в длинных болтающихся серьгах и с нею маленький нахмуренный муж. Их фамилия Ефимовы. С собой они привозят только ширму, обитую ситцем в цветочках. Но на площадке черной лестницы столяр Ефимов немедленно устраивает мебельную мастерскую. Много дней дотемна стучит молоток, визжит пила и шипит рубанок, и приходящие с черного хода наносят в кухню на подошвах опилки и стружки. И аккуратная тетя Поля ничего против этого не имеет, потому что она уважает товарища Ефимова, делающего из старых ящиков стулья, столы, табуретки и шкафы. У этой некрашеной новенькой мебели светлый, веселый вид и шелковистая поверхность, и из комнаты Ефимовых вкусно пахнет свежим деревом.
И еще приходят люди с ордером, и еще, - ведь в большой квартире Борташевичей из прежних жильцов осталось только трое: Катя, Сережа и тетя Поля.
В ту ночь, когда Евгений Александрович и его спутники ушли из этой квартиры, у Надежды Петровны сделалась истерика. Красная и безобразная, с искривленным накрашенным ртом, она кричала:
- Разве это дети? Это предатели! Пускай она без стипендии живет как хочет!
Сережа, заснувший было, от криков проснулся и вскочил. Катя, караулившая его, подбежала к двери и заперлась на ключ.
- Ничего! Не слушай! - говорила она, крепко обняв его. - Мы с тобой будем!..
А из-за двери неслось:
- Поля, слышите? Не давать им есть!..
"Какой позор!" - с нарастающим отвращением думала Катя… Тетя Поля не отвечала; не слышно было и Марго; забились в щели разрушенного муравейника и сидят тихонько… Надежда Петровна одна металась по квартире. "Тетя Поля уйдет, - думала Катя, - у нее было такое лицо… Сидит сейчас и думает: вот я кому служила…" Вопли Надежды Петровны стали стихать и стихли; тишина наступила в разрушенном муравейнике…
Под утро задремавшую Катю разбудил телефон. Задремав, она забыла о том, что произошло, и, с закрытыми глазами слушая звонки, подумала: "Ах, уже поздно, вон уже кто-то по телефону звонит, я проспала лекцию!" Открыла глаза и увидела ночную комнату, озаренную лампочкой в зеленом колпачке, спящего рядом Сережу - все вспомнила и поняла значение этих настойчивых звонков, которые не прекращались, несмотря на ночное время… "Папа умер". В чулках вышла в коридор, где висел аппарат; не зажигая света, нащупала трубку.
- Я слушаю, - сказала она и не узнала мужского голоса, прозвучавшего в ответ.
- Екатерина Степановна?
- Да.
- Говорит Войнаровский, - сказал он. Она не удивилась - в ту ночь ее ничто не могло удивить.
- Екатерина Степановна, у меня нерадостные вести.
- Умер? - спросила она и, не слыша ответа, замолчала сама.
Войнаровский сказал:
- Семья может его проводить.
- Хорошо, - сказала Катя. Села на стул и сидела впотьмах, охватив руками колени, до самого утра…
Степана Борташевича схоронили в залитой дождем могиле на Старом кладбище. От Сережи скрыли день похорон. Надежда Петровна не пожелала пойти. Одна Катя шла за гробом.
…Она вернулась с головной болью, разбитая и иззябшая, никак не удавалось собрать мысли… Когда она подходила к своему дому, откуда-то взялся Войнаровский и что-то сказал, она не разобрала, что именно…
- Хорошо, хорошо, - сказала она, чтобы избавиться от него… Дома, переодевшись в сухое, она легла в постель, чтобы согреться.
Вошла тетя Поля, села в ногах кровати и сказала:
- Ехать собралась, и Маргошку берет.
Катя промолчала.
- Как дальше будем жить? - спросила тетя Поля.
- Как будем жить, - сказала Катя, - так и будем жить. Поступлю на работу…
- Стипендии нет, плохо, - сказала тетя Поля. - Шутка - триста рублей в месяц. Сергей говорит, если троек не будет, опять станут платить, верно?
- Станут, - виновато подтвердила Катя.
"Я белоручка, разгильдяйка, дрянь", - подумала она.
- Договор перепишем на тебя, - сказала тетя Поля.
- Какой договор?
- Со мной договор о найме. Сходим в местком и перепишем, что я теперь у тебя служу.
- Тетя Поля, - сказала Катя, - как же я могу…
- А я зарплаты не спрошу, не бойся, - сказала тетя Поля. - Я не пропаду: и постираю, и пошью чего попроще для людей, а комнатку мою при кухне мне оставят, и будет кому хоть за вами присмотреть.