И, поднявшись, заслонила собою мужа.
- Из горисполкома, Куприянова, - сказала Дорофея. - Ходим и смотрим с комендантом, как бы вам устроиться получше.
- А что смотреть? - боязливо и вместе колко спросила женщина. Смотреть тут нечего, давайте место в семейном общежитии. Морочат голову новым домом, а когда он будет?
У нее было болезненное, нервное лицо, завитая прическа, и по сторонам желтого лица качались длинные серьги.
- Про дом я не знаю, - сказала Дорофея. - С семейными общежитиями туго, не могу обещать. А жизнь наладить надо.
Встал мужчина и, жуя, вышел из-за ширмы. Он был маленький, нахмуренный, говорил и двигался не спеша.
- В чем дело? - спросил он, проглотив. - Дом будет месяцев через восемь.
- Уже через восемь, слышите! - закричала женщина. - А говорили - к Первому маю! Через восемь лет будет ваш дом!
- Иди давай, занимайся своим делом, - строго сказал мужчина, и она отступила, качая серьгами.
- Ефимов, - сказал мужчина и подал Дорофее руку.
- Товарищ Ефимов, - сказала Дорофея, - пойдемте со мной, тут кое-что, кажется, можно сделать.
Она несколько раз обошла с комендантшей комнаты и рассмотрела все. Люди относятся к общежитию как к пересадочной станции, это уж известно. Девушка украшает свой угол, до других углов ей дела нет; мужчина, за редчайшими исключениями, не украшает ничего. Никто не предполагает просуществовать здесь всю жизнь, все ждут пересадки. Один хлопочет о семейном общежитии, как о более удобном вокзале. Другой состоит на учете в жилотделе, и его очередь не так уж далеко. Третий ждет обещанной квартиры в строящемся доме. Пассажирам, ожидающим пересадки, не приходит в голову побелить на станции потолки или прибить вешалку. Они предоставляют эту заботу учреждению, в ведении которого находится станция. По учрежденскому плану потолки будут белиться в 1951 году, а вешалки не предусмотрены…
- Через восемь месяцев! - говорит Дорофея, ведя Ефимова по общежитию; за ними идут Евгения Ивановна, комендантша и откуда-то взявшийся пышноволосый молодчик в куртке с молниями. - Но ведь надо восемь месяцев прожить по-человечески. Та, другая, родить собирается, как же это будет?
Парень с молниями поправляет пышные волосы и выдвигается вперед.
- Мы на учете в жилотделе, - говорит он.
Ему неловко, что их с Таней угол огорожен простынями, когда у Ефимовых такая красивая ширма.
- Мы купим ширму, - говорит он. - Хотя наша очередь в жилотделе уже близко.
- Ах, боже мой, - говорит Дорофея, рассердившись. - Она не будет ждать, когда подойдет очередь. У нее свои сроки. Надо иногда и личной инициативы немножко, товарищи мужчины.
Она уже все придумала, и у нее блестят глаза. Здесь есть за кухней комнатка, маленькая, в одно окно, - должно быть, в старое время предназначалась для прислуги. Вот ее и отдать семейным.
- Девчата крик подымут, - говорит комендантша. - Девчата, что тут живут. Они давно живут, пригрелись.
- Поговорим с девчатами, - отвечает Дорофея. - Всегда можно для хорошего дела убедить людей.
- Союз разрешит ли. Женское общежитие. Опять-таки их не пропишут, изволь радоваться.
- Разрешит союз… Только условие, товарищ Ефимов, - говорит Дорофея, - разгородить как следует, материал вам достанем, а работа ваша.
- Понятно, - говорит Ефимов, нахмуренный по-прежнему, но с проблеском интереса на лице. - По пол-окна, значит. Сухой штукатуркой если городить.
- А сверху обои, - задумчиво говорит Евгения Ивановна.
- Сколько надо сухой штукатурки?
- Сейчас, - говорит Ефимов и уходит. Остальные стоят и ждут его молча. Через открытые двери доносится резкий голос, читающий нараспев:
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
из Леты выплывут остатки слов таких,
как "проституция",
"туберкулез",
"блокада".
Для вас,
которые здоровы и ловки…
Ефимов возвращается со складным метром.
- Значит, по пол-окна, - говорит он. - Соглашаешься, Виктор? Говори сразу.
- Ну что ж, - отвечает Виктор с таким видом, будто жилотдел уже предложил ему на выбор несколько квартир, одна другой лучше, - можно… Тесновато, конечно…
- За простыней тебе больно просторно, - замечает Ефимов.
- Ладно, товарищи молодожены, - говорит Дорофея. - Сами знаете, как обстоит дело. Будем все жить удобно, хорошо, а пока приходится потесниться. И немножко больше хозяйственности: лампочку на площадке надо вкрутить, звонок починить, устроиться по-людски…
…Когда она уходила, лекция уже кончилась, Павел Петрович одевался в передней. Девушки подавали ему пальто, и одна с волнением спрашивала:
- А скажите, это правда, что он любил Лилю Брик?
Ефимов хотел проводить Дорофею.
