В словах Маши прозвучала явная насмешка. Борис, недоуменно слушавший весь этот разговор, вставил:
- Я же тебе рассказывал, что у Константина Максимовича ранение.
Ну конечно же, об этом самом прорабе ей рассказывал Борис. Чуть ли не инвалид, так его на войне изрешетило.
- Оказывается, у вас в доме полная информация обо мне? - услышала она словно издалека голос Токмакова.
- А как же, - сказала Маша с преувеличенной бойкостью, которая шла от неловкости. - Мы даже знаем, что вы приехали из Кривого Рога. Знаем, что вы закоренелый холостяк, что вы четыре года в отпуске не были, мать не видели.
Борис покраснел: уж очень выразительно посмотрел на него Токмаков.
- Куда нашему брату жениться? Мы народ кочевой. Как говорит Пасечник, прорабы шумною толпою по всем строительствам кочуют…
Маша рассмеялась.
- Про этого Пасечника я тоже наслышана. Он, кажется, лестниц не признает?
Токмаков помрачнел.
- А я только завидую вам. Это же так интересно - путешествовать и строить! Говорят, жизнь прожита не зря, если человек посадил дерево, вырастил сына и построил дом.
- Не дом, а домну! - поправил Токмаков. - Последнему требованию я отвечаю. А вы, скорее всего, второму?
Маша смутилась.
- Нет, первому: деревья сажаю. - Маша положила перед собой на стол руки, сильные и маленькие, земля въелась в трещинки кожи. - Не отмываются.
Маша порывисто отдернула руки. - И много вы деревьев посадили на своем веку? - Тысячи полторы.
- Ого! Кем же вы работаете?
- Техник зеленого строительства.
- А почему техник зеленого строительства плохо ест наши зеленые щи?
- Это не зеленые, а пустые щи. - Маша отставила почти полную тарелку.
- Избаловали дочку дома! Мамаша небось не такие готовит?
- Еще бы! - сказал Борис. - Приходите к нам обедать - сами убедитесь. Ну что же ты, Маша, молчишь?
- Если хотите, можете прийти завтра, - безразлично произнесла Маша.
- Спасибо за такое приглашение, - сказал Токмаков со скрытой обидой. - К сожалению, занят. Завтра, хоть и воскресенье, работаем.
- Тогда приходите попозже. К чаю.
- А варенье есть?
- Оказывается, не я, а вы избалованы. Интересно кем? - спросила Маша насмешливо. - Или вы даже имен не запоминаете? Все время на колесах… Смена впечатлений, знакомств…
- Что ж поделаешь? - усмехнулся Токмаков. - На колесах и состаримся.
Выйдя из столовой, Маша сразу заторопилась. Борис что-то горячо ей сказал, и уже издали, полу-обернувшись, она крикнула:
- Так приходите! А то Борис все варенье съест!..
4
Токмаков несколько раз оглянулся в ту сторону, куда ушла Маша, и все прислушивался, словно еще не замолкли ее шаги.
Неужели только сегодня утром он впервые ее увидел? Она же и раньше, наверно, приходила к Борису?..
Он ничего не имел бы против, чтобы кончился этот затянувшийся обеденный перерыв и можно было приступить к работе. Праздная прогулка по площадке была ему сейчас в тягость.
Всюду, где только темнела тень, отдыхали строители. Многие спали.
Токмаков издали увидел группу своих монтажников; они сидели в тени высокого забора.
Мимо проехала телега, груженная огнеупорным кирпичом. Сонный возница не заметил, как два кирпича упали на дорогу. Монтажники в несколько голосов закричали. Возница встрепенулся, соскочил, не останавливая лошади, подобрал кирпичи и, прижав их к груди, бросился догонять телегу.
Хаенко держал в руках "Крокодил". Он еще не развернул журнала, не вгляделся в обложку, а лицо его уже расплылось в широкой улыбке.
- Вот дают жизни! - Хаенко осклабился, предвкушая возможность посмеяться.
"Тебе бы дать жизни!" - с раздражением подумал Токмаков.
На прошлой неделе Хаенко во время обеденного перерыва едва не вызвал аварию. Он ушел обедать в то время, когда не было тока, а рубильник лебедки выключить позабыл. И вот, пока Хаенко обедал, включили ток, лебедка пришла в действие, трос натянулся, лопнул, и едва не полетела мачта, к верхушке которой был привязан трос. Но еще больше, чем эта небрежность, Токмакова разозлили беспечность, равнодушие, с которым Хаенко выслушал тогда выговор, его подчеркнуто скучающий вид.
У Хаенко не только руки, но и глаза ленивые. Даже свою собственную фамилию он называет с какой-то небрежностью в тоне, словно не уважает самого себя. Вечно нарушает порядок, а потом объясняет свое поведение пережитками в сознании, наследием проклятого прошлого. Как говорит Пасечник про этого самого Хаенко: "Пережитки-то у него есть. А вот сознания - никакого…"
Хаенко повелительно подозвал к себе Бориса, проходившего мимо.
