Однажды они так разыгрались, что стали бросать друг в друга чем попало. Один мальчик с криком "ура!" кинул кусок угля и попал Саше в голову. Кровь хлынула и залила Саше глаза. Он закричал. Мальчишки стихли, взяли его за руки и повели домой: он был слеп от крови. Они еще не дошли до парадного, как навстречу выбежал отец. (Он был дома, выглянул в окно на Сашин крик и все увидел.) "Сашка, Сашка! - сказал его голос. - Ну, держись, брат!" - и Саша почувствовал, как отцовские руки подняли его и понесли. Кругом кричали, что надо вызвать "скорую помощь", но отец не отвечал и шел быстро, почти бегом.
- Папа, куда мы? - спросил Саша.
- К доктору, - сказал отец. - В поликлинику. Ничего, Сашка, ничего, бывает хуже.
Поликлиника находилась за углом, так что действительно незачем было вызывать "скорую помощь".
Сашу положили на стол, ему было больно и страшно, а отец стоял рядом и говорил:
- Потерпим, брат, будем мужчинами.
А когда они из перевязочной вышли в приемную - Саша в белой чалме и залитой кровью курточке, - их встретила перепуганная мама: она, оказывается, прибежала за ними, но ее не пустили в перевязочную.
- Жаль! - сказал отец. - Ты бы видела, каким героем вел себя Сашка.
Саша не чувствовал себя героем, там, на столе, он хватался за руку отца и два раза принимался плакать, так что потом было стыдно перед докторшей. Подняв голову в чалме, Саша вопросительно взглянул на отца: зачем он сказал маме неправду? Отец улыбнулся ему сверху, и Саша подумал: "Это он меня учит на следующий раз, чтобы, когда еще случится такое, я держался как следует".
В середине лета отец брал отпуск, и они все трое ехали к бабушке в Курскую область. Бабушка была колхозница; у нее был дом, огород, корова и большие серые гуси. За огородом сад - вишневые деревья, усыпанные красными точками, и яблони, только яблоки никогда не созревали при Саше, так он их и не попробовал… У крылечка цвели оранжевые ноготки на толстых прямых стеблях. Бабушка говорила: "Люблю этот цветок, без прихотей он, а пахнет солнышком". Она растирала в ладонях листья ноготка и нюхала; и Саша растирал и нюхал, ему этот запах тоже нравился. Ему казалось, что и подушка, на которой он спал у бабушки, и бабушкино платье, и вся ее усадьба пахнут этим крепким солнечным запахом.
Мать ловко орудовала у деревенской печи ухватом и длинной кочергой, а отстряпавшись, брала тяпку или грабли и шла в колхоз - приработать трудодней для бабушки. Она ходила по деревне босая, в сарафане, с голыми руками. Руки и белые ноги ее покрывались золотистым загаром, а на груди образовывался отчетливый малиновый треугольник - по вырезу сарафана. Однажды, вбежав в сад, Саша увидел, как отец целовал мать в этот малиновый треугольник. Саше стало стыдно, что они занимаются глупостями; он ушел, сделав вид, что ничего не заметил.
За деревней текла речка. Не было большей радости, как купаться и плавать в этой светлой, прохладной речке.
Плавать научил Сашу отец. Он зашел на такую глубину, где ему было по грудь; Сашу он нес на плече. И вдруг сказал: "Ну, плыви!" - и бросил Сашу в воду. Саша испугался, забарахтался - и поплыл. Отец плыл рядом. "Молодчина! - сказал он, когда они вышли на берег. - Пойдем расскажем маме". И Саша побежал впереди него - рассказать маме, что он уже плавал; по дороге встретил знакомых мальчиков и им рассказал тоже… Как сейчас он видит улицу, по которой шел тогда с отцом. Она была неширокая, затененная с боков деревьями, свешивавшимися из-за плетней. С правой стороны плетень был длинный, во всю длину улицы, старый, расшатанный, похожий на огромную корзину; в одном месте он был проломан, и через пролом видна старая-престарая горбатая груша. Вдоль плетней протопки, а посередине улицы негусто росла трава, и на траве отпечатался след от колес… Почему-то эта деревенская улица врезалась в Сашину память; в разных местах он встречает ее и узнаёт, и узнавание причиняет ему короткую сладкую боль. Совсем недавно, уже взрослым, он ехал в выходной день с ребятами за город, погулять; поезд шел мимо леса, и вдруг из леса к полотну выбежала неширокая дорога, на ней росла трава, на траве отпечатался след от колес и мгновенное впечатление охватило Сашу: "Я был здесь с папой!" Он не был здесь никогда, но впечатление было так сильно, что на секунду ему показалось - вот сейчас там, в глубине, у зарослей осинника, появится отец… И все это из-за колесного следа на траве, потому что больше ничем эта лесная дорога не напоминала ту улицу…
В сорок первом году отец не успел побывать в отпуске.
Он ушел воевать. Саша остался с матерью. Мать поступила в госпиталь, ее подучили, она стала медицинской сестрой.
