Терновой знал Гладких еще в годы первой пятилетки. Гладких работал тогда в постройкоме. Он всегда был исполнителен и прилежен. Но просто удивительно, почти непостижимо, как Гладких умудрился эти двадцать лет оставаться на месте, не расти, словно и сейчас его окружали грабари и сезонники в лаптях. Гладких стал партгрупоргом, когда на стройке домны было тихо и малолюдно. Но вот приехали монтажники, размах работы увеличивался, темпы росли, стройка домны стала местом встречи новаторов-строителей, и Гладких оказался в центре большого коллектива. А во главе его стать не смог. Терновой понимал, что Гладких не сможет по-настоящему возглавить организацию.
Терновой, тяжело опираясь на палку, заковылял, на ходу выговаривая что-то Гладких, а Токмаков пошел в свою конторку.
В конторке сидел за чертежами и чесал лысину Матвеев.
- Пыхтишь, старик? А мне за тебя опять нагорело.
- Черт его знает, в этих еллипсах заблудился.
- Я вот тебе покажу "еллипсы"! Приходи ко мне завтра в восемь вечера. Хотя что я говорю? - спохватился Токмаков, вспомнив про приглашение к Берестовым. - Вечером я занят. Приходи завтра в шесть утра. Ранец твоя дочка не выбросила? Захвати тетрадки, карандаши. Готовальня у меня найдется. Учебники займи у Бориса, все равно он пока не учится.
Матвеев стоял ошарашенный, не находя слов ни для возражений, ни для благодарности.
5
Душный вечер привлек в парк на берегу пруда много публики, и ресторан "Мангай" был переполнен, как всегда под выходной день.
То был довольно неказистый ресторан второго разряда, но он очень хотел выглядеть шикарным и ни в чем не уступать ресторанам первого разряда. Усердный квартет на эстраде тщился изображать солидный оркестр; пианист, ударник, скрипач и аккордеонист так старались, что за дверью могло показаться: музыкантов вдвое больше, чем их есть на самом деле.
За столиком, у самого оркестра, сидели одной компанией Борис, Хаенко, Катя, Одарка, Бесфамильных и еще кто-то из монтажников.
Борис с непривычки быстро опьянел. Он смотрел вокруг себя невидящим мутным взглядом. Мальчишеские вихры его, и так неподатливые, воинственно торчали во все стороны. Он пошатывался, даже сидя за столом, а Хаенко с недоброй щедростью все подливал ему.
- Гуляй, рабочий класс! Первая получка! Факт! Она влагу любит.
- Крупный рак имеется в буфете, на любителя! - предложил официант, хлопочущий за столом.
- Д-давай на любителя! - величественно согласился Борис.
Катя курила, откинувшись на стуле, ей жали туфли, она их сбросила под столом и с удовольствием шевелила онемевшими пальцами.
Оркестр грянул песенку шофера Минутки, под которую все танцевали фокстрот, причем несколько сиплых голосов обязательно принимались при этом подпевать: "Через реки, горы и долины…"
Катя погасила недокуренную папиросу о тарелку, сунула ноги в туфли и пошла танцевать с Хаенко.
Кто-то пригласил Одарку, она зарделась от радостного смущения - так редко кавалеры отваживались приглашать ее, громоздкую, высоченную и с виду неуклюжую…
В другом углу зала, в полном одиночестве, похлебывал пиво Токмаков.
Он заметил вошедшего в зал Пасечника, который нерешительно пробирался между столиками в поисках свободного места.
Пасечник сухо поздоровался с прорабом, увидел пустой стул рядом с ним, но сделал вид, что не заметил.
Однако где же все-таки найти свободное местечко? Нету, как назло.
Пасечник еще раз огляделся, еще раз обошел вокруг какого-то столика.
- Садись! - пригласил его Токмаков и с грохотом двинул пустым стулом. - Здесь плацкарты не требуется.
Пасечник молча сел.
- Зачем без толку кружиться по залу? Или забыл, что прямая - кратчайшее расстояние между двумя точками?.. А разговаривать со мной не обязательно. Тем более, я уже собрался уходить. - Токмаков окликнул официанта. - Получите с меня.
Пасечник хмуро молчал.
- На себя обижайся! - сказал Токмаков. - За каждым шагом твоим следить нужно. Грудной младенец!
- Между прочим, я, товарищ прораб, отнят от груди двадцать шесть лет назад. И представьте - не скучаю. Привык.
Токмаков сидел, отвернувшись от Пасечника, и не отрывал взгляда от Бориса. Тот, пошатываясь, вышел из-за стола и направился к выходу, но почему-то застрял на пороге, притулившись к дверному косяку.
Токмаков поспешно расплатился с официантом и кивнул в сторону Бориса:
- Вот еще один герой. Эскимо на губах не обсохло, а туда же…
Токмаков поспешил на выручку к Борису.
Хаенко, двигаясь в танце, увидел через Катино плечо Токмакова, уводящего Бориса.
- Куда же он нашего кассира уводит? - забеспокоился Хаенко. - А кому за ужин платить? Это уж ты, Борис, извини-подвинься!..
Хаенко бросил Катю в кругу танцующих и, не оглянувшись на нее, стал пробираться к выходу, спеша догнать Бориса и Токмакова.