- Не беспокойтесь, - сказала Дорофея, - меня товарищ лектор проводит, - и улыбнулась Павлу Петровичу. Они вышли вместе. Ей хотелось поговорить с ним о Ларисе, спросить, какие же у него планы. Но она воздержалась, - он не казался человеком, с которым можно быть запанибрата. Она сказала:
- Вот вы, значит, чем занимаетесь.
- Да, - ответил он.
Мороз усилился к ночи и крепко щипал лицо. Было скользко, и Павел Петрович взял ее под руку.
- Большое дело, - сказала она, - прививать людям культуру.
- Не так просто, - сказал он. - Культура культуре рознь. Многим "Сильва" милее Бетховена, а Маяковский - Бетховен в поэзии.
- Насильно ни к чему не приохотишь, - сказала она, - задача - дать человеку самые большие образцы, чтоб ему было с чем ту же "Сильву" сравнивать, а он уж сам сравнит и постарается исправить свой вкус. Для этого, наверно, вы им и читали стихи.
- Да, - сказал Павел Петрович. - Для этого.
- Слушайте, - сказала она, - а вы знаете, зачем я там была…
И она рассказала про столяра Ефимова и Евгению Ивановну, и про знаменитую Веру, которую она чуть не приняла за душевнобольную, и про комендантшу, которая им всем там мать. Он слушал и сперва смотрел под ноги, а потом повернул голову и стал смотреть ей в лицо - они были одного роста.
- Нет, - сказала она, радуясь, что ему интересно, - это видеть надо, этот ужин в уголку, тарелка на коленях, а в ушах вот такие серьги, - всё, ну всё в этих серьгах, прямо как в зеркале… И знаете, что я вам скажу, продолжала она, - когда у каждого будет хорошее, настоящее жилье, тогда и культура расцветет по-настоящему, вот вы увидите. А как же! Как же! Сейчас иному человеку некуда поставить шкаф с книгами, вы подумайте! А тогда и книги, и рояль, и что хотите…
И замолчала, увидев, что уже дошли до автобусной остановки.
- Вы тоже едете? - спросила она.
- Нет, - ответил он. - Мне близко.
- Вы же к нам приходите.
- Благодарю вас.
"А Ларисе привет не передал, - отметила она огорченно. - Впрочем, они, должно быть, видятся…"
В автобусе было мало народу и так же холодно, как на улице, даже, кажется, холодней. Дорофея пробежала вперед, села на промерзший кожаный диванчик, зябко сжалась, засунув руки в рукава шубки. "Эту сухую штукатурку я из Рябушкина вытяну, - размышляла она (Рябушкин был директор химического завода, которому принадлежало общежитие), - пусть попробует не дать, Ряженцеву позвоню… Совсем немного иногда нужно, чтобы людям жилось лучше… А насчет нового дома, о котором они мечтают, еще придется давать сражение, и не одно… Ох эта мягкотелость чуркинская, обещает квартиры людям, которые вполне могут подождать, а такие, как Ефимовы, опять ни с чем останутся, если не повернуть это все по-справедливому, по-советски…" Автобус останавливался и опять шел, не видно было сквозь толстый лед окон, по каким он улицам идет, лед вспыхивал искрами от встречных фонарей и угасал, у каждого пассажира вокруг головы было белое облако… "Что значит образование, - думала Дорофея о Павле Петровиче, - почти ничего не сказал человек, а сразу видишь, что интеллигентный… Какая разница с Геней, совсем другие и манеры и мысли, ничего нет удивительного, что Лариса влюбилась, хоть и неказист…" Она не заметила, как придремнула. За две-три минуты, что она спала, ей успел присниться сон: она была молоденькая и жила в вагончике; Леня вот-вот должен был прийти и принести сухую штукатурку; она беспокоилась, что его долго нет, они не успеют разгородить вагончик, и им придется расстаться навсегда… А когда кондукторша разбудила ее возгласом: "Разъезжая!" - ей приснилось, что это разбудил ее Леня, поцеловав в губы.
Глава шестая
ОБЛИГАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО ЗАЙМА
В детстве Саши Любимова главным человеком был отец.
От него все зависело. Он говорил: "В воскресенье мы поедем за город" или: "Нет, в воскресенье я занят". Он отвечал на Сашины вопросы; отвечал серьезно, как взрослый взрослому; учил Сашу, как забивать гвозди и строгать доску рубанком и как стоять на стремянке, чтобы не свалиться. Если Саша не слушался, мать говорила: "Вот я папе скажу".
Отдельную квартиру в новом доме - две комнаты и кухню - им тоже дали из уважения к отцу. Саша помнит, что, когда они со всей мебелью приехали сюда на грузовике, во дворе стояло много людей, все одетые чисто, а один в измазанном фартуке. Человек этот что-то сказал отцу и подал ему большой ключ, и отец что-то сказал и пожал руку измазанному человеку, а другие захлопали. Мать сказала: "Спасибо вам". Измазанный человек ответил: "Пожалуйста, пользуйтесь в свое удовольствие". Поднимаясь по лестнице, Саша спросил: "Папа, кто это?" - и отец сказал, что это самый лучший каменщик в Энске, он сложил для них этот большой дом.
Между домом и улицей был просторный двор. Предполагали засадить его цветами, но дело откладывалось с весны на весну, и все дети были очень рады: без цветов воля, бегай где хочешь и бросай мяч, не боясь, что тебе нагорит.