ГЛАВА VI
Учителя математики, Семена Герасимовича Гаршева, ребята называли между собой "Архимедом", не вкладывая в это прозвище ничего обидного, произнося его даже с ноткой почтительности.
Подвижной, энергичный, в пенсне на длинном тонком носу, Гаршев и в шестьдесят лет сохранил молодость души, чистой и правдивой. Застигнутый гитлеровским нашествием в родном городе, он, ни минуты не колеблясь, предоставил свою квартиру партизанам.
Трудно было представить себе Гаршева бездеятельным. Он вечно куда-то спешил, часто горячился, спорил. И не потому, что хотел поучать людей или считал себя умнее их, а просто первой потребностью его натуры было стараться все улучшать, во всем отстаивать справедливость.
Самое большое смятение чувств вызывало у Гаршева появление на его уроках военного начальства. Он терялся, не находил слов для обычного рапорта, а однажды, докладывая вошедшему генералу, неожиданно закончил, переминаясь с ноги на ногу:
- Урок ведет… Семен Герасимович.
Генерал, ценя его как опытного преподавателя и щадя, старался не делать замечаний, только спросил как-то раз:
- Это почему же, уважаемый Семен Герасимович, суворовцы у вас на уроке головы руками подпирают, - что они, от формул клонятся?
Гаршев пробормотал невнятно, что "недоглядел и обратит внимание", но на следующем уроке, конечно, забыл об этом.
Математик вошел в учительскую, раздраженно теребя бороду, и сердито вложил журнал в прорез стойки.
- Это порочная, антипедагогическая практика, и я буду говорить о ней на педсовете, - пригрозил кому-то Семен Герасимович и, раскурив папиросу, потушил спичку так, словно стряхнул термометр.
Увидев майора Веденкина, он сел рядом с ним.
- Понимаете, Виктор Николаевич, поставил я четыре дня назад воспитаннику Говоркову из отделения Стрепуха двойку. На следующий день старший лейтенант подходит ко мне: "Семен Герасимович, не сможете ли вы на этом уроке вызвать Говоркова, он вчера всю самоподготовку математикой занимался?" - "Не сомневаюсь, что занимался, - отвечаю, но сожалею, товарищ Стрепух, что только одной математикой. Если бы Говорков честно готовил мой предмет, ему и тридцати минут хватило бы. А спрошу я все же Говоркова, уважаемый Тимофей Ильич, лишь тогда, когда сочту нужным". Стрепух, - ну, вы знаете его, - с презрением поджал губы и заявил: "Это, конечно, ваше дело, но я бы его на вашем месте спросил". А сегодня ко мне обращается уже Говорков: "Товарищ преподаватель, разрешите вам сдать…". "Понимаете: сдать! - возбуждаясь, вскричал Гаршев. - Хотят училище в институт превратить! Зачеты сдавать!.. "Хвосты" погашать!.. Вместо того, чтобы постоянно уроки готовить! Хотят на меня давление оказать! Воспитанник в коридоре ловит: "Мне наш воспитатель приказал двойку ликвидировать". Воспитатель с подходцем: "Семен Герасимович, дорогой, на комсомольском собрании они решили к субботе не иметь плохих оценок, так вы уж, пожалуйста…" Да что это такое?! Я спрашиваю, что это такое?.."
- Огрех в нашей работе, - успокаивающе сказал Веденкин.
- Хуже, - вставая с дивана, воскликнул Семен Герасимович: - Неумно!.. Работать мешают! К процентикам тянутся! Нет у тебя неуспевающих - ты хорош, а есть - значит, недоработал, редко спрашиваешь, упустил из поля зрения… Занимайся с ними дополнительно!.. И наказываем мы не лентяя, а учителя, заставляя его тратить время на нерадивых… Я до сего дня помню, как в пятом классе гимназии получил единицу по истории, - приключенческую книгу дочитывал, - и Аполлинарий Елпидифорович мучил меня полтора месяца: почти каждый урок спрашивал, так, между прочим, с места, а оценки не ставил. А за четверть пятерку вывел и говорит: "Думаю, теперь вы всегда будете урок учить"… - Семен Герасимович усмехнулся в бороду, но вспомнил что-то и возбужденно продолжал: - У нас в первые месяцы организации училища начальником учебного отдела был полковник Дубов, - вы его, Виктор Николаевич, уже не застали. Он ввел даже "график диспетчерской службы"! Каждый преподаватель в конце учебного дня должен был вручать "свои двойки" старшему преподавателю. Тот относил сей бесценный груз в учебный отдел. А в учебном отделе "простынка" была заведена - вся двойками пестрит. Обратите внимание - только двойками… Ничто другое не интересует. И грозный Дубов вызывал преподавателей, поставивших двойки, но не распекал их в открытую - неудобно, а только хмурил недовольно брови и вопрошал: "Что это у вас там творится?.." Как видите, никакого нажима, просто "вникают в педпроцесс"… Ну, кто послабее характером, подумает, подумает, да и решит: "Зачем мне начальство сердить?" - да и натягивает троечку, когда двойку ставить надобно. Вот тебе и "диспетчерская служба"! Сидели у себя в кабинете, "ликвидировали двойки", вместо того, чтобы интересоваться истинным существом дела!