Она не приходила из госпиталя по целым суткам. Саша вставал утром сам, шел в булочную, кипятил себе чай, потом отправлялся в школу.
Ключ от входной двери, который отец всегда носил во внутреннем кармане пиджака, лежал теперь в кармане у Саши. Продуктовые карточки мать отдавала Саше. Он прибирал как умел в комнатах, ходил в магазин отоваривать карточки, в контору домоуправления - за справками и в инкассаторский пункт - платить за электричество. У него не было охоты к этим занятиям, но он жалел мать и полагал, что отец на его месте тоже взял бы эти заботы на себя. Отец относился к матери покровительственно, и Саша привык относиться к ней покровительственно.
Она, придя с дежурства и проспав несколько часов каменным сном, вскакивала и принималась стирать, гладить, мыть пол, починять и перешивать одежду, - она привыкла жить в чистоте, грязь и неблагообразие были для нее невыносимы.
И Саша любил благообразие. Когда мать шла из дому, он, как отец когда-то, взыскательно оглядывал ее - все ли на ней прилично и красиво.
Она была веселая, добродушная, покладистая, никогда не злилась и не бранилась с людьми. Обидят ее - она притихнет, иной раз поплачет, потом скажет: "А, да бог с ними!" - и опять разговаривает и смеется, как ни в чем не бывало.
Впрочем, ее редко обижали, все любили ее за хороший характер - и соседи, и начальство, и раненые.
Денег на жизнь им не хватало. Мать продала скатерть и вышитое покрывало для кровати, а потом достала из шкафа отцовский костюм и пошла к Саше советоваться.
- Сашок, - сказала она, - как ты думаешь, если мы продадим папин костюм? За него хорошо дадут. Он почти совсем неношеный.
Саша готовил уроки. Держа перо в испачканных чернилами пальцах, он задумчиво слушал мать. Она стояла перед ним с костюмом в поднятой руке. На плечах пиджака блестели хлопья нафталина. Саше вспомнилось, как отец надел этот костюм, коричневый в полоску, потрогал себя под мышками и сказал: "Вот не люблю новых вещей. Смотрят на тебя и думают - вырядился, как жених".
- Он его не очень и любил, - сказала мать. - Я думаю, он ничего не будет иметь против. Он бы и сам велел продать. Смотри, какой материал.
Саша не понимал в материале. Он увидел, что верхняя пуговица на пиджаке расколота, вместо целой пуговицы болтались две половинки… Саша насупился и сказал:
- Продай, конечно!
Он все больше жалел мать. Кроме Саши, у нее не осталось никого из близких. Она все ждала, что приедет бабушка; ждала даже тогда, когда Курская область была оккупирована фашистами; но получила письмо от знакомых, что бабушка не успела выехать, осталась у фашистов.
- Продай, - повторил Саша. И добавил, глядя в тетрадку: - Там пуговица сломана, пришей другую.
Мать ушла. Он обмакнул перо в чернильницу и продолжал заниматься. Но глубокая печаль легла ему на душу. В первый раз ему представилось, что отец, может быть, и не вернется.
Отец не вернулся.
Саша пережил это по-мужски. Ему было тягостно, когда мать, рыдая, обнимала его и прижималась к нему горячим мокрым лицом. Его горе было целомудренно. Он плакал ночью, в постели, тихо.
В конце того же года пришло известие, что бабушка умерла во время оккупации, а деревню фашисты при отступлении сожгли.
Опять мать рыдала и схватывала Сашу в объятия, но он уже не плакал, а только с ласковой грустью вспоминал бабушку.
Было странно, что нет больше на земле маленького бабушкиного дома, и пахучих ноготков, и калитки, из которой по утрам выходили, вытягивая шеи, серые гуси.
Больше незачем и не к кому туда стремиться, выходить ночью на маленькой станции, где перед отходом поезда ударяли в колокол, ехать на подводе темными полями, пахнущими мятой.
Но после гибели отца эти потери не могли причинить Саше сильного горя.
Он плакал об отце и гордился им.
Горе смягчилось, но память об ушедшем не тускнела, он берег ее. Были проданы отцовские часы и велосипед и вся одежда, кроме одного старенького костюма, который мать перешила для Саши. Остался только ремешок от часов, поношенный галстук, пенковый мундштук, письма и фотографии. Все это Саша собрал и положил в большую коробку, где отец держал облигации государственных займов. Коробка была глубокая, прочная, на крышке нарисована жар-птица.
Горе смягчилось. Саша ходил в школу, читал книги, сдавал нормы на значок "БГТО", летом ездил в пионерский лагерь, был вожатым звена, играл хорошо в волейбол и плохо в шахматы, не пропускал ни одного кинофильма, и день его был заполнен множеством разнообразных дел.
Он рано понял, что его мать не особенно умна и мало развита, но продолжал любить ее - снисходительной и заботливой любовью взрослого. Ему интереснее было с другими людьми, чем с нею, но он ей этого не показывал и терпеливо слушал ее рассказы о больничных делах (она теперь работала в городской больнице). Его делами она не очень интересовалась, и он не навязывался - жил самостоятельно.