- Ну, когда же?
- Завтра.
- Помни уговор, Берестов. Первая получка - с нее рабочий класс начинается. Святое дело! Или, может, тебе, сосунку, мама с папой не велят?
- Я человек самостоятельный! - запетушился Борис.
- Тогда - порядок. Завтра твою получку и обмоем, Хаенко щелкнул себя пальцем по горлу и снова углубился в "Крокодил".
Борис пошел своей дорогой. Он еще и месяца не проработал на стройке, а уже был загружен комсомольскими делами, так что и обеденный перерыв проходил у него в хлопотах.
- Товарищ Петрашень! - окликнул он Катю, которая сидела в тени высокого забора, покуривая и переругиваясь с соседом. - Ну как, надумала?
- Да отвяжись ты со своим комсомолом! Процентов, что ли, не хватает?
- При чем здесь проценты? Комсомол - это союз сознательной молодежи, которая…
- А если я несознательная? - Катя пыхнула Борису в лицо дымом и круто отвернулась.
Токмаков продолжал задумчиво шагать по отдыхающей, наполовину сонной площадке.
В укромном кутке, между штабелями досок, спали каменщики, солнце до них не доберется. Положив голову на бревно, прикорнул плотник. И тут же торчал воткнутый в бревно топор. Весь в кирпичной пыли, спал паренек, свернувшись клубком в тележке, в которой он возит кирпич. Шофер трехтонки спал, уронив голову на баранку. Шофер бетоновоза растянулся на сиденье, ноги свесились и торчали из раскрытой дверцы кабины. Девушки-грузчицы безмятежно спали на самосвале, стоявшем в тени пропыленных акаций. Одна - в пунцово-оранжевом платочке, похожем на Машин.
Обеденный перерыв подходил к концу, на площадке становилось все шумнее. Оживали моторы кранов, электролебедок, транспортеров, автомашин.
Из-за акаций раздался пронзительный девичий визг. Шофер самосвала куда-то отлучился, а Хаенко подшутил. Он забрался в кабину, включил мотор, и кузов со спящими девчатами приподнялся, как при разгрузке. Девчатам, которые лежали ногами к кабине, никак не удавалось встать. Они сползали по скользкому кузову, ставшему торчком, и визжали, оправляя платья.
У башенного крана Токмакова окликнули. Он обернулся и увидел Гладких, а рядом - парторга строительства Тернового с его неизменной палкой.
- Опять Дерябин жалуется на твоего Матвеева, - сказал Терновой озабоченно. - "Я, говорит, снимаю с себя всякую ответственность, если мастер в чертежах плутает".
- Я за Матвеева отвечаю.
- Отвечать - мало. Надо тогда учить.
- Буду учить. Хотя Дерябин считает, что труднее научить Матвеева, чем подготовить другого мастера, из молодых.
- Обломаю старика.
- Но Матвеев сильно загружен, - вмешался Гладких, - он у меня староста кружка текущей политики. И в цехкоме.
- Разгрузить его надо.
- Если надо, разгрузим, Иван Иванович. Кружок текущей политики придется мне взять на себя.
Терновой поморщился.
- Кто у вас в партгруппе - только ты да Матвеев?.. Поручи Пудалову кружок.
- Вадиму? Он же кандидат!
- Что ты испугался? Вот и дай ему партийное поручение.
- А явку на кружок Вадим сможет обеспечить? А уходчики.
- Кто, кто?
- Уходчики. Которые с бесед уходят.
- Уже придумал ярлычок! Уходчики! Ты запомни, Гладких, раз и навсегда: нет уходчиков, есть плохие беседчики, плохие парторги. С беседы товарища Токмакова о высотных зданиях в Москве многие ушли?
- Только Хаенко с места сорвался. Беседа была интересная. Я лично присутствовал.
- Ас твоей беседы на той неделе?
- Врать не стану, - вздохнул Гладких, - плохо народ мобилизовался.
- Разве это беседа была? Говорили мы уже на эту тему. Ты ругал тех, которые присутствовали, за отсутствующих. И потом тон у тебя казенный: "на сегодняшний день", "отсутствие наличия интереса"… Что значит - отсутствие наличия? Надо просто сказать - нет интереса. Или вот еще - "корни самотека". Ну какие у самотека могут быть корни? Вдумайся! Ты и беседуешь так, словно уверен, что тебя нельзя слушать с интересом и удовольствием.
- Какой же я, Иван Иваныч, оратор? - обиделся Гладких.
- Ты и слово "оратор" произносишь почти как ругательство. Вот поэтому слушателей ты к своим беседам привлекаешь все равно, что к ответственности!.. Брось ты весь этот словесный мусор и говори просто, по-человечески. Сколько я тебя знаю, ты все мусолишь одни и те же слова. Будто разговариваешь с грабарями, как двадцать лет назад.