Как педагог, Веденкин чувствовал правоту Семена Герасимовича, но служба в армии, привычка к соблюдению субординации не позволяли ему в такой форме обсуждать действия начальства.
- Да, бывает, - сказал он, переводя разговор на другое. - Я сегодня столкнулся на уроке с юным варваром. Показываю картины через проекционный фонарь. На экране - Кельнский собор. И вдруг слышу из темноты голос: "Вот бы из "катюши" по нем разок ударить!" Это Дронов из третьего отделения размечтался! Пришлось подробно говорить о нашем отношении к памятникам искусства и старины.
Сигнал известил об окончании перемены, и Гаршев, взяв журнал отделения Боканова, направился в класс.
Урок математики шел, как всегда, в бодром, темпе.
Гаршев с увлечением писал на доске цифры. Вот он остановился на секунду, поднял вверх палец в мелу.
- Вам понятна эта законо… - у Семена Герасимовича была привычка не заканчивать некоторые слова, и класс, зная это, с готовностью, хором поспешил ему на помощь:
- …мерность!
- Какой вывод делаем мы из сказанного? - И громко, торжествующе воскликнул: - Мы раскрываем новые приемы математического доказательства! Нужно всегда искать свой и лучший способ решения! Помните, я рассказывал вам о наших математиках-лауреатах? А вот сейчас я дам пример, который выявит, развита ли у вас математическая интуиция! - с хитрой улыбкой сказал Семен Герасимович. - Пожалуйте, Пашков!
Геннадий вскочил, расправил гимнастерку вокруг ремня и вышел к доске, довольно улыбаясь. Он быстро написал ответ, ведя нить рассуждений и стараясь подражать учителю.
- Установим закономерность… А теперь пойдем обратным путем, - глаза его разгорелись.
Семен Герасимович не в силах скрыть своего удовольствия: он любовно глядит на Пашкова и проникновенно, даже с некоторой патетикой, говорит, слегка выставляя вперед вьющуюся бороду:
- Решить задачу - значит, сделать маленькое открытие. Запомните это!
Володя Ковалев делает вид, что внимательно следит за доской, а в действительности мысли его далеки от математики. Он снова и снова вспоминает вечер, когда шел с Галинкой по заснеженной улице…
- Суворовец Ковалев Владимир, идите к доске, - неожиданно раздается голос учителя. - Я вам предложу аналогичный пример…
Володя начал писать, напутал, торопливо стер написанное, сбиваясь и нервничая, опять написал, но еще хуже прежнего.
- Кто же так записывает? - Гаршев подошел почти вплотную к нему. Чувствовалось, что он начинает сердиться. - Разве вы надеваете гимнастерку навыворот? Ведь мы эту теорему только что разжевали. Я слышал, вы предполагаете быть летчиком? При таком отношении к математике вряд ли можно стать хорошим пилотом…
Володя, нахмурившись, молчит. Он внутренне недоволен собой и прекрасно понимает, что Семен Герасимович прав, но какой-то бес раздражения и упрямства заставляет его глядеть на учителя исподлобья, с обидной усмешкой.
- Вы будете летчиком? - спрашивает Гаршев.
- Это не имеет отношения к уроку! - вздернув голову, отвечает Ковалев.
- Да как… да как вы смеете мне так отвечать? - Семен Герасимович задохнулся от возмущения.
Но Володя уже закусил удила. Раздувая ноздри, от чего лицо его приняло злое и неприятное выражение, он вызывающе цедит сквозь зубы:
- Я свободный человек и могу говорить все, что хочу!
- Вы… вы… прежде всего невоспитанный человек! - восклицает математик. - Я вами очень недоволен! Садитесь!
ГЛАВА VII
1
В обеденный час все училище собралось в длинной светлой столовой; каждое отделение заняло свой стол, воспитатели - "отцовские" места.
Официантки выносили из кухни на подносах большие супники. Пахло борщом и свежим хлебом.
Отделению Боканова борщ разливал Василий Лыков. Он стоял крайним слева, ловко действуя половником, наполнял тарелки и, вдыхая аппетитный пар, жмурился.
Первая тарелка, переходя из рук в руки, достигла дальнего угла, где ее с ужимками, словно обжигаясь, поставил перед собой Снопков.
Он начал было есть, но Боканов нахмурился, и Снопков сделал вид, что только попробовал борщ.
Звон ложек, говор, короткие замечания офицеров сливались в неясный шум.
Володя Ковалев сидел между Пашковым и Семеном Гербовым. Ковалев был рассеян, хмурился, ел без всякого аппетита. После того, как он нагрубил Семену Герасимовичу, Боканов лишил его на две недели права получать увольнительные в город. "Не мог придумать ничего умнее!" - с неприязнью подумал Ковалев о воспитателе.
Геннадий Пашков держал ложку, манерно оттопырив мизинец руки, успевая то бросить саркастическую реплику, то ухмыльнуться, то иронически приподнять бровь. Он любил подтрунить не из чувства недоброжелательства, а просто ради удовольствия проявить лишний раз свое остроумие.
- Милостивый государь, вы погрузились в нирвану? - негромко спросил он у Ковалева.
- Отстань! - вяло огрызнулся Володя.