Катя, потерянная, осталась одна в толпе, подчиненной ритму танца, и, пока ее совсем не затолкали, направилась к своему месту.
У пустого стола ее встретил встревоженный официант со счетом в руках.
- А кто же, граждане, платить-расплачиваться будет? Счетец-то? Девяносто два рублика сорок копеек.
Официант на всякий случай говорил значительно громче, чем это нужно было, чтобы его услышала Катя.
Катя растерянно посмотрела в сторону выхода, где исчез Хаенко, оглянулась на танцующую Одарку, которая ни о чем не подозревала, увидела вдали Пасечника - тот смотрел на нее со снисходительной усмешкой.
Тогда она достала сумочку, вынула сотенную и швырнула ее на стол, рядом с недопитой бутылкой портвейна "Три семерки".
- Сдачи не нужно, - величественно сказала Катя, тоже громче, чем следовало, и горделиво вышла.
Пасечник обратил внимание на то, что Катя безвкусно и вызывающе одета.
- Что прикажете? - подошел наконец официант к Пасечнику и доверительно сообщил: - Имеется крупный рак на любителя.
Пасечник ничего не ответил официанту и сквозь толпу танцующих направился к выходу за Катей.
Он издали видел, как она свернула в темную аллею, ведущую к берегу пруда. Катя поставила ногу на скамейку под фонарем, который шатался от ветра, разулась, сняла чулки и пошла босиком.
- Как бы ножки не застудили.
Катя вздрогнула, Пасечник шел рядом.
- Я с детства босиком привыкшая.
- Простудитесь! Охрипнете. Кто тогда частушки споет кавалеру? "Ох, ох, не дай бог", - запел Пасечник, передразнивая Катю. - А если дождь хлынет?
Оба посмотрели на небо. Ветер был бессилен разогнать плотные грозовые тучи. Они зловеще чернели.
Верхушки деревьев раскачивались под порывами ветра, вся природа жила предчувствием грозы. Вода в пруду была взъерошена ветром.
- А вы бы мне зонтик подарили, - фыркнула Катя. - Никогда, - она вздохнула, - зонтика в руках не держала…
- Что зонтик! Я вам другие дары припас.
- Это какие же?
- Ночь вот эту, например, могу подарить. Пруд этот. Сеть могу подарить особую, чтобы звезды ловить.
- Чудной вы какой!
- Я не чудной, - сказал Пасечник серьезно. - Я заколдованный. Хотите - горы подарю? Полночь наступит - пожалуйста, берите. Заря взойдет - тоже ваша будет.
- И верно, к полночи дело, - встревожилась Катя. - Как бы и вправду гроза не приключилась. А мне на тот берег добираться. Еще опоздаю.
- От мамы с папой небось за банкет попадет? - спросил Пасечник с усмешкой.
- Нет у меня ни отца, ни матери. Мать давно умерла. Отца Гитлер убил. Не заругают родители! Круглой сиротой на свете живу.
Она резко отвернулась от Пасечника и быстро зашагала. А он шел рядом и молчал, смущенный своим не уместным злословием…
- Катька-а-а! - донесся откуда-то издалека голос Хаенко.
Катя на ходу сунула ноги в туфли и быстро, как только могла, направилась к перекрестку аллей. Там под фонарем показались Хаенко, Одарка и еще кто-то.
Пасечник остался стоять в темной аллее.
- Ну куда же ты девалась? - встревожилась Одарка. - Последний катер уходит. Опоздаем!
Хаенко пошел Кате навстречу.
- Отшила голубчика? Порядок. - Он осклабился и спросил весело: - Хочешь, я тебе фокус покажу? Айн, цвай, драй и - "Три семерки". - Хаенко вытащил из кармана недопитую бутылку портвейна: - Не пропадать же товару, раз плачено… Ну-ка держи.
Хаенко ловко вытащил зубами пробку и достал из кармана две стопки.
- Сейчас мы для бодрости организма…
Катя стояла в оцепенении, смотрела на Хаенко отсутствующим взглядом.
- Чего уставилась? - спросил Хаенко. - На мне узоров нету.
Катя выхватила у него бутылку, с силой швырнула ее о фонарный столб, бутылка вдребезги разбилась, Катя, не оборачиваясь, пошла.
А Хаенко остался стоять под фонарем, держа в пятерне стопки, украденные в ресторане…
Токмаков вел домой подвыпившего Бориса, заботливо взяв его под руку.
- К-константин Мак-ксимыч! - разглагольствовал Борис. - Мы с в-вами живем в эпоху войн и р-революций…
Токмаков снисходительно посмеивался, глядя сверху вниз на оратора с торчащими мальчишескими вихрами.
- Вам К-константин Мак-ксимович, хорошо смеяться - говорил Борис с горечью. - Вы на войне ротой, батальоном командовали. Ордена у вас. А я в-вот… Ни в одной в-войне, ни в одной р-революции не участвовал…
Борис остановился у телеграфного столба и приложился к нему лбом.
- Как голова гудит!
- Сейчас-то не голова, а столб гудит. Токмаков бережно разлучил Бориса со столбом.
- Не горюй, Борис! Ты же будущий верхолаз!